Проект проходил в новом московском арт-центре «Винзавод» при поддержке группы компаний МИАН. Куратор Олег Кулик. Уникальность проекта, задуманного одним из самых актуальных художников России вместе с его соратниками, в его принципиальной открытости и многозначности. Все произведения объединяет одно философское и моральное послание – поиск своего духовного пути, не зависящего от догм и предрассудков. На этом пути возникают старые как мир вопросы: кто мы? Откуда мы пришли? Куда движемся? Диапазон ответов так же широк, как и стратегии каждого художника.

Всем произведениям свойственна общая энергетика: они несут положительный заряд, лишены критичности, злости, негатива. Художники разрушают предрассудок, связанный с современным искусством, будто оно направлено на эпатаж и провокацию. В данном случае направление совсем в другую сторону – на диалог со зрителем, обретение позитивного взгляда на жизнь и творчество.

Я оптимист по натуре, я верю

На вопросы ДИ отвечает Иосиф Бакштейн Иосиф Бакштейн — куратор, художественный критик. С 1991 года директор Института современного искусства (Москва), с 2001 года заместитель генерального директора ГМВЦ РОСИ-ЗО, с 2003-го заведующий сектором современной художественной культуры Российского института культурологии, куратор Первой и Второй Московских биеннале.

ДИ. В разные времена художники играли разные роли в жизни общества, они были и ремесленниками, и просветителями, и властителями душ, и революционерами, и идеологами. Какая роль в наше время отводится художнику?

Иосиф Бакштейн. Для каждой эпохи важно понять, кто герой данного времени. Героями советского времени были интеллектуалы, знаковые фигуры (академики, композиторы, писатели – элита общества). А в наше время герой – богатый Буратино. Все перевернулось, и мы не испытываем пиетета перед человеком, который что-то творит, пишет, рисует. Его продукт мы воспринимаем как развлечение, а его самого – как своеобразного шоумена.

ДИ. Однако эти шоумены от изобразительного искусства любят муссировать политическую и социальную тематику, делая акцент на неблагополучии состояния современного общества. Политические и социальные аспекты предполагают широкую аудиторию. Но актуальное искусство в силу сложной зашифрованности его языка таковой не имеет. Слишком далеко современное искусство от народа. И отсюда вопрос: насколько актуальное искусство сегодня актуально?

И.Б. Нужно понять специфику эволюции и трансформации искусства изобразительного, о котором мы говорим. И чем это искусство отличается от других видов искусства, как то: театр, музыка, литература? По крайней мере об одном фундаментальном отличии можно говорить определенно, оно заключается в том, что все виды искусства, кроме него, являются формами индустрии, в то время как художник – кустарь-одиночка. То есть спецификой этого рода человеческой деятельности является уникальность. Уникальность продукта, производимого художником, и создает ограниченность его аудитории. Уникальность произведения, ограниченность аудитории предполагают определенную элитарность этого искусства, и оно сознательно рассчитано на очень ограниченную аудиторию, отсюда претензии на особую роль. Элитарность и создает его актуальность.

ДИ. У предстоящей Московской биеннале заявлена тема – «Геополитика, рынки, амнезия. Примечания». Прокомментируйте, пожалуйста.

И.Б. Мы пытаемся переосмыслить роль и место искусства в постидеологическую эпоху, когда ему грозит опасность стать неким придатком машины культурной индустрии. «Примечание» означает, что современное искусство может остаться лишь заметками на полях макроэкономических битв. И художники основного проекта пытаются как-то переосмыслить ценности художественного творчества. «Амнезия» – потому что это связано с исторической памятью. Искусство пытается выполнить функцию напоминания о каких-то наиболее важных, существенных принципиальных вещах в человеческой истории, в общественной культуре. Это своего рода протест против массовизации искусства, доминирования рынков, то есть превращения искусства в товар.

ДИ. В этом контексте специальный проект биеннале «Верю» можно воспринимать как желание художников вспомнить не только о просветительской роли, которую некогда играло искусство, но и роли духовных наставников?

