Сергей Гуськов: Лукреция, у вас есть ощущение, что вы приехали из первого мира в третий? Я говорю об искусстве. Что думаете о российском художественном процессе? 

Лукреция Калабро Висконти: На мой взгляд, концепции первого и третьего мира устарели, и ими вряд ли можно описать отношения между российским контекстом и глобальным культурным ландшафтом. Художественная сцена по всему миру чрезвычайно разнообразна и динамична. Мне кажется, было бы полезно найти такую парадигму для ее интерпретации, которая не опиралась бы на идею национальной артсцены, но скорее отражала властные отношения, присущие институциям, цели тех или иных организаций и образовательные возможности в различных городах. Что касается моего московского опыта, кажется, процесс порой был сфокусирован на бюрократических и дипломатических моментах, с риском потерять из виду искусство и художников. однако это скорее общая проблема, а не симптом третьего мира.

СГ: В интервью для The Art Newspaper Russia вы сказали, что выбрали слово «абракадабра» в качестве названия, в частности, потому что оно парадоксальным образом понятно во всем мире благодаря своей бессмысленности. Делали ли упор на местном контексте?

ЛКВ: Хотя происхождение выражения «абракадабра» точно не определено, оно считается одним из наиболее популярных по охвату языков, его заимствовавших. Есть две причины, по которым меня это заинтересовало. Во-первых, идея, что выражение, считающееся бессмыслицей, по законам эффективности языка в далекие времена выполняло множество различных функций и продолжает выполнять их сейчас – размытость значения слова «абракадабра» способствовало его закреплению и распространению.

Вторая причина в том, что благодаря неопределенному лингвистическому статусу и распространенности в культурах «абракадабра» подрывает статус английского языка как международного.

В этой связи для меня выражение стало еще одним способом выстроить связь с малознакомым российским контекстом, не ограничиваясь глобальной перспективой, отфильтрованной принятыми форматами и арго «международного художественного английского», не погружаясь полностью в местный контекст, для изучения которого с надлежащей глубиной у меня тогда не было инструментов. Слово «абракадабра» указывает на возможность общности в восприятии чего-либо различными культурами без необходимости его преобразования колонизирующими структурами английского языка. Мне это кажется сильным свойством.

СГ: Какова ваша главная задача как куратора – сделать выставку, предложить новые идеи, спровоцировать аудиторию или что-то еще?

ЛКВ: Для меня работа куратора глубоко укоренена в процессе производства знаний, обретающем формы, отличающиеся от принятых в академической среде или характерных для общества потребления, но одновременно заимствующих инструменты и приемы из обеих систем. Как куратор я стараюсь способствовать осуществлению этого процесса, разрабатывая теоретический контекст, экспозиционное решение или продумывая условия для реализации и поддержки исследовательской и практической работы художников. Как верно отметила Сольвай Хэльвай овэнсэн: «Курирование выставок – это часть культурной, эстетической и исторической трансформации. Сегодня одной из главных социально-культурных задач является создание выставок и мероприятий, где процесс потребления преобразуется в действие».

СГ: Во время учебы в De Appel и далее вы часто участвовали в коллективных кураторских проектах. Вам не хватает сокураторов в работе над московской молодежной биеннале?

ЛКВ: Мне больше нравится курировать в составе группы. Обдумывать аспекты проекта на порядок интереснее в разговоре с другими, чем в режиме монолога. Я не думаю, что разработку и реализацию проекта в принципе возможно осуществить в одиночку. Прежде всего, это связь с художниками и их исследованиями – то, с чего обычно начинается мой проект. Во-вторых, это диалог с другими акторами, вовлеченными в создание выставки. В случае «Абракадабры» важным решением для меня было приглашение Амбры Питтони и Поля-Флавьена Энрике-Сарано курировать образовательную программу, они стали моими собеседниками, мы обменивались идеями и разрабатывали возможности ситуативного развития тем биеннале. В-третьих, это друзья, с которыми я делилась мыслями, авторы книг, прочитанных мною во время подготовки проекта, кураторы выставок, на которых мне довелось побывать. 

