Художник Виктор Пивоваров в книге «Влюбленный агент» так вспоминает об этом:

«Сам Кабаков уже несколько лет как оставил и дом “Россия”, и саму Россию. Когда я приезжаю в Москву, Вика (Мочалова. — Л.К.) дает мне ключи от пустующей мастерской, и я могу там работать.

Два дня назад, 9 мая, тут праздновали день рождения Вики. День рождения решили соединить с первым публичным чтением романа Сережи и Паши (Сергей Ануфриев и Павел Пепперштейн. – Ред.) “Мифогенная любовь каст”. Было много народа. Из старших Холин, Сапгир и Мамлеев, из средних Бакштейн и Монастырский, из молодых множество друзей Паши и Сережи. Роман был принят с восторгом. Сапгир сказал, что его появление необычайно органично, ожидание такого произведения висело в воздухе, оно просто должно было возникнуть.

Холин сказал:— Витя, все-таки очень приятно, что у нас есть наследники. Значит, наша работа не была напрасной.

Вчера навестила меня тут Наташа Северная, приходили Игорь Макаревич с Леной Елагиной, Эдик Гороховский, Маша Чуйкова — все любимые мной люди, а сегодня... с моими друзьями Рубеном Варшамовым и Севой Освером... мы сидим не за тем длинным столом, а за маленьким, сбоку, у самого окна. Чтобы быть ближе, совсем вплотную к нашему городу, огромному, как огромна наша любовь к нему. Слева он освещен сейчас пронзительными лучами вечернего солнца, а справа над ним, над его сверкающими крышами, над сияющими, как будто за ними пожар, окнами огромная синяя туча. Это наш город, только наш. Исчезнут чердаки и подвалы с нашими мастерскими, перестроят улицы и переулки, по которым мы бродили, разрушат дома, где мы жили, но город, наш город, “великий и ужасный”, останется навсегда.

Пройдет тысяча лет, и так же, как сейчас, справа будет висеть синяя туча и слева ослепительное московское солнце будет освещать дома — и это будет самый прекрасный, самый мимолетный и самый вечный памятник всем нам.

Мы сидим пьем водку. На нашем столе хлеб, свежие огурцы, зеленый лук и копчушки.

Нам хорошо.

В.П. Сева, ты родился в Харитоньевском, Рубен, ты поменял кучу квартир, но все почему-то на этом пятачке вокруг Чистых прудов. А знаете ли вы, что мы сидим в сакральном центре Москвы, в том месте, где рождалась вся русская культура. Рубен. Как это? Поясни.

В.П. Ты давай наливай. Вот смотри, возьмем девятнадцатый век. Кто у тебя в Армянском родился?

Рубен. Тютчев. А за углом Веневитинов с любомудрами. Сева. А у Красных Ворот Лермонтов.

Рубен. А на Басманной Чаадаев жил.

В.П. Этот сакральный центр Москвы имеет очень четкие границы. Снизу Разгуляй, где произошло главное событие русской культуры — родился Пушкин, сверху конец Мясницкой, где застрелился Маяковский. Слева Покровские Ворота и Маросейка, справа Сретенка.

Сева. На Маросейке Бакунин, на Мясницкой Училище живописи ваяния и зодчества с Перовым, Саврасовым, Серовым, Поленовым.

Рубен. А в двадцатые годы там же Вхутемас! Татлин, Родченко, Архипов, Павел Кузнецов. Фаворский там жил. Недалеко мастерские Фалька, Кандинского. Наш Андрей Дмитриевич Гончаров!

Сева. В том же красном доме Леонид Пастернак с Борей.

В.П. Ну а теперь наши. С левого фланга Булатов и Васильев у Чистых прудов, с правого — Эрнст Неизвестный в Сергиевском переулке.

Рубен. Женя Бачурин на Стопани. На Покровке Гробман, после него Ламм и Стесин.