И.Б. Да, это попытка сохранить за собой такую мировоззренческую функцию. Раньше, когда искусство было частью большой идеологии, это происходило почти автоматически. Лев Толстой, или Солженицын, или Иосиф Бродский были не просто писателями. Это были важные общественные фигуры, философы, мыслители, визионеры. А сейчас поэт — просто поэт, и ничего более, никому он не интересен.

ДИ. У вас есть надежда, оптимизм, что что-то можно изменить?

И.Б. Я оптимист по натуре, я верю.

Беседу вели Екатерина Никитина и Лия Адашевская ДИ № 2–2007

«Верю» – попытка понять тип нового художника

Беседа с поэтом, художником, участником проекта «Верю» Дмитрием Александровичем Приговым

ДИ. Идея проекта «Верю», его тема не могут не вызывать множества вопросов. Прежде всего, участники проекта в подавляющей своей массе – художники, которых мы называем актуальными. В связи с этим направлением в искусстве до сего дня не возникали такие термины, как «сакральное», «трансцендентное». И вот, пожалуйста, они в проекте оказываются основополагающими. Это все несколько напоминает раскаявшуюся (по причине преклонного возраста) грешницу, которая вдруг стала очень набожной. Радикальное больше не хочет быть радикальным? Или оно радикально по отношению к себе вчерашнему? У вас не возникает ощущения насильственности темы?

ДМИТРИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ ПРИГОВ. Большие выставки собирают много весьма разнообразных художников, и название их зачастую бывает скорее первоначальным толчком. В данном случае это ярко выраженная тема с лозунгово-идеологическим наполнением. Сейчас не только в российском, но и мировом искусстве ощущается усталость от уже утвержденной позы художника. Большое искусство являет обществу прежде всего определенный тип художника, который прочитывается не только как явление материальных образцов возвышенного, но и как социально-адаптивная модель. Образ художника, явленного постмодернистской эпохой, художник культурокритицистический, испытывающий на прочность все мифы, не идентифицирующий себя ни с одним языком, но только с жестом и стратегией.

Описанный тип художника для большинства участников, которые если не были прародителями данной поведенческой модели, то во всяком случае были участниками интенсивной ее разработки, отмечен усталостью стиля, усталостью среды, усталостью институций. И усталостью от упомянутой радикальности, которая была основным типом поведения художника в последнее столетие. Выставка «Верю» полагает свою суть не только и не столько в работах, сколько в попытках понять, какой тип художника может быть явлен новому времени. Если предыдущий тип художника, как я уже говорил, культурокритицистический, не идентифицирован ни с каким текстом, то выставка «Верю» – это попытка понять онтологичность любого художественного жеста. Семантическое поле названия «Верю» отсылает к разным, может быть, не совсем верным ассоциациям. Ведь все, что нам предлагается, мы склонны накладывать на известные поля расшифровки. Мы расшифровываем по аналогии. Поэтому даже сами художники потратили много времени, чтобы понять, что же, собственно, они вкладывают или хотят вложить в это понятие. Важно создать поле, которое чуть-чуть искривит смыслы представленных работ не столько для зрителя, сколько для самих художников. Для многих из них понятия «сакральное», «трансцендентное», проблема онтологичности жеста, укрепленности в зонах, не подверженных рефлексии, всегда существовали. Просто в нынешней культуре это было на заднем плане, и даже если наличествовало в пределах самой работы, культура дешифровала наиболее актуальные коды. Для меня, например, это всегда было актуально. Проблема «черного» как метафизического присутствовала как одна из главных содержательных сторон работ. Но в пределах интерпретации моих работ подобное всегда прочитывалось как отсыл к стилистике авангарда 1920-х годов, а основное содержание — либо как китч, либо как критика идеологии и прочее. Если культура перекомпонует свои интерпретационные модели, бывшие маргинальные зоны окажутся актуальными. Поэтому для меня выставка «Верю» важна именно как возможность понять перекомпоновку интерпретационных моделей и способствовать образованию новой оптики для обнаружения доселе малозаметных сторон деятельности. Название «Верю» не предполагает поиск способов утверждения собственной веры. Это скорее попытка найти онтологические основания художественного жеста. В предыдущие времена ценность жеста в большинстве случаев была обоснована необходимостью общественной критики доминирующих идеологий, дискурсов в пределах конкретной исторической ситуации – борьбы с большой коммунистической или западной идеологией, каждой навязанной идеологией. Вырабатывались методы борьбы, опровержения, испытания и преодоления любых идеологий, социальных установлений, культурных традиций и больших институций, что вызвало появление определенного типа художника. Ныне он утвердился уже чуть ли не в шоу-бизнесе, который апроприирует это в плоском, одномерном виде доминирующих иронических программ. Это не плохо и не хорошо. Это говорит о том, что данный способ мышления, пробивавшийся долгие годы сквозь другие доминирующие принципы, наконец стал мейнстримом.

