ДИ. Эрмитаж в рамках 54-й Венецианской биеннале показал выставку «Дмитрий Пригов: Дмитрий Пригов», куратором которой вы являетесь. Это первый прецедент в выставочной деятельности музея по представлению современного русского искусства за рубежом. Почему выбор пал на этого художника? Только ли потому, что Эрмитаж получил от Фонда Дмитрия Пригова порядка 380 работ?

Дмитрий Озерков. Прежде всего, выставка работ Дмитрия Александровича Пригова в Венеции полностью укладывается в логику проекта «Эрмитаж 20/21». В феврале этого года проект принимал участие в ярмарке ARCO, где мы рассказывали о наших предыдущих выставках российских классиков ХХ века — Тимура Новикова и Бориса Смелова. В обоих случаях выставки сопровождались научными конференциями и публикациями. Первый каталог-резоне работ Смелова был представлен именно в этом контексте. Выставка Пригова — продолжение этой тактики на главной мировой арт-площадке. Поэтому мы подготовили для биеннале не только выставку, но и серьезный исследовательский проект. Помимо экспозиции графических работ на выставке представлены видеоперформансы и аудио композиции, восемь инсталляций. Мы подготовили и издали серьезный научный каталог почти на четыреста страниц, статьи для которого написали философ и искусствовед Михаил Ямпольский и композитор Владимир Мартынов. Не случайно и место презентации проекта — итальянский университет Ка Фоскари. Пригов дружил с университетскими славистами, продолжающими сегодня переводить и исследовать его работы. Перед закрытием выставки здесь пройдет большая международная конференция о творчестве Пригова. Пространство дворца довольно сложно — здание старое, с множеством ограничений по противопожарной безопасности. Но кое-какие ограничения преодолеть удалось – для одной из инсталляций нам нужно было пробить квадратную дыру в потолке, и в итоге нам сделать это позволили. Архитектурное решение экспозиции было создано при поддержке Рема Колхаса, который давно дружит и сотрудничает с Эрмитажем. Оказалось, Колхас знаком с творчеством Пригова, потому что проектирует новую инфраструктуру Беляева, района, где жил Дмитрий Александрович. Что же касается выбора художника для представления в Венеции, то Эрмитаж, конечно, был очень рад принять щедрый дар приговского фонда. И когда было объявлено, что официальный павильон России будет отдан Андрею Монастырскому, стало ясно, что лучшей параллельной программы просто не придумать. Беспрецедентное участие в биеннале крупного музея с собственным кураторским проектом можно воспринимать как стремление музея найти собственный подход к пониманию и представлению современного искусства. В двадцать первом веке ориентиры сместились. Галереи современного искусства показывают старых мастеров; аукционные дома начали устраивать торги современных художников, делающих работы прямо к продажам. Ну а универсальный музей выходит на Венецианскую биеннале.

ДИ. Как представляется, работы Пригова не так просто показывать за рубежом, поскольку многие из них текстовые, в частности, проект «Граждане». Кроме того, предполагается знание контекста.

Дмитрий Озерков. Конечно, когда имеешь дело с текстами, да еще таких многосложными — ведь сегодня по Пригову европейские слависты изучают русский язык, — сталкиваешься с определенными сложностями. Без адекватного перевода текст всегда проигрывает. Поэтому мы постарались, чтобы зритель, не знающий русского языка, ничего не упустил. В этом нам помог Алессандро Ньеро — знаток и переводчик русской поэзии. Выдержки из проекта «Граждане», который вы упомянули, мы перевели на итальянский и раздавали на выставке в виде стикеров, так что вся Венеция оказалась обклеена знаменитыми приговскими обращениями. Естественно, когда художник находится в своей среде, он обращается к своим гражданам на языке текстов и образов, понятных им. Но темы страха, давления толпы, ощущения пустоты, ужас смерти, то есть то, чего касался в своем творчестве Дмитрий Александрович, интернациональны. Пригов — ярчайший представитель московского концептуализма, но как целостное художественное явление он гораздо шире, как это теперь очевидно.

ДИ .Вы руководитель проекта «Эрмитаж 20/21», который стартовал в 2007 году. В его задачи входит формирование коллекции современного искусства, проведение образовательных мероприятий и временных выставок. Эти выставки часто вызывают неоднозначную реакцию из-за сложности экспонирования современного искусства в старых интерьерах.