Сева. Вы сами-то оба на Маросейке в доме тринадцать! Рубен. Юра Соболев за Тургеневской библиотекой, в Уланском переулке мастерская Володи Янкилевского и Коли Попова. В.П. В Ананьевском — Холин.

Сева. Куперман и Кирилл Дорон во втором красном доме за Вхутемасом.

Рубен. А где сидим, забыли? Кабаков и Соостер в доме “Россия”!

В.П. Ну а после нас молодые, которых вы, может быть, не знаете, все главные группы восьмидесятых и девяностых годов: “Чистые Пруды”, “Мухоморы”, “Детский сад”, “Фурманный”, “Чемпионы мира” — все здесь.

Когда совсем стемнело, вдруг начался салют. Никаких праздников в этот день не было. Видимо, в честь нашей встречи».

Доходный дом страхового общества «Россия» на Сретенском бульваре, на чердаках которого в 1960-х годах появились мастерские московских художников, был одним из самых приметных домов Москвы. Даже великий французский архитектор Корбюзье, приглашенный в Москву в конце 1920-х годов, считал это здание самым красивым в столице.

Его построили в 1897–1903 годах по проекту архитекторов А. фон Гогена и Н. Проскурина. Он представлял собой гигантский комплекс с несколькими внутренними дворами. Его роскошные фасады формировали облик всей внутренней стороны Сретенского бульвара и нескольких близлежащих переулков. Особенно эффектной смотрелась его угловая часть с «готической» часовой башней, обращенная в сторону Тургеневской площади. Фасады дома украшали эркеры и чугунные фигурки разнообразных животных — мышей, ящериц, попугаев. Иметь квартиру в этом доме считалось чрезвычайно престижно, а арендная плата здесь была одной из самых дорогих в Москве.

Для бедных художников этот дом явно не предназначался. Однако пути исторические часто приводили от невозможного к возможному. Произошла революция. Но и тут московским художникам с домом «Россия» ничего не засветило. И только в середине 1960-х годов что-то забрезжило на чердаках самого красивого дома в Москве.

А суть дела заключалась в следующем. С приходом советской власти московские художники стали получать мастерские. Мало того, им построили даже целый городок на Масловке. Но художников было много, а мастерских мало. Да и давали эти мастерские только членам Союза художников, и то не каждому. И тогда художники поняли, что «спасение утопающих — дело рук самих утопающих». По всей Москве они стали обследовать «нежилой фонд», то есть прежде всего чердаки и подвалы. Конечно, больше всего котировались подобные помещения в центре Москвы, в «сакральных» художественных районах. Вот и обратили внимание, конечно, не без участия genius loci на чердаки и подвалы доходных домов в районе Сретенского бульвара и Чистых Прудов. К этому времени, в середине 1960-х годов, советское искусство успело расколоться на «официальное» и «неофициальное». Официальным мастерская хотя бы светила, а неофициальным... Вот что писал Илья Кабаков в своей книге «60-70-e... Записки о неофициальной жизни в Москве»: «Проблема места для работы также была болезненной для неофициального художника. Он вынужден был работать у себя дома, на квартире, которая в большинстве случаев была просто единственной комнатой. О мастерских в 1960-е годы не приходилось даже говорить, в те годы работали только по квартирам: Гробман, Стесин, Жданов, Ждан, Кулаков, Плавинский, Целков и другие. Прийти к ним в гости — это прийти в комнату-мастерскую, где живет семья, бегают дети, и т.д.»