Все они стали важными собеседниками проекта. Возможно, это прозвучит наивно, но я искренне верю, что проект – это всегда высказывание в широкой коллективной дискуссии, где важно не кому принадлежит та или иная мысль, важна попытка поддержать разговор.

СГ: Что вы думаете о самой концепции биеннале молодого искусства? Некоторые критикуют ее как механизм сегрегации старшего поколения или, наоборот, молодых художников. Кто-то видит в ней способ коммерциализации молодых авторов, еще не открытых и не поглощенных рынком, другие считают, что биеннале – это один из действенных инструментов поддержки начинающих художников.

ЛКВ: Я воспринимаю ограничения как любопытный инструмент для экспериментирования с подходами и полемики с устоявшимися правилами. 

Если говорить о поддержке молодых художников и художников в целом, думаю, существует необходимость в их институциональной поддержке, обеспечить которую единолично такая организация, как биеннале, не способна. Биеннале может предложить публичность, которая, безусловно, является важным ресурсом, но не должна заменять конкретных мер, направленных на формирование института поддержки, финансирования и обучения художников. Так же возрастное ограничение биеннале, как и большинства других молодежных проектов по всему миру, – от 18 до 35 лет. Это диапазон почти в 20 лет, внутри которого потребности, навыки и уровень профессионализма молодых авторов и художников старшего поколения сильно различаются. Этот ярлык подлежит пересмотру, и, думаю, преимущество биеннале состоит в том, что она напоминает о необходимости обсуждения этих проблем – что мы имеем в виду, когда говорим о «поддержке» (как мы можем стремиться к международному охвату, когда размеры гонораров художников так сильно разнятся в зависимости от страны?), и что мы подразумеваем, когда говорим о «молодежи»?

СГ: Если бы вас пригласили курировать биеннале художников старшего поколения (после шестидесяти), вы бы согласились на это? Кого бы выбрали для такого проекта? Как бы его назвали?ЛКВ: Я бы приняла приглашение, но предложила перенести биеннале на 50 лет вперед и позвала тех же художников, что представлены сейчас на «Абракадабре», чтобы посмотреть, как эволюционировало их творчество за эти годы.

Если серьезно, ваш вопрос очень актуален. Я часто задаюсь вопросом, каким образом 35-летний возрастной ценз и вытекающие из него вопросы, связанные с молодостью, временем и историей, использовать в качестве инструмента для эксперимента и исследования. Забавно, во время работы над выставкой я мысленно возвращалась к очень «старой» личности, Симоне Вейль, философу, активистке и мистику, умершей в 1943 году в возрасте 34 лет. Таким образом, с формальной точки зрения, если бы она подала заявку на участие в «Абракадабре», по правилам организаторы бы ее приняли. Но продолжается ли молодость после смерти?

СГ: Что вы думаете о системе открытого конкурса заявок на биеннале молодого искусства? Я понимаю, что вы сама курируете эту биеннале благодаря отбору в результате open call, но, возможно, было бы лучше позволить куратору приглашать художников? Например, подобным образом пытался поступить Дэвид Эллиотт, куратор этой биеннале в 2014 году, однако ему все равно пришлось принимать во внимание результаты конкурса. В этой ситуации некоторые кураторы просто пишут знакомым художникам и просят подать заявку, что делает процедуру open call бессмысленной.

ЛКВ: Я считаю, что система открытого конкурса очень важна, особенно для проекта, сфокусированного на молодом искусстве. она дает шанс участвовать в выставке многим начинающим художникам, неизвестным на международной арт-сцене. Во-вторых, это эффективный способ получить представление об исследовательской и практической деятельности художников по всему миру. Примерно за два месяца я посмотрела почти 1500 заявок. Процесс был очень увлекательным, и отклонение некоторых заявок далось мне нелегко. Также я сама приглашала отдельных художников принять участие в открытом конкурсе, и многие другие, знакомые мне по работе в Италии или Голландии, подали заявки. В этой ситуации я поставила себе ограничение включить в выставку в основном незнакомых мне художников. Я никогда не работала практически ни с кем из представленных авторов.