ДИ. Хорошо, но эту выставку можно рассматривать и как все тот же ход в русле тех же жестов противостояния установившейся идеологии. И тогда в чем новизна?

ДМИТРИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ ПРИГОВ. Находок вовне не существует. Все внутри. Просто отыскиваются зоны, которые были маргинальными, и с ними работают как с актуальными. Находки и проблемы существуют внутри как бы большой экосистемы, где что-то приобретает актуальность, а что-то отходит в зону побочного. Попытка найти в пределах сложившейся антропологической культуры зону, из которой может выйти нечто новое, живое, актуальное, и есть задача нового искусства.

ДИ. Я имела в виду поведенческий жест, который идет опять от противного: раз это уже официальное, мейн-стрим, это неинтересно, надо выделиться, выйти из круга, сделать жест в сторону, что-то другое.

ДМИТРИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ ПРИГОВ. Что ж поделаешь? В пределах человеческого бытия нет иного способа. Человек так рожден, так себя ведет и так строит свое поведение. Кстати, в данном случае, «другое» в какой-то мере перекликается с нынешним фундаментализмом, начинающим быть актуальным. Попытка найти в пределах постмодернистско-гло-балистского мира ответ на вопрос, может ли фундаменталистское высказывание ужиться с современными технологиями, с современным мегаполисным социокультурным инвайронментом, весьма серьезна и насущна. Человек, оказываясь в затруднительной ситуации, пытается отыскать выход в апробированных зонах, но с иными их интерпретациями. В этом отношении важно понять тонкость отличия «верю» от «верую» и «верим». Понять, что это апелляция не к вере, а попытка уяснить онтологическую укрепленность артистического жеста, и притом не через культурные институции, социальную значимость или через рынок. Онтологические основания артистического жеста даже в самые рациональные времена присутствуют в горизонте художественной деятельности. Мы говорим: гений, откровение, вдохновение, интуиция. Попытка обратиться к этой теме, артикулировать ее, тематизировать, понять и есть задача «Верю». Это не попытка воспроизвести ностальгическо-симуляционные конструкции старых способов проявления религиозных вер. Для меня этот опыт интересен, как опыт коллективного, не только моего личного, поворота сознания в какую-то иную сторону.

ДИ. «Верю» будет проходить в рамках 2-й Московской биеннале. Пока о ней можно говорить только предположительно, исходя из опыта предыдущей и заявлений, которые были сделаны ее организаторами, устроителями на пресс-конференции. Тема – «Геополитика, рынки, амнезия. Примечания». В связи с концепцией проекта «Верю» я пока предварительно в своем представлении вижу здесь идейное несовпадение. Может, даже противостояние.

ДМИТРИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ ПРИГОВ. Проект «Верю» и есть то самое «примечание». Вообще «примечания» – классический ход нынешнего культурного сознания. В принципе, все современное искусство занимается взаимоотношением текста и контекста. На тексте и контексте выстраивается драматургия. К тому же биеннале, особенно Московская, как и любая сложно устроенная конструкция, не обязывает всех ее участников жестко соответствовать теме.

 ДИ №2/2007