Утверждают, что смех продлевает жизнь. Так это или нет, по понятным причинам проверить опытным путем не представляется возможным. Хотя то, что при смехе у человека двигается около восьмидесяти мышц, увеличивается число лимфоцитов в крови, улучшается кровоснабжение тканей и работа нервной и эндокринной систем, не помешало умереть от смеха древнегреческому философу Хрисиппу, не на шутку развеселившемуся от вида своего пьяного осла. Равно как и каменщику Алексу Митчеллу из Великобритании, который так хохотал над одним из эпизодов телесериала «The Goodies», что через несколько дней его внезапно овдовевшей жене пришлось благодарить создателей сериала за то, что они сделали последние минуты жизни ее мужа столь приятными. Впрочем, Иван Вырыпаев, драматург и режиссер спектакля «Комедия», идущего на сцене театра «Практика», не ставил перед собой цели продлевать жизнь зрителей или укорачивать ее. Хотя смех в зале возникает, но какой-то неуверенный. То ли из вежливости, то ли из опасения, что сидящие рядом сочтут «тормозом» типа «не врубается», то ли следуя внутренней установке. Ведь на афише черным по белому написано: «Комедия». Да и декорация, отсылающая к пресловутому «Comedy Club» первых выпусков, об этом напоминает — выгородка из красных и белых шариков, на которой крупно значится: COMEDY. Еще и программка информирует, что на протяжении всего спектакля два актера — мужчина и женщина — будут рассказывать анекдоты. И действительно, рассказывают. Причем мужчина един в трех лицах — сам Иван Вырыпаев. Женщина — Инна Сухорецкая. Оба делают это блистательно. Блистательно играют людей, рассказывающих анекдоты, и, что важно, не друг другу, а непосредственно публике, сидящей в зале. Словом, этакая имитация стендапа, «шуток стоя», но без исповедального стриптиза и остросоциального рас­ковыривания тупо ноющих ран современного российского общества (разве что по касательной, походя, намеренно отстраненно). Короче, без экстрима во всех смыслах. И это не случайно. Цель Вырыпаева не блеснуть остроумием, не рассмешить публику, заставив нас задействовать восемьдесят смешливых мышц. Смысл пьесы, по признанию автора, попытаться ответить на вопрос: «Что такое комедия, что такое юмор сегодня? “Комедия” — это не сухое исследование, не научная работа, а препарирование юмора. Спектакль посвящен новому юмору, который либо был когда-то давно, но мы его не знаем и не понимаем до конца, либо мы только сейчас к нему приходим».

Итак, какой же этот новый юмор? Он… не смешной. «Несмешные анекдоты». Оксюморон. Но именно так определяют свои байки сами рассказчики — хипстерского вида мужчина и девушка. Выпалив скороговоркой залп несмеш­ных историй — «Встречаются два старых гомосексуалиста…», «Приехал муж из командировки, а жена в постели с другим...», «Умирает папа римский и попадает в исламский рай...», «Встречаются как-то русский, еврей и якут...», – актеры вдруг начинают нелепо танцевать под «Strawberry Fields forever» «Битлз». Потом следующая партия анекдотов — про инопланетян и 9 Мая, про папу римского, про политиков и т.д., и т.п. Опять «Битлз». И так пятьдесят минут. Проходящая через всю пьесу знаменитая песня Леннона выбрана явно не случайно, в каком-то смысле она концептуальное звено спектакля (так же как и задник, корреспондирующий­ся с «Камеди-клаб», семантически прочитыва­ющийся именно как «юмор сегодня»). Дело в том, что со времени создания песни Леннона и по сей день нет однозначного ответа на вопрос, посвящена ли она детскому приюту Армии спасения, располагавшемуся недалеко от дома Леннона и называвшемуся «Земляничная поляна», или же это попытка выразить словами впечатления от ЛСД-трипа. Такая неоднозначность, непрочитываемость, незавершенность образа, находящегося в процессе становления, характерна и для анекдотов Вырыпаева. Вообще-то, анекдот — это короткая (или не очень) история с неожиданным смысловым разрешением, которое и вызывает смех. В данном же случае, начинаясь традиционно, алгоритм завершается многоточием. Даже в том случае, когда «смешная» история вроде как рассказана полностью. Но нет элемента неожиданного. Интрига есть, а той самой малости, которая в классическом анекдоте и приводит к катарсису — нет. Редкие исключения лишь подтверждают правило, помогая диагностировать исчезновение чего-то, что еще вчера составляло суть анекдота. Кстати, «Комедия» — вторая часть пока неоконченной трилогии «Исчезновение» (первая часть — нашумевший «Июль»). Новое же в нем, а вернее, то, что остается, выливается то в житейское наблюдение, то в притчу, то в просто случай забавный или не очень. Так что же получается: несмеш­ной анекдот — симптом нашего времени? Но потребность смеяться остается. И мы смеемся — то ли по инерции, то ли потому, что «врач прописал». Заканчивается же спектакль каскадом коротких, в одно предложение, банальных, со счастливым финалом, но почти нереальных житейских историй. Типа «встретились юноша и девушка, полюбили друг друга, поженились и прожили счастливо вместе до конца своих дней…» Смешно? Безусловно. И от того грустно.

