|
|
Аристарх Чернышев. Медиа-арт умер как самостоятельное течение – он проник во все остальные жанры, пустил везде корни. на последней Московской биеннале мы как раз видим, что традиционные contemporary artists эксплуатируют всю эту индустрию: используют программное обеспечение, делают механизированные, роботизированные объекты.
Алексей Шульгин. Несколько лет назад медиаискусство, технологическое искусство разделилось на две части. Одна была апроприирована институциональной системой. На картины стали лепить пиксели, приделывать моторчики к инсталляциям и скульптурам, интернет, блокчейн... и все это выставлять в музеях и галереях. А другая часть растворилась в сети, в пространстве свободного творческого высказывания. Сюда входит независимая журналистика, блогеры, влогеры, разработчики инди-игр и аппов, создатели мемов, онлайн-трансляции. Все самое интересное находится в этой второй области – это и есть авангард. Это цифровая культура, которая принимает совершенно разные формы, мутирует. Она сделана теми же инструментами, что и медиа-арт, но авторы не запариваются, искусство это или нет. У них уже есть вся система производства и дистрибуции, которая до этого была доступна только «художникам». У них есть своя аудитория, лайки, отзывы. Арт-институциям же остаются ошметки этого процесса.
АЧ: Музеям и галереям нужны по большому счету неподвижные, застывшие объекты, которые могут долго храниться. Все, что ставится в музей, мертво. При этом они могут рефлексировать на эти технологии, их политическое и социальное измерение. Просто за долгие столетия институции выработали формы, которые в них консервируются и остаются. Художники, которые стремятся делать карьеру, это понимают и цинично делают искусство, соответствующее требованиям арт-системы. Даже не всегда цинично – иногда просто по привычке.
АШ: В искусстве тоже есть хайп вокруг новых технологий. но они так быстро развиваются, что методы критического ана- лиза не успевают разработаться. Например, VR. Нет специалистов, которые разбирались бы и в этой технологии, и в искусстве. Критиков и искусствоведов выпускают закостенелые, традиционные институции. Разве что есть небольшое число художников, которые сами этим занимаются и теоретизируют на эту тему.
АЧ: Они вторгаются в поле традиционного кураторства, потому что никто другой выставлять их не может. И никому, кроме самих художников, это не интересно. Это признак нового времени.
АШ: Об этом говорил еще нам Джун Пайк: критику важно увидеть, как это механически работает. Художник подносил к экрану магнит, там что-то менялось, и все говорили: «о, ничего себе!» А если те же изменения делал алгоритм, критики разводили руками: «В электронике мы ничего не понимаем».
По поводу уместности чего-то нового в искусстве, в том числе технологий, есть теория, принадлежащая одному художнику-ювелиру по имени Усама из Монте-Карло. он говорил: каждый сезон надо представлять очередную коллекцию, которая должна быть, с одной стороны, новая, с другой – традиционная. Если она будет слишком авангардной, ее не примет публика. Если в ней слишком мало новизны, покупатели скажут, что это повтор. И этот ювелир установил себе правило: в каждой коллекции должно быть 20% нового и 80% старого. Мы, художники из других областей, должны прислушаться к совету старика Усамы. Может быть, процентное соотношение у нас немного другое, но суть та же. Если новая технология занимает больше 20% художественного проекта, непонятно, как ее осмыслять. Почему, когда ты надеваешь VR-очки и оказываешься в картине Ван Гога, зрителям это нравится? Потому что тут и новое, и старое – и народ врубается.
АЧ: Или вот есть художник Денис Семенов, который рисует с помощью Tilt Brush. Это как бы кисть, мазок пастозный, но с помощью нее можно создавать 3D-картины. Публике конечно же это хорошо понятно. Пока у нас есть тело, мы будем привязаны к традиционным жанрам и типам искусства. Создание скульптуры – телесная практика. Или вот живопись: форма мазка, ход движения руки, длина руки, то, как ты стоишь по отношению к холсту – все это похоже на танец. Или видеоарт: всем так интересны говорящие головы, некий рассказ. Все, что соизмеримо с человеческим телом, будет востребовано, пока оно у нас есть.
АШ: Есть два вклада технологий в искусство. Первый – производство новых изображений, которые можно инкорпорировать в арт-систему. Второй – производство самих технологий, с помощью которых можно получать совершенно новые работы, придумать которые сам человек не может. То ли они художественные, то ли нет. Непонятно.
Люди, которые ищут что-то новое, уходят от традиционных форматов. Можешь ходить с камерой и снимать, а можешь делать видео, сгенерированное нейросетью. И, конечно, скорее второе, если ты творческий человек. но результат будет тот же самый – видео. однако если с развитием фотографии, кино, а потом и цифры художник потерял монополию на изображение, то сейчас, с развитием интернета и соцсетей, потеряна монополия уже на самое художественное высказывание. Пришло время переосмыслить понятие «художник» или вовсе его отменить.
В голове у любого художника существует алгоритм, ровно потому так легко создаются приложения, стилизующие фотографии под манеру тех или иных авторов. концепцию пока сложно превратить в алгоритм, разве что вспомним Пригова, который сам себя превратил в робота-поэта. Но и к этому мы скоро придем.
АЧ: Будет ли искусство существовать без человека? Нет. Нужен зритель. Нужно ли роботам искусство? Как сказал кто-то из великих, единственное, что нас отличает от животных – это наличие культуры и науки. Но тогда еще не было роботов. если искусственный интеллект будет развиваться, найдется ли в нем место для искусства? Неизвестно.
АШ: Каждая новая технология в искусстве первым делом пытается повторить предыдущую. Первые фотографы не понимали, каков специфический язык их медиума. Они занимались пиктореализмом, прикидывались живописцами – строили композицию, светотень, снимали голых девушек, пейзажи. Потом они открыли, что у камер ы есть специфические свойства (глубина резкости, фокусное расстояние, широкий угол, ракурс, зерно, контраст) и начали их использовать. Возник язык фотографии.
Когда благодаря современным нейросетям возникает робот-писатель или робот-композитор, он обрабатывает огромный объем существующей информации и выдает нечто похожее на то, что люди уже сделали. Что-то принципиально новое появляется только в том случае, если в системе происходит сбой, глитч, намеренный или нет. Как в истории с собаками в гугле: алгоритм Deep Dream, настроенный на поиск изображений собак, был применен ко всему – к людям, домам. И везде полезли собаки. Так неправильное использование алгоритма дало художественный эффект, хотя изначально технология была создана просто для распознавания образов.
Тот, кто неправильно использует технологию – и есть художник, будь то человек или робот. В случае истории с собаками, например, речь шла не о каком-то сюрреализме 2.0. Напротив, это было то, что человек в принципе не мог придумать.
В научно-фантастических романах и повестях не было искусства как отдельного явления. как завещали модернисты, оно растворяется в окружающей действительности. Сам человек становится совершенен, архитектура совершенна, все продумано дизайнерами. Вот к чему все идет. К концу, сначала внутри, потом – снаружи, как, например, в фильме «Меланхолия» Ларса фон Триера. Сейчас происходит смерть искусства, а следующим будет конец мира, каким мы его знаем.
ДИ 1-2018