В темноте, в осязаемой черноте бархата, невидимого зрителю, представлены изображения героини: фрагменты тела, части лица, спина, руки. Снимки напоминают фотографии из уголовных дел. Так выглядят тела, подвергшиеся насилию, вещественные доказательства и прочие фактологические регистрации улик. И хотя у Барта Дорсы изображена живая девушка, эту живую модель можно представить и как останки человека. Фото фиксируют кожу как некий палимпсест, наколки, шрамы, рубцы на ней воспринимаются следами социальной катастрофы.

Ауру этих документов усиливает уникальный материал, на котором сделаны изображения — серебряно-коллодиевые фотопластины. Их фактура увеличивает сходство снимков с экспонатами кунсткамер, где в емкостях с формалином хранятся заспиртованные аномалии и свидетельства уродливости. В этот каталог законсервированных улик занесена и Катя.

Выставочное пространство, поглощенное темнотой, лишает зрителя ориентиров, это создает особое напряжение на грани сюрреального сновидения, там обостренно слышна музыка тишины, в которой реквием телу, созданный Дорсой, вынуждает ежиться от колючести увиденного.

На обустройство венецианской экспозиции понадобилось около 700 метров ткани, 300 метров черного бархата ушло только на потолок. Художник поселился на выставочной площадке, как монах, в полной темноте, не выходя на свет, не различая день или ночь на улице, питаясь белым хлебом и абсентом, доводил себя то ли до транса, как в духовных практиках, то ли до состояния заключенного. Таким образом, Дорса превратил свое шок-шоу и в пещеру схимника, придав ему атмосферу молитвы, и в место для одиночного самоистязания.

Героиня проекта выросла в семье кондитера и электрика местного дома культуры на Дальнем Востоке. В трехлетнем возрасте она оказалась в монастыре с матерью, принявшей постриг. Такое детство трудно назвать безоблачным, слишком сурова атмосфера женских монастырей. Москву девочка увидела только спустя десять лет. Катя вписалась в жизнь другого замкнутого сообщества — экстремальной субкультуры, связанной с различными формами модификации тела, сравнимой с вивисекцией и варварством по отношению к нему.

Экспозиция фиксирует Катин жизненный путь — строгое монашество и московский андеграунд, отраженный на ее лице и теле.

Работа американца говорит о том, что он очень глубоко прочувствовал важные особенности национальной русской ментальности. Одна из них — установка на терзание плоти, которое практикуют русские монахи. Вериги (их можно увидеть в музеях при монастырях), свинцовые приспособления с зазубринами, должны терзать кожу до крови. В этом смысле тело Кати — картина типичного отношения к плоти в русской ментальности, плоть — повод для разного рода болевых опытов и болевого шока.

Кроме этой ментальной установки Барт Дорса отчасти демонстрирует еще один архетип современной русской культуры — ощутимое присутствие криминальной среды. Монашество как добровольная форма заключения и пенитенциарная — как принудительная. Наколки, вериги, шрамиро-вание, атмосфера наручников и цепей, присутствие скальпеля, утраченное девство, ощущение израненной поверхности, аскетизм, изнасилованная фактура… Но бронзовые слепки частей тела поданы как обломки какого-нибудь русского Парфенона, содранная кожа — как вещь эстетического ряда. Все эти знаки сложились в манифестацию агрессивного присутствия в постсоветской цивилизации так и не выветрившейся лагерной системы.

Весь ХХ век сопротивление коммунизму в России оказывал контингент пенитенциарных учреждений, среда, достигшая максимального числа заключенных, в атмосфере которой сформировались два основных фактора — особый жаргон и отличительные знаки — татуировка, которая на визуальном уровне маркировала людей. Татуировка — сложный и до конца не изученный феномен субкультуры. У нее многоуровневые смыслы, но нам будет достаточно подчеркнуть только один аспект: татуировка — знак пренебрежения к боли, а следовательно, символ отрицания внешнего мира, одновременно это иерархический знак в определенном социуме, а также современный способ самовыражения и самоидентификации молодежной субкультуры.

