В 1970 году началась ее карьера в журнале «Rolling Stone». Будучи внештатным корреспондентом, она тринадцать лет снимала музыкантов и в конце концов стала главным фотографом издания. Позже ее пригласили в самый «звездный» журнал — «Vanity Fair», для которого она работает до сих пор. В начале 1990-х Анни открыла собственную студию в Нью-Йорке, снимала моду для журнала «Vogue» и рекламные кампании известных марок — «Louis Vuitton», «Disney», «Gap» и др. Для тысяч людей по всему миру она стала символом эпохи, «летописцем» 1960–1990-х. От «роллингов» до Трампов и королевы Елизаветы. На сегодняшний день 62-летняя Лейбовиц принадлежит к самым известным, дорогим, титулованным фотографам. В ее списке, кроме «Грэмми», есть награда от Библиотеки американского конгресса, ну а званий «Лучший фотограф года» в разных номинациях, от портрета до съемки мод и рекламы или «Лучшая обложка десятилетия» не счесть. Она главный портретист американского и не только истеблишмента, богиня журнального гламура, икона феминистского и либертарианского движения, дама, биография которой всегда вызывает толки. Может быть, именно поэтому и была задумана книга и выставка с одноименным названем «Анни Лейбовиц. Жизнь фотографа. 1990–2005».

Сама Анни сравнила работу над главным альбомом своей жизни с археологическими раскопками. Это не фигурально, буквально так. В течение месяца она каждое утро приходила в свою нью-йоркскую студию на Вандам-стрит разбирать груды непроявленных пленок и черно-белых контактов, сваленных в кучу. Что она искала? И почему каждый раз начинала плакать, как только переступала порог студии? Она работала, и звучала музыка. Одна и та же запись Розаны Кэш «Black Caddilac», которую Анни включала очень громко. И так день за днем. Это было похоже на ритуал. Боль уходила, по мере того как уменьшалось количество непросмотренных пленок. Начали проявляться и любимые лица — Сьюзан, папа, города и страны — Сараево, Иордания, Венеция, Париж и опять Сьюзан, дети, мама…

Ее камера никому не льстит, ни перед кем не заискивает. Она снимает просто, порой безжалостно, отчужденно, бесстрастно, пронизывающе. Никаких вуалей и сложных манипуляций со светом. Немногие ее модели способны это выдержать. Говорят, что мало кто хочет повторения сеанса.

Лейбовиц не любит слова «знаменитость», «звезда». «Была возможность работать с людьми, которые являлись лучшими — актерами, писателями, спортсменами, танцорами; я чувствовала, что снимаю людей стоящих». Она никогда не относится к своим работам как к чему-то выдающемуся, но вполне допускает сравнения, например, с великим пейзажистом Анселем Адамсом («Я думаю, что в подобной ситуации Адамс тоже нанял бы вертолет, он любил новые технологии») или Ричардом Аведоном. На выставке есть портрет мастера и «портрет» его камеры. «Аведон был гением общения, а я лишь наблюдаю».

Анни признается, что ей с трудом дается контакт с людьми. Ей не нужны откровения, душевная близость. Она знает мир и нравы шоу-бизнеса не хуже, чем интерьеры нью­йоркских и парижских гранд-отелей, где проходит большая часть ее журнальных съемок. Наверное, поэтому она так мечтала вырваться из голливудских павильонов и номеров класса люкс на природу, на просторы пустынь и эпических пейзажей. В 1993 году Анни даже заключила контракт с «Conde Nast Traveller», чтобы вместо знаменитостей начать фотографировать иное: священные камни Иордании, хмурые пляжи Коста-Рики, мифологическую мощь Пергамского алтаря… Но от Лейбовиц все ждали и хотели только одного — звезд. Поэтому ее грандиозные натурные съемки остались документальным свидетельством мечты, которая жила отдельно от заказов, профессионального успеха, личных обстоятельств, включая рождение детей, общение с многочисленной родней, смерть отца и любимой Сьюзан... Все они на фотографиях: и дети, и веселая танцующая мама на пляже, и серьезные сестры, и брат — атлет в купальных трусах, и папа, военный летчик, ветеран Второй мировой, со строгим благородным лицом… Эти карточки — своего рода «дочерняя любовь». Но ни на одной «семейной фотографии» нет Сьюзан. Она останется за кадром, на соседних страницах альбома, она персонаж другой жизни Анни Лейбовиц. И именно ей суждено было стать главной героиней «Photographer’s life».