Я решила ограничить себя таким образом, потому что, на мой взгляд, биеннале молодого искусства обладает идеальными условиями для подобного рода экспериментов. При отборе работ я руководствовалась качеством проекта, его значением в общем контексте «Абракадабры» и потенциальной пользой от участия для исследовательской практики приглашенного художника, но, конечно, каждое решение о допуске или отклонении художника приобретает политическую окраску.

Я довольна, что финальный список демонстрирует многообразие практик, гендерный баланс и, несмотря на широкий международный охват, содержит значительное число художников из России, для которых, мне кажется, участие в биеннале молодого искусства имеет более важное значение, чем для кого-либо из Европы или других стран.

СГ: «Абракадабра» – популярная песня, даже сейчас. Стоит ли ожидать обилия музыки на выставке?ЛКВ: Песня «Абракадабра» группы The Steve Miller Band, ставшая, по словам Василия Шумова, одной из наиболее популярных западных мелодий на советских дискотеках 1980-х, дала мне повод исследовать интерпретацию слова «абракадабра» через историю советских дискотек. Гармонично синтезируя интересы официальной власти, неформальные развлечения и черный рынок, история советских дискотек проявляет формы социализации, возможные благодаря нелегальным островкам свободы – будь то уроки рок-музыки или обмен запрещенными товарами, – и танец как экономику изобилия, где энергия становится неподдающимся измерению излишком. В некоторых представленных на выставке работах танцующие фигуры вовлекают зрителя в разнообразные ритмы вплоть до символического эпилога в виде танцплощадки, где будет проходить образовательная программа «Абракадабры» под названием «Школа конца времен», включающая семинары, лекции и перформансы. Танцующие тела, такие как в видео Sic Semper Tyrannis (Dance Dance Dance) Анастасиса Стратакиса, интерпретации танца зейбекико художницей to kosie и работе Alberto Camerini Риккардо Джаккони, разбросаны в пространстве экспозиции, но могут быть объединены названием «если я не могу танцевать, я не хочу быть частью вашей революции» – цитатой одноименного голландского коллектива, позаимствовавшего в свою очередь это выражение у Эммы Гольдман.

СГ: Вы однажды упомянули, что большая часть выставки будет посвящена теме развлечения, неотделимой в современном мире от других сфер жизни. Наблюдая за разными биеннале последних десяти лет, можно заметить, что сначала кураторы и художники пытались критиковать сложившуюся ситуацию, потом они исследовали ее, но сейчас (возможно, особенно после 9-й Берлинской биеннале) они перестали беспокоиться и полюбили ее. Какова ваша позиция по этому вопросу?

ЛКВ: На платформе Open! я прочитала актуальную информацию о 9-й Берлинской биеннале, о чем стараюсь не забывать, работая над проектом. Согласно Ане Тейшейре Пинто и Ансельму Франке, критический посыл той выставки состоял в обличении солидарности современной арт-сцены с рынком посредством имитации механизмов, которые лежат в основе этой солидарности. Думаю, это одна из основных опасностей, с которыми сталкиваются художники и другие акторы культуры, пытаясь исследовать актуальные для современного общества проблемы. Она заключается в неспособности анализировать и критиковать аспекты современности инструментами, отличными от тех, что воспроизводят эти черты. Говоря о Берлинской биеннале, мы можем вспомнить попытку ироничной критики корпоративной культуры посредством создания художественных произведений в форме несуществующих корпораций. Довольно трудно придумать способ взаимодействия с современностью, не прибегая к инструментам, которые она нам предлагает.

Но работы, представленные на «Абракадабре», пытаются двигаться в этом направлении. На самом деле, в невозможности провести отличие между развлечением и работой, удовольствиями и обязанностями я вижу уже не вопрос для обсуждения, но неизбежный контекст, среду и сцену, на которой мы все должны проживать свои жизни и создавать проекты. Отталкиваясь от этих данностей, выставка пытается сделать шаг вперед и предложить различные линии дискуссий и способы выхода из данной ситуации. 

ДИ №3-2018