Отсутствие мастерских не мешалo развитию подпольной художественной жизни. По словам того же Кабакова, «самое интересное в 1960-х годах — особый климат подпольной художественной жизни... как густой настой... Существование было соткано из безумного, напряженного ощущения “их” (начальники, работодатели и управдом), которые воспринимались как иная, враждебная и опасная порода людей, живущих “наверху”, в официальном... мире; а... «под полом жизни” другое содружество, особое племя людей. Именно климат содружества был так характерен для жизни этих художников, поэтов, джазменов, писателей... Никаких бытовых, житейских интересов не было... дела, встречи, разговоры касались лишь художественных или поэтических проблем. Но одновременно у каждого это был и “прекрасный” возраст, и во всех мастерских и квартирах гудели кутежи и буйные сходки с танцами, вином, песнями и чтением стихов. Множество домов, и не обязательно только у художников, были местом этих... встреч. Идем сегодня к Штернам, к Куперману, по средам обязательно (в течение многих лет) к Соостеру на Красина, к Гробману в Текстильщики, к Стесину, к Соболеву, к Рабину, к Сапгиру, к Булатову на дачу. Необыкновенные, тесные и постоянные общения того времени, полное знание и обсуждение всего, что делалось в мастерских, открытый постоянный показ работ друг другу и электризующая, невротическая атмосфера опасности “сверху”, от “них”, готовых к истреблению всей нашей “несанкционированной” жизни...»

Несмотря на то что сам Кабаков, так же как и его ближайшие друзья Э. Булатов, О. Васильев, В. Пивоваров, В. Янкилевский, были членами графической секции Союза художников и иллюстрировали детские книги, получить для них приличную мастерскую было неразрешимой проблемой.

И тут genius loci Сретенского бульвара призвал к себе Илью Кабакова. Художник вспоминал: «Осенью 66/67 года произошло следующее. Как-то утром я... сел за стол, но рисовать не стал, а почему-то встал и пошел просто так, как говорится, куда глаза глядят. Было прекрасное солнечное утро. Так я дошел по бульварам вверх до Сретенского бульвара, как сейчас помню, в полной бессознательности вошел во двор большого дома и стал, как сомнамбула, подниматься по черной лестнице и, поднявшись на последнюю площадку, остановился. Тишина и пыльные столбы в лучах утреннего солнца. Внезапно я услышал шаги, которые поднимались за мной, медленные старческие шаги. Снизу, навстречу мне, шел с трудом, с остановками, старик, который уже издали снизу смотрел на меня и улыбался. Мы поздоровались. “Я бы хотел построить мастерскую». — “Большую?” — “Да”. — “А когда начать?” — “Сегодня”. — “Хорошо. Принесите разрешение от фонда, я буду ждать вас во дворе в час дня”. Я помчался в фонд. Там все были на месте. Я взял разрешение за 20 минут со всеми подписями. Принес ровно в час дня. Старик ждал меня, положил разрешение в карман, не глядя. К вечеру во двор дома были привезены первые доски…

Все это похоже на сон, на мистику, на тайные пути Провидения. Старик, который поднимался ко мне по лестнице, на которой я оказался сам не знаю как, был Давид Григорьевич Коган, таинственный и всемогущий строитель мастерских тех лет, пробиться к которому без особых рекомендаций было невозможно. Дом, в который я попал, дом “Россия”, был действительно домом, на чердаке которого строились мастерские, но в глубочайшей тайне, чтобы никто из художников об этом не узнал. В довершение всего получить разрешение в фонде просто так, без комиссий и бесконечных “сильных” знакомств, было просто невозможно, особенно в тот же день, но... Чудо потому и есть чудо, что оно совершает прыжок через все. Правда, Давид Григорьевич был само воплощение мистицизма, чудесного начала, ведь строить в тех условиях — а построил он более 200 мастерских — мог только волшебник. У него было поразительное чутье на людей, чисто интуитивное, и огромному количеству художников он принес счастье, построив мастерскую, сам будучи глубоко больным и несчастным человеком. Потом он построил Булатову и Васильеву, устроил мастерские Янкилевскому, Пивоварову.

На следующий день после случившегося я уговорил Соостера тоже начать строиться рядом со мной... и Коган взялся строить и ему. У меня в то время тоже было немного денег, а нужно было сразу заплатить за всю стройку большие деньги. По счастью, у меня на руках была большая рукопись для Детгиза “Дом, который построил Джек” Маршака, и по сдаче работы я должен был получить что-то около четырех тысяч рублей. Стройка началась в сентябре. Строилась мастерская вечерами, с 5 до 9–10 часов… Параллельно рядом строилась мастерская Соостера, но она чуть запаздывала, и Юло некоторое время жил и работал в моей мастерской, наблюдая за строительством, шедшим рядом. Какое радостное, изумительное время!

