В данном случае остатки — это собрание произведений и идей, чудом уцелевших после перформанса «Все впереди!» (15 марта 2011 года), в ходе которого Андрей Кузькин заварил в стальные ящики свои произведения, личные вещи и все содержимое мастерской. К этому знаковому жесту отказа романтический нигилист Кузькин приближался все последние годы, постоянно декларируя ограничения, сокращения, вымарывания. Художник словно вновь и вновь стряхивал с себя очередной морок избыточности, а потому любая сформулированная им идея немедленно превращалась в историю, застыв подобно бетону, который Кузькин в течение часов упорно месил в ходе перформанса «По кругу», словно заклиная себя от повторов.

Метод Кузькина заключается в автотерапевтическом характере искусства. Его суть — немногословность, практика — стирание ненужных смыслов, стремление заглушить досадный шум пространства, сбросить со счетов отжившие идеи. Это болезненно эмоциональное творчество коренится во внутренней необходимости очищения души и тела, художеств и жизни. Кузькин болезненно реагирует на побочные раздражители, борется с навязчивостью мифов. Он выбеливает глянцевые журналы, атакуя гламур. Он последовательно обживает новую ситуацию, пристально всматриваясь в нее через художественную пелену, на которой оставляет схематические контуры необходимых ему предметов. Он собирает привычную перспективу, беря из реальности только то, что ему нужно, и уносит в свой кристаллизованный мир, в котором прицельный прищур художника добивается исчезновения наносного и явления взору главного. В этом мире он готов к творческому жесту только тогда, когда есть о чем высказаться, когда нечто исходит изнутри, требуя выражения. Проявления его так глубоко чувственны, ибо доверяет он лишь непосредственной эмоции.

Материальное искусство обречено фиксировать уходящий миг жизни, который уже не вернуть. Заварив жизнь в цинковые гробы времени, Кузькин прощается с собой прошлым, от которого хочет дистанцироваться. Недавно минувшее всегда чуть расплывчато, и ему сложно дать историческую характеристику прямо сейчас. Но эмоциональность Кузькина служит гарантией того, что художник не даст себе пощады и не оставит шансов для возврата.

Демонстрировать остатки — рискованный жест, банальности могут проявиться со всей очевидностью. И тем безжалостней взгляд художник на себя из будущего. Борясь с окружающей пошлостью, Кузькин стремится зафиксировать остатки не как основу будущего, а как возможную конечную точку личности или всеобщего бытия. Тема очищения, лежащая в основе собирания остатков и отказа от них, важна ввиду возрастного рубежа — 33-летия, к которому Кузькин относится серьезно и настороженно, не как к евангельскому рубежу, а автобиографическому факту: именно в этом возрасте скончался его отец, художник Александр Кузькин. Кузькин-младший пересматривает свой арсенал, отметает ненужное, разбивает несущественное, ревизует остатки и избавляет от них. Экзистенциальная неизбежность доминирует над всем творчеством, делая художника самокритичным. Вновь и вновь отбрасывая то, что дискредитировало себя или оказалось ошибочным, он убеждается в необходимости избавляться от любой конвенциональности, ибо только освобождение от балласта идей и вещей позволяет видеть подлинный смысл жизни и творчества.

Смысл найдется в слепках с реальности? В формах и запахах природы? В спасительной вечности металлов? Или в причудливом распределении остатков post mortem? Пока не ясно.

ДИ №4/2011