Дмитрий Озерков. В мировой практике такое сочетание теперь отнюдь не редкость. Впрочем, Эрмитаж был, пожалуй, первым большим музеем, который решился в 2007 году представить в своих залах проект «Америка сегодня». Им и стартовала программа «Эрмитаж 20/21». Старые интерьеры имеют историю и создают удивительный контекст, который влияет на произведения, которые в нем оказываются, обогащает их новыми смыслами. В этом году в рамках проекта «Эрмитаж 20/21» только что завершилась выставка Генри Мура — скульптура и графика. Скульптурная часть выставки разместилась во дворе, продолжив проект больших скульптур в Большом дворе, который Эрмитаж открыл скульптурами Луизы Буржуа. В прошлом году здесь стояло «Небесное зеркало» Аниша Капура, теперь Мур. Что касается графики Мура, то для выставки мы отобрали рисунки, которые он делал в лондонском метро во время блицкрига — зарисовки людей, прячущихся от бомбежек. Наш выбор не случаен. Все дело в том, что в коллекции Эрмитажа есть серия рисунков замечательного архитектора-конструктивиста Александра Никольского с аналогичным сюжетом – люди, прячущиеся во время бомбардировок в подвалах Эрмитажа. Мы повесили рисунки Никольского рядом с залами Мура и приурочили экспозицию к семидесятилетию трагической даты начала войны. Вторая выставка — «Жизнь фотографа» Анни Лейбовиц — разместилась в мемориальных комнатах, где умер Александр II. Работы были отобраны специально для Эрмитажа. Особенно пронзительна «личная» серия: быт, радости, болезни, пожилые родители, похороны близких и друзей; братья, сестры, сама Анни Лейбовиц, ее маленькие дочери и великая Сьюзен Зонтаг, умершая в 2005 году. В контексте мемориальных эрмитажных залов прочитываются новые смыслы выставки. Осенью мы открыли выставку Энтони Гормли. Из двух залов античности с постоянной экспозицией вынесли все скульптуры, что для Эрмитажа до сих пор было немыслимо, расставили их по-другому. А рядом встали скульптуры Гормли, специально отлитые для выставки. Все скульптуры спустились с постаментов, и все — античные статуи, отливки Гормли, зрители, смотрители, музейная охрана — оказались в одном демократичном пространстве.

ДИ .Это принципиальная позиция — включать что-то из коллекции Эрмитажа в выставки современного искусства?

Дмитрий Озерков. У нас выставки современного искусства не могут проходить в формате white сube. Было бы глупо строить белый куб там, где уже есть что-то гораздо более интересное. В Эрмитаже главная уникальная коллекция искусства старых мастеров в России, мы можем делать единственные в своем роде проекты со старым искусством. Грех этим не воспользоваться.

ДИ.А каковы дальнейшие планы знакомства западного зрителя с русским искусством? Или ограничитесь Приговым?

Дмитрий Озерков. У нас не так много современных русских художников, которых мы хотели бы показать на Западе. Коллекция формируется по новой хорошей традиции — художник после выставки может подарить нам работу.

ДИ. А закупки?

Дмитрий Озерков. Мы принципиально не закупаем современное искусство. У нас деньги государственные, и пока не выработано инструкции, как их тратить на современное искусство. Если купить Джефа Кунса в галерее Гагосяна, то у комиссии сразу возникнет вопрос, почему именно Джефа и именно у Гагосяна, а не, скажем, Таррелла в Пейс. Конечно, все хотят попасть в Эрмитаж, но пока такая работа с современным искусством нам даже более интересна.

ДИ. В одном из интервью вы говорили, что хотели бы развивать еще одно направление программы «Эрмитаж 20/21» — site projects, когда художнику отводится какое-то пространство в музее — зал, стена или двор — и он что-то делает специально для вас, а потом произведение остается в коллекции Эрмитажа. Эта идея как-то продвигается?

Дмитрий Озерков. Выставка Энтони Гормли именно такова: мы предложили современному художнику карт-бланш. В 2014 году в полном масштабе начнет свою работу Главный штаб — здание, где у современного искусства будут свои — и достаточно обширные — залы. Там мы планируем развивать это направление в полной мере. Художник и музей — пара, у которой в разные времена были разные отношения. Художник отвергал музей, использовал его, проверяя на прочность и возможность для создания произведения. На данный момент художник и музей гармонично сосуществуют. Ведущие художники мира создают арт-объекты для музейных пространств (братья Чепмены). Здесь мы идем в ногу с крупными художественными музеями.

ДИ.В Главном штабе планируется создать экспозицию искусства девятнадцатого — двадцать первого веков. Каких художников вы будете там показывать?

Дмитрий Озерков. Есть некая «эрмитажная планка», ниже которой нельзя опускаться. Мы ориентируемся в основном на международные проекты, но есть и планы сделать ретроспективу русского искусства за последние пятнадцать-двадцать лет.

ДИ.Расскажите о проекте, который вы будете делать в ММСИ на основе коллекции. О чем он будет и как решено пространство, учитывая ту планку, которую задал проект Юрия Авва-кумова?

Дмитрий Озерков. ММСИ попросил меня подумать, как можно перестроить постоянную экспозицию. После Аввакумова это сделать очень сложно, вы абсолютно правы. Его можно лишь комментировать. Поэтому выставка будет построена на акцентуации, комментариях диалогичности, заложенной в самой природе искусства. Классический музей разделяет произведение и зрителя — к работе нельзя подходить, трогать руками, между ней и зрителем устанавливается дистанция, которую современные технологии пытаются преодолеть. А минимальная медиация тачскрина разрушает ауру произведения. Я же хочу предложить проект, в котором произведения в пределах каждого зала будут «разговаривать» друг с другом, выстраивать диалог вокруг определенных тем, будь то сюжет, мотив или эмоция. Задача состоит в том, чтобы сознательно создать некие кластеры художественного настроения, чтобы у зрителя возникло ощущение близости и комфортности искусства.