Сьюзан Зонтаг. Писатель, философ, икона американского феминизма, одна из ключевых фигур западной интеллектуальной жизни 1970 — 1980-х. По иронии судьбы одно из самых известных эссе Сьюзан было посвящено как раз фотографии. На снимках Лейбовиц мы видим задумчивую, грустную, немолодую женщину с седыми прядями в копне иссиня-черных волос или уже совсем седую, коротко стриженную. Она не позирует настырной камере; она живет на фотографиях, словно не замечая нацеленного на нее объектива. Просто за долгие годы своего романа с Анни она к нему привыкла. Вот ее наброски в блокнотах к будущему бестселлеру «Volcano lover», вот отполированные морем камни, собранные на пляже в Мексике. Вид из окон ее квартиры. Коллекция морских ракушек, стоптанные кроссовки, утренний кофе на террасе в отеле на Капри, походная раскладушка в Сараево… Камера не устает любоваться спокойствием ее лица, благородством осанки, изысканной красотой рук. Но что-то тревожное есть в этой влюбленной и жадной пристальности, в оклике, который как будто бы слышен из-за камеры: «Посмотри на меня!» Кажется, что им озвучен каждый кадр со Сьюзан. И когда она любуется восходом над Сеной, и когда стоически переносит боль в госпитальной палате, и когда после родов Анни первой берет на руки ее новорожденную дочь, камера преследует ее, не отпускает, словно боится потерять из виду. Сьюзан в Венеции проплывает мимо Сан-Микеле, острова мертвых, Сьюзан на Ниле зябко кутается в теплое одеяло, Сьюзан у себя дома, в Нью-Йорке, на балконе квартиры на London terrace… Посмотри же! Кому нужны все эти портреты и пейзажи, если ты их не увидишь! Теперь уже никогда...

Сьюзан оставалась очень важной частью в жизни Анни, безусловно, между ними была эмоциональная и интеллектуальная связь, очень необходимая каждой. Зонтаг принадлежала миру слов, Лейбовиц — миру образов. Они дополняли друг друга. Для друг друга они были неисследованными частями самих себя.

Первая ретроспектива Лейбовиц, охватывавшая период с 1970 по 1990 год — время «Rolling Stone», ее проб в рекламе и моде, начало многолетнего сотрудничества с «Vanity Fair» — проходила в Национальной галерее в Вашингтоне. Нынешняя, вторая, начинается там, где заканчивалась первая – 1990­ми, и вот уже шесть лет она успешно гастролирует по миру. И это какая-то другая, незнакомая Лейбовиц.

Летом в Эрмитаже выставка была показана в сокращенном виде. Сотня фотографий — это примерно половина оригинальной версии. В Москве, в ГМИИ им. А.С. Пушкина, были показаны все работы фотографа, входящие в экспозицию, включая три громадных стенда, которые установили друг против друга. На них хаотично пришпилены «контрольки» и «контакты» — справа семейная съемка, слева заказная; простейшее сравнение, «личное» и «профессиональное» — рабочие материалы, из которых обычно выбирают самые удачные кадры, в следующих залах они приобретают нужный масштаб. «Я даже не подозревала, сколько у меня фотографий помимо отредактированных и упорядоченных по заданиям журналов и рекламных компаний», да и мы, надо сказать, не особо задумывались до сих пор, что у Лейбовиц есть какая-то другая жизнь помимо «Vanity Fair» и дорогих рекламных проектов. Но она решила убедить мир в обратном. Соотношение «пятьдесят на пятьдесят» строго выдерживается в экспозиции. И даже прессу предупреждают специально, что в случае публикации одной официальной журнальной фотографии необходимо будет обязательно поставить какой-нибудь снимок родителей, сестер с племянниками и других родственников. Театрально-эффектные постановочные снимки почему-то не конфликтуют с теми, что принято называть любительскими. Небольшие трогательные фотографии из личного архива и огромные парадные портреты уживаются на одной стене. Умирающий отец в постели, рядом жена и сын. Овдовевшая мать и осиротевшие дочери на следующий день. Приготовленная могила на еврейском кладбище в Олни штата Мэриленд — еще через два дня. Переживаний утраты в этой хронике ничуть не меньше, чем переживаний, связанных, например, с неизвестным мальчиком, который был убит снайпером в Сараево — он просто катался на велосипеде. Фотография этого велосипеда рождает то же щемящее чувство.

Портретная съемка существует уже много десятилетий, и были фотографы, получившие признание как большие портретисты. Анни Лейбовиц придала этому жанру совершенно иное звучание. «Когда я пришла в “Vanity Fair”, мне сказали, что я должна стать Эдвардом Штайхеном журнала. Великие традиции великой портретной съемки, — рассказывает она о своей работе. Никто не предполагал, что это повернется в сторону попа или хипа… а получилось… получилось очень “блестяще”».

«Схватывает ли Анни суть людей, которых фотографирует? Нет. А вы можете заглянуть внутрь человека на портрете? И многие фотографы говорят, что это невозможно, — говорит Лейбовиц. — Есть доля минуты, есть тот, кто позирует перед камерой и есть фотограф, который контролирует ситуацию. Люди не хотят отдавать вам то, что они считают своей сущностью, они хотят представить некий персонаж, а это совсем другое». Снимая знаменитостей для «Vanity Fair» Лейбовиц придумала собственный метод: «Если ты фотографируешь актера, почему же не придумать небольшую историю?! И обложка — это не совсем фотография, скорее реклама, — говорит Анни, — настоящие портреты живут внутри журнала». Но однажды она подумала, что, фотографируя жизни других, она забыла о собственной. И тогда родился альбом «Жизнь фотографа» и появилась выставка, путешествующая по миру. Здесь холодная отстраненная звездная красота соседствует с чем-то родным, близким, таким привычным и узнаваемым. И каждый находит то, что хочет найти, и видит то, что хочет видеть.

При подготовке статьи были использованы материалы фильма «Annie Leibovitz. Life through a lens».

ДИ №6/2011