Книга «Машина песен. Внутри фабрики хитов», опубликованная на русском языке в рамках совместной издательской программы музея «Гараж» и «Ад Маргинем Пресс», посвящена «анатомии» и «физиологии» популярной музыки. Презентуя «Машину песен», Сибрук отправился в книжное турне по России. В перерывах между лекциями он рассказал Валерию Леденёву о культурной журналистике сегодня, о том, зачем автору обращаться к теории, каким образом концепция nobrow предвосхитила взлет Дональда Трампа в Америке и как в « Машине песен» он критикует проблемы социальной несправедливости и неравенства.

Валерий Леденёв. Что в культурной журналистике изменилось с момента выхода книги?

Джон Сибрук. Появились социальные медиа – Twitter, Instagram, Facebook. Для художников и музыкантов они превратились в инструменты публичности. Фигура журналиста как транслятора их идей сегодня не обязательна.

Тексты журналистов более не влияют на публичность героев. Но наша работа может стать более интерпретативной и теоретической. Мы можем писать в более синтетическом ключе, используя различные концепты и идеи, выделяемые нами в поле культуры, о которых художники не подозревают, оставаясь в меньшей степени журналистами и в большей – толкователями и теоретиками. Так, в собственных книгах я использую метод, который охарактеризовал бы как гибрид культурной критики и журналистики. При этом я не говорю о критике, потому что это письмо иного рода.

В. Л. Что вы понимаете под критикой? И если вернуться к вопросу о теории, каково соотношение практического и теоретического в ваших текстах?

Д.С. Я считаю себя теоретиком, а не критиком. Говоря о критике, я подразумеваю возможность выносить суждение о ценности той или иной работы или коммуникацию с публикой, но такой путь меня не привлекает. Мне интереснее контекстуализировать вещи таким образом, чтобы они обретали смысл вне своих специфических областей. Чтобы музыка и музыкальная журналистика, например, жили за пределами музыкального мира.

В этом смысле любопытно сравнить «Nobrow» и «Машину песен». Обе книги основаны на сочетании теории и журналистики, но устроены противоположным образом. Работая над «Nobrow», я сделал много репортажей, а потом задумался, о чем они все? И перешел к теории. А на основе теории приступил к «Машине песен», чтобы обосновать идеи и увидеть их в действии.

Я автор нарративных, повествовательных текстов. Даже если теоретизирую, то успешен как рассказчик. А если полемизирую с чем-либо, то делаю это в форме нарратива. Ведь если твой текст, пусть даже теоретический, становится историей, у публики появляется причина его прочесть. Возможно, здесь сказывается влияние журнала The New Yorker, в котором я этому научился.

Многие авторы делают репортаж о событии, но не стараются осмыслить материал, пропустив его через себя и превратив в историю. Я работаю именно таким образом. Поначалу кажется, что нащупал нерв, но по трезвому размышлению понимаю, что история не складывается. Значение имеет многое: как начать рассказ и на чем его закончить, как структурировать материал, как расставить акценты. Важно, каким образом вынашивать идеи перед тем, как они проступят на поверхности. Как отдельные части удерживаются вместе и работают как единый организм. Текст, скроенный мастерски и со знанием дела, обретает самостоятельную жизнь.

В.Л. Одна из функций старого The New Yorker была выращивание собственной аудитории, своего читателя, непосредственно к которому обращались авторы текстов. Журналистика и критика сегодня, кажется, навсегда утратили функцию порождения читателя. У нас нет четкого представления о том, кто читает наши тексты. И не очень понятно, нужны ли они самим художникам и музыкантам.

Д.С. Разговор о базовой аудитории издания сегодня и правда не имеет смысла. Мы не знаем, кто наш читатель, и наша аудитория не локализуется в конкретной нише, а состоит из разных типов публики, у которой разные запросы и ожидания. Пишущему автору невозможно контролировать или осмыслить этот процесс. При этом стало намного проще устанавливать связь со специфическими группами читателей, которые находятся на одной волне с тем, чем занимаешься ты сам.

Все это верно в отношении не только журналистики, но и культуры как таковой. Если ты вдруг хочешь написать хит, который покорил бы всех и каждого, из этого наверняка выйдет нечто межеумочное и безвкусное. У такого текста не будет характера, а читателю сегодня как никогда хочется страсти. И ты как автор сам должен ощущать ее в себе.

Важно достучаться до тех, кто тебя услышит. Найти такую аудиторию – атомизированную и фрагментированную – стало проще через социальные медиа, поисковые системы и прочее. Это намного эффективнее, чем пытаться апеллировать к «широкой аудитории».