Катя, примкнув к субкультуре, демонстрирует на своей коже все следы социальных перверсий. Барт Дорса понимает, что девичьи кожа и тело — это улики против определенного мироустройства, которые внешне могут казаться всего лишь игрой эстетически продвинутой группы. Художник бросает вызов современному гламуру, где тело женщины — род подиума для рекламы и продажи товаров. Его Катерина не продажна, она асексуальна и, следовательно, не является частью современной коммерции. Кроме того, ее тело, отталкивая и шокируя публику, отрицает еще и фактуру пола, который художник тоже ставит под вопрос. Этот аспект выставки придает ей исключительно провокативный характер, а степень самораскрытия мастера на грани патологии можно считать своеобразным отражением личности художника, его автопортретом.

Катя с фанатизмом антимодели демонстрирует изощренные следы своего отношения к телу как материалу для вивисекции. Даже просто смотреть на эти психосоматические траки нелегко, наша оптика избалована лестью рекламных фотографий, чтобы переживать эту пытку для зрения видами травмирования кожных покровов: скарификацией (branding, cutting) и т.д. Серия этих мизантропических фотоулик исполнена с такой художественной силой, что производит чарующе двойственное впечатление, словно от услышанного антифонного пения, только без единой ноты. Художник доходит в своей экспозиции до состояния медитации, в которую увлекает и зрителя. Темный лабиринт Дорсы — отчасти отрицание биеннальной панорамы искусства, адаптированной для потребления художественных ценностей. Это отрицание — своеобразное «минус тело» — он и продемонстрировал с вызовом рок-музыканта или адепта абсента, который сродни практикам галлюциногенов.

Коллодиевая фотография — ручная работа, требующая такого же специального технического устройства, как в середине XIX века, а главное, наличия старинной оптики для «прорисовывания» фотографируемых деталей. Из материалов о художнике мы узнаем, что выбор сложной коллодиевой техники фотографии был обусловлен отчасти его увлечением мифологией американских индейцев, которые при встрече с белыми людьми больше, чем винтовки, боялись фотографироваться, потому что считали, что снимок способен украсть душу и переместить ее в ад. Таким образом, экспозиция Дорсы приобретает дополнительный смысл: репортажные Катины снимки — фиксация похищенной души, которая оказалась в аду. Для передачи такого напряжения обычная фотография, конечно же, не годится, а цвет вообще неуместен.

Когда автор статьи заблудилась в этом черном мороке и на ощупь искала выход, стала понятна дополнительная установка мастера — превратить экспозицию в источник клаустрофобии.

Выставочное пространство воспринимается весьма многозначно, мягкое погружение в черный бархат оттеняет ювелирную красоту подсвеченных экспонатов. Снимки становятся выпуклыми, словно обретают телесную оболочку. Длительная выдержка позволяет создать ощущение вневременной сути человека. Соединения/разрывы фрагментов тела, акцентирование едва проступающих деталей, линий или рисунков приближает изображение к способам судебно-медицинской фиксации.

На подсознательное видение автора повлияли офорты Гойи, творчество Бритена Госса. Однако есть еще один мастер, о котором художник молчит, но который, пожалуй, тоже оказал влияние на Барта, это Фрэнсис Бэкон, чьи искаженные кистью до неузнаваемости и отвращения (тем не менее в рамках гармонии) картины стали знаком Нового времени. Операция над визуальностью, вивисекция красоты определяют сущность эпохи.

Кроме того, Барт Дорса, имеющий философское образование, усиливает и без того перегруженную мизантропией символику «Кати» и, вероятно, потому апеллирует к аллегориям Платона: «Скованные цепями, они видели лишь тени на стене пещеры, которая была им тюрьмой. Именно так я вижу тени своего подсознания. Камера-обскура — моя пещера. Я прикован к ней, и, пытаясь поймать тени своего подсознания, я пристально всматриваюсь в изображения на пластине, отраженные от лиц и тел тех, кто проходит перед моим 160-летним объективом».

В этой отсылке к Платону, который видел в тенях на стене пещеры образ бессилия разума понять по фантомам реальный мир, Дорса окончательно разворачивает зрителя от рассматривания фотографий на стене к истинной цели: «Катя» — это вид на мое подсознание.

ДИ №4/2013