Первое обнародование собрания Игоря Савицкого произошло благодаря легендарному альбому «Авангард, остановленный на бегу», выпущенному издательством «Аврора» в 1989-м. В альбоме показаны практически неизвестные тогда авторы и произведения 1910–1930-х годов, причем около 30 тысяч экспонатов из коллекции относятся к временным рамкам русского авангарда. Всего в собрании узбекистанского музея числится 90 тысяч экспонатов. 

Самая востребованная часть коллекции Савицкого – работы малоизвестных отечественных художников 1920–1940-х годов, своеобразная русская ветвь межвоенного европейского модернизма. Материал для изучения их творчества сродни археологическому (что, возможно, и подогревало азарт Савицкого): сохранившаяся часть до обидного мала по сравнению с утраченным, объем потерь зачастую приблизителен или неизвестен, действовать исследователям приходится методом дедукции и экстраполяции. Искусство между полюсами авангарда и соцреализма сегодня востребовано в идеологически нарративном аспекте, но недостаточно изучены свойства его пластического языка, реальна опасность псевдооткрытий и спекулятивных толкований. Так, автора «визитной карточки» нукусского музея – работы «Бык» художника Евгения Александровича Лысенко нельзя сравнивать, как это уже было сделано, с Кандинским и Малевичем, и не потому, что осталось всего несколько его произведений. Искусство, проявляющееся на « втором плане» требует иного , более пристального внимания и близкого чтения «между строк ». На репродукции работы «Бык» можно разглядеть только само инфернальное животное, а небосвод, составленный из бесплотных человеческих ликов и расплывчатых теней, различимых в оригинале, воспроизведению не поддается.

Специфика подпадания Средней Азии под покровительство России сформировала в этом регионе особые геополитические традиции и своеобразие нехарактерной имперской колонии. Политика сохранения и развития местных традиций фиксировала и продолжала укреплять среду, которая предъявляла каждому новому глазу – прежде всего глазу художника – свой целостный визуальный образ. Начиная от культуры повседневной, народно-промысловой, и до культуры пространственной, архитектурно-структурированного ландшафта – везде утверждалась взаимосвязанная и взаимопроникающая система пластических, декоративных, цветовых и объемных категорий. Изобразительная и архитектурная среда Туркестана сильнейшим образом трансформировала сознание попадавших в нее художников, подчиняя их самым что ни на есть восточным приемом – очаровывая и соблазняя . Наиболее известные имена этого круга в коллекции – Александр Волков, Николай Карахан, Елена Коровай, Урал Тансыкбаев, Надежда Кашина, Александр Нико-лаев (Усто Мумин).

«Сокровища Нукуса» – самый представительный, но не первый показ этих произведений в столице. Например , в Московском клубе коллекционеров изобразительного искусства в 2011-м прошла прекрасная выставка «Венок Савицкому». Сегодня, когда музей имени И.В. Савицкого вошел в число объектов туристического маршрута «Золотое кольцо Хорезма», организованного совместно с ЮНЕСКО, мы делимся воспоминаниями Галины Успенской, Александра Волкова и Елены Худоноговой, как и с чего начиналась его история.

Запись воспоминаний Галины Николаевны Успенской, присланной в Каракалпакию из Ташкентского политехнического института на архитектурную студенческую практику и видевшую Савицкого до момента образования официального музея

В 1964 году, глубокой осенью, в городе Нукусе готовилась грандиозная выставка достижений народного хозяйства, Каракалпакия отчитывалась перед страной. Город был фантастически пуст, все студенты отправлены на рисовые и хлопковые поля, все работающее население там же. Пусты были магазины – так, как будто санитарный день объявили на всю оставшуюся жизнь, но продавцы за прилавками стояли, на всех белые халаты, чистота невероятная. И не было ни одной крупинки продуктов, которые продавались.

Как-то раз нас, студентов, пригласили к Савицкому. Совсем не запомнилось помещение, дом, комнаты, где это происходило. Меня потряс сам Игорь Витальевич и то, как он жил. Это был худой, загорелый, очень русский и в то же время азиатско-русский человек, которого интересовала только Азия, а в истории России – только период, который он хранил, над которым дрожал, который спасал, любил, ценил, гордился, хвалился и просто трясся над каждым полотном и куском полотна, который у него был.