Выяснил ли Иван Вырыпаев, проводя эксперимент на публике, природу современного юмора — не знаю. Но, несмотря на некоторое смущение зала, число лимфоцитов в крови у зрителей явно увеличилось: они благодарно аплодировали. И в награду получили «бонусный» анекдот про то, как ангел-хранитель «является в беременный живот» и сообщает младенцу, что он станет величайшим комиком всех времен и народов. А самой любимой у всех будет его шутка про Цюрих и поезд. Имя младенца Альберт Эйнштейн. Для тех, кто не понял — на задник проецируется видео с шутливой фразой величайшего физика всех времен и народов про то, что наглядно проиллюстрировать теорию относительности можно будет тогда, когда Цюрих подъедет к поезду. Что ж, то, что все относительно, человечество уже давно поняло. Однако спектакль получился талантливым во всех отношениях. И главное — нелогично, вопреки — странно смешным.

Ах да, и была там одна весьма жизненная, а потому «анекдотичная» история, сорвавшая наиболее громкие аплодисменты, про пожилую супружескую пару. Про то, как муж на смертном одре в последний раз признается жене в любви и благодарит ее за все. А потом уже она перед смертью признается другу семьи, что всю жизнь любила его. А потом… Очень смешно. До слез. Так вот, этот «анекдот» Иван Вырыпаев продолжил рассказывать в своей следующей пьесе «Иллюзии». Но о ней, возможно, в другой раз.

Здесь же хочется отметить, что «Комедия» Вырыпаева, акцентируя внимание на аномальном состоянии комического в современном мире, отражает характерное свойство сегодняшнего современного искусства. Еще не столь давно такое качество как ирония было важной составляющей экзерсисов художников в музыке, литературе, изобразительном искусстве, кино. Пересмешничество, откровенная сатира, шутовство были частым явлением в выставочных и демонстрационных пространствах. Казалось, современное искусство буквально обречено на иронию, так как именно она стала излюбленной формой для воплощения его критического пафоса. Тенденцию, которая наметилась сегодня, можно определить как противои­ронию. Поскольку, если ирония выворачивает смысл пафосного, серьезного, противоирония деконструирует саму иронию, восстанавливая серьезность, но (и это важно) не прямолинейно. По сути, это та же травестия, но только в данном случае происходит не комическая имитация серьезного, а имитация комического, когда трансформируется его смысл — порой до сентиментальности. Отсюда эти несмешные «хохмы» современных художников, тех, кто не готов стать под знамена «новой серьезности», но тем не менее уже не испытывают и желания пере­смешничать. Возможно, так сказывается усталость от тотальной иронии, вероятно — разочарование в ее действенности, а может — сопротивление повальной коммерциализации смешного. Но в какой-то степени это можно понимать и как попытку искусства преодолеть отчуждение от реальности, поскольку ирония — это примета абстрагированного отношения к действительности (ведь когда мы смеемся — мы абстрагируемся). Однако, если прав Марк Твен и «человечество выжило, потому что смеялось», то вопрос поиска формы и содержания «нового юмора» — действительно насущная необходимость.

ДИ №6/2011