Конечно, я не имел понятия, что все эти мастерские строились тайно, что рядом строился председатель областного худ-фонда, строились братья Ткачевы и др. Коган втайне получал все разрешения, какие требовались. И, повторяю, строил он совершенно бескорыстно. Например, у меня не было денег к сроку, он платил сам, потом я отдавал ему; одно время он хранил мои деньги, таская их в авоське с места на место он по очереди построил мастерские Янкилевскому и Попову, Пивоварову, Лене Бляху, Булатову и Васильеву, Лене Ламму, Варшамову и др. Я знаю, что за ним бегали люди с большими деньгами, умоляли, но он не соглашался. Для него главное было доверие к человеку, симпатия к нему...

Ничего классического, вменяемого под названием “стройка" тут не было, и никто, кроме него, в этом сплошном безумии не мог бы разобраться. И поразительно, что из этого хаоса — сумасшедшие художники, пьяные рабочие, левые деньги, ворованные стройматериалы и общий бардак — воздвигались прекрасные мастерские».

В этой мастерской Кабаков создал лучшие вещи московского периода.

В 1970-е опять, как в былые времена, забурлила художественная жизнь в районе от Сретенского бульвара до Чистых Прудов, охраняемая genius loci. Вокруг Мясницкой площади в 1970-е годы работали В. Янкилевский и Н. Попов в Уланском переулке, Э. Неизвестный в Сергиевском, И. Шелковский — в Пересветовом, на Чистых Прудах — Э. Булатов и О. Васильев, на Маросейке — В. Пивоваров.

По воспоминаниям Пивоварова, «в Москве в это время закрыться и уединиться в мастерской — нереальная фантазия. Постоянно приезжают то иностранцы, то художники из провинции, то забегают московские друзья и знакомые. Мастерские, может быть, единственное место, где витает дух свободы. Пусть не полной свободы но ее сквознячок ощущает каждый, кто входит в наши темные подвалы». Это был особенный мир невероятного творческого накала, который с восторгом описывал Кабаков: «Все эти же проблемы, тоже почти ежедневно, мы обсуждали втроем с Эриком Булатовым и Олегом Васильевым, самыми близкими моими друзьями, к которым я обязательно забегал почти ежедневно днем на час или два с каким-то особенным счастьем и восторгом рассказать о новых событиях, поделиться чем-то и “обсудить”. Вот тот счастливый воздух, который позволял нам дышать, существовать и работать все эти годы! Была и более широкая, разнообразная референтная группа, к которой каждый из нас как бы мысленно обращался и всегда реально имел ее в виду, в большей или меньшей степени имея близких друзей среди нее, таких как Шнитке, Губайдулина, Денисов, позднее — трио Ганелина, В. Некрасов, Рубинштейн, Сапгир, Холин, Шварцман, Инфанте, Рабин, Кривулин, Е. Шварц».

Интересная художественная и «интеллектуальная» жизнь протекала вечерами в кабаковской мастерской в доме «Россия»: «Выступления в ней знаменитых бардов — Галича, Окуджавы, постоянно пел Бачурин (первые свои песни он исполнял на моем диване рядом со своими красавицами, вообще его концерты были часты в моей мастерской). Устраивались семинары — читали лекции-доклады Б. Гройс, О. Генисаретский, Е. Шифферс».

После отъезда Ильи Кабакова его мастерская в доме «Россия» на Сретенском бульваре не опустела. Здесь расположился Институт современного искусства. Устраивались выставки, проходили всевозможные семинары, мастер-классы. Со двора по черной узкой лестнице поднимались и спускались непрерывной цепочкой любители современного искусства. Жизнь продолжалась.

ДИ №6/2012