Была холодная осень, и Савицкий, разговаривая с нами, характерным жестом грел руки, потирая их о свою большую кружку с чаем, лаская ее. На этом чае, на бешеной заварке, он, по-моему, и жил. Говорил он очень емко и очень «штрих-пунктирно», то есть, начиная говорить, говорил много, без умолку, а потом замолкал и надолго.

Если какой-то вопрос его интересовал, он включался, рассказывал с необычайной энергией, переставлялись холсты, сыпались имена. А меня заинтересовала комната, где была навалена, правда, очень аккуратно навалена, керамика. Самая поразительная была старая керамика из раскопов, было видно, что это такая редкость. Это хранилось, но охранять было некому.

Когда он показывал кувшины, чай он понемногу прихлебывал, а тут оставил кружку у порога, тщательно вымыл руки, вытер и после этого раскрыл крафт- бумагу и вытащил оттуда два холста. Я не запомнила фамилии художника (Александр Николаев. – А.У.), на обоих холстах были мальчикиусто. Почему он их так ценил, не знаю, но, показывая их, Савицкий подпрыгивал, светился и умолял нас никому об этом не говорить. Когда выяснилось, что один из нас что-то слышал об этом художнике, Савицкий был так счастлив, просто в восторге: «Вот вы тоже знаете, знаете!». И также его обрадовало, что знают фамилию Лысенко, и потом кто-то из бакинцев любил Кузнецова, Древина, Удальцову.

Воспоминания художника Александра Волкова

Наше знакомство с Игорем Савицким произошло в конце пятидесятых в Ташкенте, на его персональной выставке. Она заметно отличалась от выставок тех лет небольшим размером работ и отсутствием тематических картин. Пейзажи, написанные с натуры, с большим пониманием живописной культуры подкупали искренностью, что выгодно отличало их от других работ тех лет.

Мне кажется, что активная музейная деятельность Игоря Витальевича заслонила его живописное наследие. Когда-то Савицкий показал свои каракалпакские работы педагогу Роберту Фальку и был подвергнут жесточайшей критике. Мэтр увидел отступление от своей системы и, как все авторитарные личности, не пощадил ученика. Это был несправедливый удар, после которого И.В. Савицкий оставил живопись. Возможно, именно поэтому он с такой страстью искал незаслуженно забытых художников, пытался спасти их наследие, проявляя при этом удивительную стилистическую широту.

Как знаток и пропагандист каракалпакского искусства Савицкий заслужил авторитет в высших эшелонах власти, это помогло открытию филиала в краеведческом музее . Одетый всегда очень скромно, если не сказать бедно, он являл такое страстное отношение к детищу, что склонял на свою сторону даже очень скептически настроенных людей. Этот человек не искал материальных выгод, был абсолютно бескорыстен, жил как монах и все нес в музей.

Начал он с живописи художников Средней Азии 1920–1930-х годов, работы которых часто находились у вдов или наследников. Появление неизвестного в Ташкенте человека , который пишет на бумажках с сомнительной печатью и подписью, что он директор музея имярек, обязуется уплатить за взятые работы, повергало их в шок.

Работы круга ташкентских художников помогал собирать мой брат Валерий Волков, его хорошо знали в Ташкенте как активного пропагандиста творчества А.Н. Волкова и других забытых художников 1920–1930-х годов. Вдовы говорили: «Если Валерий отдал работы своего отца, мы тоже дадим». Так пополнялось собрание живописи, и под первым инвентарным номером числилась картина А.Н. Волкова.

В своей страсти Савицкий был неудержим. Я помню, как в нашей московской квартире появлялись штабеля холстов после очередных походов по мастерским. Потом все грузилось в машину и увозилось на вокзал и в Нукус . Чего стоили ему эти перевозки, мы почувствовали на себе, когда везли свою выставку в музей. Тогда в Нукусе еще не было железнодорожного вокзала, а остановка была на небольшой станции Ходжейли в 20 километрах от Нукуса. Поезд проходил станцию где- то в середине ночи. На этом отрезке о расписании можно было забыть, остановка длилась всего несколько минут на насыпи в степи, там не было никакой платформы. И в эту непроглядную тьму надо было быстро сгрузить картины. Игорь Витальевич проделывал это на протяжении многих лет, перевезя тысячи картин. Были моменты, когда мы пытались уговорить Савицкого уменьшить количество картин, выбирать лучшее , а не собирать монографически. Мы говорили: «Игорь, ты пропадешь под этим гигантским валом картин!» Но он никого не слушал, у него был один довод: «Если я все не заберу, то завтра это будет на помойке ». Как он был прав! Были случаи, когда Савицкий опаздывал, и картины пропадали неизвестно куда. Да, работы увозились в Нукус, далеко , но они сохранились, доступны для изучения и не исчезли с лица земли . Мне кажется, что он как художник остро чувствовал эту боль невостребованности . При всем изобилии собрания в нем нет официальных и конъюнктурных художников, которые так портят собрания многих солидных музеев.