ДИ. Вы считаете, что это правильный процесс — разрушение дистанции между произведением и зрителем? Сейчас общая тенденция расширения домашнего пространства до бесконечности. Но, может, дистанция не такая уж плохая вещь и от нее не стоит совсем отказываться? Это ведет к гомогенности среды. И человек порой даже неосознанно дистанцируется от разных объектов и явлений. И искусство не исключение.

Дмитрий Озерков. Музей — искусственная конструкция культуры, порождение века Просвещения. Искусство попадает в музей, как зверь в зоопарк. Картины изначально пишутся для частного пользования, иконы — для церквей, предметы быта и роскоши — для повседневного обихода владельцев. Эрмитаж создавался как частная коллекция Екатерины II. Когда музей национализировали, вопрос принадлежности искусства встал довольно остро. Чье это все, кто этим пользуется? Сейчас это принадлежит всем и никому. Есть привилегированная каста музейщиков, но она не пользуется, а служит произведениям, ведя интеллектуальную жизнь с ними рядом.

ДИ.Культ потребления исключает интеллектуальное усилие, необходимое для понимания произведения. Директор Эрмитажа Михаил Борисович Пиотровский как-то сказал, что музей занят не установлением того, кому принадлежит то или иное произведение, а созданием условий для того, чтобы его могло увидеть как можно большее количество зрителей.

Дмитрий Озерков. Любое произведение служит или для просвещения, или для развлечения. В залах Эрмитажа развлекаться сложно, там ты знакомишься с сюжетами, школами, направлениями, живописными приемами. Но можно получать и интеллектуальное удовольствие. Современные работы при всей их внешней развлекательности часто грустно и умно иронизируют. Но нужно сделать интеллектуальное усилие, чтобы понять эту иронию. Многоуровневость важна для музея, потому что музей, в отличие от частной коллекции, дает возможность неоднозначно прочитывать развеску. Музей — это общественно-ничье пространство, которое можно сделать своим и освоить. Есть разница между петербургским и московским пониманием дома и пространства. Петербургский дом открыт и продолжается на улицу, весь город — продолжение дома. А в Москве приглашают друзей к себе в дом и закрывают двери. В таком доме ты пользуешься своим искусством, своим и только своим. Комнатам ММСИ на Петровке очень близко это московское понимание дома. В Эрмитаже ты все время ходишь по кругу, у тебя нет своей комнатки. А в Москве, наоборот: здесь закрыто, тут уголочек, там тайная дверь, надо только иметь ключик. Иногда умная ирония и есть такой ключик.

ДИ. То есть музей как дом. Иными словами, вы занимаете центристскую позицию: хотите одновременно и сократить дистанцию между искусством и зрителем, и сохранить ауру произведения?

Дмитрий Озерков. Мне хотелось бы показать, что любое, даже самое современное и на первый взгляд неудобоваримое, искусство гармонично. Только в отличие от старого искусства палитры гармонии в двадцатом веке значительно расширились. И с многими из них интересно работать.

ДИ. А как вы относитесь к социально-активному искусству, критическому? Такому найдется место в вашем доме? Ведь подобное искусство едва ли можно определить как комфортное? Разве что удалить жало. Иначе — игнорировать содержание и рассматривать, фигурально выражаясь, исключительно как сочетание красочных пятен. Или с точки зрения его статусности. Понятно, что произведения Гойи, или наших передвижников, или Пикассо критичны в содержательном плане, но временная дистанция, отделяющая нас от проблематики прошлых эпох, позволяет абстрагироваться от нее и действительно воспринимать эти работы как комфортные. С искусством актуальным это сложнее. Может, оно и приобретает при таком подходе новые смыслы, но утрачивает тот, ради которого, собственно, и создавалось.

Дмитрий Озерков. Думаю, смысл актуального искусства в его актуальности, если же на протяжении времени оно не теряет своего значения (или приобретает новое), оно переходит в разряд классического. Зачастую над смыслами властвует время. Знаменитый «Расстрел повстанцев» Гойи не теряет своей актуальности и сегодня.

ДИ. Что вы приветствуете в происходящих сегодня процессах в искусстве, а что не приемлете?

Дмитрий Озерков. То же, что и в старом искусстве. Я за новые идеи, которые удается воплотить до конца, против напыщенного эпигонства и однообразия. Как известно, если действительно любишь какое-то гениальное произведение искусства, то все однообразное и подражательное люто ненавидишь. Просто не можешь смириться с существованием посредственности. А если можешь — любишь не по-настоящему. Искусствоведы часто пишут: «Перед этой картиной хочется постоять и помолчать». Но так можно сказать про любую картину. Стоять и молчать можно в любом другом месте, для этого необязательно идти в музей.

Беседу вела Нина Березницкая

ДИ №6/2011