Я стараюсь обнаружить свою собственную страсть, а затем обеспечить техническую возможность разделить ее с другими. И технологии здесь дают огромные преимущества, хотя и потери тоже. Взять хотя бы социальные медиа. Они лишили нас мейнстримной аудитории, но обеспечили непосредственно целевой, дав возможность не просто обратиться к ней, но и сформировать ее как таковую.

В.Л. «Nobrow» была написана в 2000 году, с момента ее публикации прошло 17 лет. Вы можете как-то пересмотреть или дополнить изложенные в ней идеи с позиции сегодняшнего дня?

Д.С. Я уже говорил о новых технологиях вроде социальных сетей, которые, с моей точки зрения, идеально вписываются в идею Small-Grid и Big-Grid, изложенную в книге, как и в саму идею nobrow.

Меня часто спрашивают: является ли Дональд Трамп функцией nobrow? Не получилось ли так, что своей книгой я предсказал его взлет? Я отвечаю, нет, потому что, на мой взгляд, Трамп – это классический lowbrow. Он из мира, где существует разделение на highbrow и lowbrow, но ему комфортно ощущать себя lowbrow. Ничем иным он быть и не стремился. Хотя , конечно же, речь о несколько ином lowbrow, нежели мы привыкли думать. Но если говорить о снятии иерархии высокого и низкого, возникновении популизма и возможности ранее непривилегированных групп участвовать в культурных процессах, никакой связи между nobrow и Трампом я не вижу.

Что касается различий между nobrow в США и России, культурная индустрия в Америке не является политической по своей сути, потому что не принадлежит государству. Она последовательно левая, и это верно как для телевидения, так и для Голливуда: что ни говори, там не снимают фильмов, проповедующих праворадикальную повестку. Культура и политика могут находиться в оппозиции друг к другу, и даже при консервативном правительстве культура «кренится влево».

В России, как мне представляется, культура и политика в определенной степени переплетены, и культуру здесь принято политизировать.

Трамп представляет nobrow в том смысле, что стал президентом, не будучи потомственным представителем политической элиты, как Клинтон или Буш, а пришел в политику из сферы недвижимости и телевидения. И хотя с его возвышением Америка резко устремилась на дно, все же это существенный сдвиг, произошедший за последние двадцать лет. Более не нужно быть представителем элитного класса, чтобы стать президентом.

В .Л. Но Трамп, будучи миллионером, в любом случае остается представителем элиты из узкой прослойки сверхбогатых. 

Д.С. Согласен. До прихода в Белый дом он не пирожки на улице продавал. И все же демократия в Америке в прежние времена была сродни наследованию по королевской линии. Но в случае Трампа контролировать это стало невозможно. В правительстве, как известно, его видеть не хотели. И вот результат.

В.Л. Вы так пространно рассуждаете о Трампе, у вас не возникало желания писать тексты на социально-политические темы? 

Д.С. Я всегда старался приблизиться к вопросам общества и политики через проблематику культуры. Взять хотя бы «Машину песен». Музыкальная индустрия дает прекрасный пример расовой интеграции в Америке. Афроамериканцы выступают продюсерами песен, в некоторых сферах складывается настоящая афроамериканская элита. Эта ситуация уникальная, ни в издательском, ни в кинобизнесе ничего подобного долгое время не существовало. Музыка могла бы служить моделью для других сфер общества. Но в вопросах гендерных отношений здесь царит полный ужас: буквально все продюсеры – мужчины, причем в возрасте за сорок, а исполнительницы, как правило, девушки около 17 лет. Никакого равенства нет и в помине, и масштабы эксплуатации огромны. Я мог бы писать о положении мужчин и женщин в обществе, но кого волнует, что Джон Сибрук об этом думает? Однако если рассказать об этом на примере музыкальной индустрии, получится намного эффективнее. В некоторых случаях приходится искать обходные пути, а иногда просто подсматривать в окна.

В.Л. Как бы давая подсказки через ваши тексты.

Д.С. Именно так. Когда книга, с одной стороны, о музыке, а с другой – про отношения между мужчинами и женщинами в обществе. Это может стать откровением, ибо, подступаясь к тексту, читатель не подозревает, что в итоге узнает из него. Если информация воспринимается эмоционально, то производит более сильный эффект, чем если выложить ее на стол в сухой теоретической манере.

В.Л. То есть культурная журналистика способна выполнять и критическую функцию в социальном поле?

Д.С. Конечно, и в этом состоит ответственность пишущего – пытаться влиять на ситуацию в обществе или по меньшей мере пролить свет на проблемы несправедливости и неравенства. Для этого мы и работаем.

Существует такая формула – «развлекая, просвещай». Нарратив должен увлечь читателя, и лишь тогда мнение может быть услышано. На мой взгляд, лучшего способа говорить об обществе и политике не существует . Но если вы только «развлекаете» или только «просвещаете », успех этой истории не гарантирован.