Воспоминания Елены Худоноговой, кандидата искусствоведения

Запоминалась легкая походка быстрым и мелким шагом, из-за чего казалось, что Савицкий стремительно летит. Мы, сотрудники музея, его обожали и за спиной звали «боженька» из-за легкого пуха волос, которые всегда разлетались на голове. В период археологических экспедиций он много времени проводил на раскопках, а о его выносливости ходили легенды. Он мог в одиночку пройти по пустыне 25 километров и при этом не пить, чтобы не усиливать жажду. Этот хрупкий с виду человек потрясал своей выносливостью и бесстрашием.

Нукус – городок небольшой, и все рассказы расходились быстро , обрастая вымышленными подробностями. Это были добрые и веселые истории о чудаковатом директоре, который, даже когда на него вечером в парке напали хулиганы, увещевал их: « Если бы вы любили и знали искусство, то никогда бы не поступали так…»

Иногда у Савицкого случалась полоса скрытого отчаяния из-за бесконечных переживаний по поводу долгов и неоплаченных работ. Тогда ему казалось , что в музее все идет не так, сотрудники плохо работают. В такие моменты мы старались не попадаться ему на глаза.

Молодых сотрудников музея Савицкий воспринимал как семью. Мы все приехали в Нукус по собственному желанию, а он чувствовал ответственность перед нами, угощал нас завтраками и обедами. Рассказы и воспоминания Савицкого стали фундаментом в понимании художественного языка и его критериев. Если кто-то начинал спорить, он бурно реагировал, гневно кричал, бегая вокруг нас : «Вы поверхностно понимаете, что такое подлинное, путаете эффектность с глубиной, эффекты мешают вам увидеть ясность и простоту настоящей живописи».

Он страстно относился ко всем предметам в коллекции. Любимым занятием было подняться в залы и внимательно вглядываться в работы. Потом начинал вслух рассуждать о движении цвета на холсте . Он с особой чуткостью определял, в какие часы надо «бежать в залы», чтобы успеть ухватить самое благоприятное для освещения работы время . Чаще всего мы мчались любоваться совершенной световой прозрачностью картин А. Волкова, которые освещались алыми всполохами лучей пред-вечернего солнца. Попутно Савицкий мечтательно и задумчиво останавливал наше внимание на орнаменте и форме традиционной керамики, вспоминал, как и где были найдены и приобретены эти вещи. С большой нежностью Игорь Витальевич относился к памяти Николая Ульянова, много рассказывал о нем как о честнейшем и порядочном человеке. В коллекции музея был замечательный двойной портрет Ульянова с женой, талантливой художницей Анной Глаголевой-Ульяновой. Для Савицкого темы, относящиеся к нравственным качествам художника, никогда не были сторонними. Он органически не переносил конъюнктуру и желание сделать на искусстве карьеру. Приходилось наблюдать такие сцены: Игорь Витальевич, размахивая руками и срываясь на фальцет, устраивал беспощадную отповедь молодому автору, принесшему свой «шедевр», «тематически правильную» композицию, которую Савицкий разносил в пух и прах за фальшивость и авторскую конъюнктуру.

Страстность Савицкого проявлялась в абсолютно наивных поступках: он мог зубной щеткой отдраивать лестницы в музее и никому другому не доверял это священнодействие. Любовь к музею затмевала все. Свои квартиры (он дважды получал как директор) передавал сотрудникам, а сам жил в хранилище во дворе музея. В подсобке среди археологических осколков керамики, привезенной из очередной экспозиции, стояла раскладушка. Свободные часы проводил за реставрацией керамики. Мы поражались терпению и умению складывать фрагменты разбитых сосудов и хумов в завершенные формы. Чуткие пальцы художника возвращали им целостность, и они занимали место в экспозиции.

Встреча с Савицким – событие в моей жизни, необычайное везение судьбы, соприкосновение с подлинной личностью.

ДИ №2-2017

также в номере