|
|
Из блога Катрин Ненашевой
Я поставила себе задачу инициировать и исследовать образ человека, десятилетием живущего в изоляции и предпринимающего попытки выйти во внешний мир. Это было связано с моими переживаниями после 9 месяцев походов в ПНИ (как волонтер – ДИ). Оказалось, что людям в ПНИ довольно трудно врать («А ты мне позвонишь? сСможешь рассказать про меня или помочь мне? Сможешь купить то/то?»), с каждым приходом в закрытое пространство мое вранье возвращалось ко мне обратно – обещания оставались здесь, за забором, вместе с человеком. Все привычные социальные роли, так или иначе вызывающие повсед- невную лесть и ложь, рушились одна за другой. Оказавшись для многих в роли человека со свободы, дееспособного и вписывающегося в принятые нормы, я обнаружила, насколько погранична в этом самом свободном мире моя идентификация как жительницы этой страны, как художницы, как женщины.
Если закрытое пространство интерната возвращает твою ложь обратно, то в очках виртуальной реальности ты остаешься один на один с ложью своего тела, своих реакций и восприятий. Когда я посмотрела видео с собственными передвижениями (во время акции «Между здесь и там» – ДИ), меня охватила паника, в которой я нахожусь до сих пор. Мне страшно. Я думаю, что боюсь, потому что образ беспомощного неумелого тела, ищущего опору – мое реальное состояние. Это я реальная в реальном мире.
Как-то я предложила ребятам поуправлять по скайпу моими действиями за забором интерната, в магазине «Пятерочка». Среди просьб узнать цены на продукты, полистать журналы и потрогать цветы, была и просьба пообщаться с кем-то из посетителей магазина в режиме реального времени.
– Вы знаете, тут есть интернат неподалеку? – мы стали общаться с мужчиной лет сорока. – Знаю, конечно! Привет! – мужчина помахал ребятам в экран телефона.
– Привет! А покажите, что вы купили? Разговор получился недолгим. В конце мужчина передал ребятам: «Выздоравливайте!». Все больше думаю, что через скайпы мы все – и здесь и там – немного лечимся.
Многие художники, занимавшиеся перформансом, часто рассказывали о социальных группах, работа с которыми делала их искусство социальной практикой. В целом то, чем я занимаюсь как художница и арт-активистка, в том числе и эксперименты с виртуальной реальностью, можно определить как поиск универсального языка художественного выражения и повседневного общения. Для этого я пытаюсь переосмыслить отношения со своим телом, рассматриваю телесное как метод коммуникации с собой и с другими людьми, чьи истории пытаюсь рассказывать. Все проекты я документирую, веду своего рода перформативные дневники.
В 2012 году из краснодара я приехала в Москву. Чтобы создать круг общения, вклинивалась в разные сообщества, общалась с художниками. Моя общая растерянность, даже на уровне тела, и привела к искусству. Еще в Литературном институте я занималась прозой, которая переродилась в поэзию, такое ползание на грани наивного, почти автоматического письма, прозопоэзия. Я сделала акцию «не бойся»: ходила в тюремной робе, работала как журналистка. История с робой была про телесность, про то, как тело реагирует на положение в пространстве, было интересно, смогу ли я привыкнуть. Казалось, акция закончится, и все. Когда подруга побрила меня наголо на Красной площади и я сняла робу, под ней было платье с тем же номером. И метафора стала реальностью, я ощутила, что не стала свободной, и ничего так просто не заканчивается. Я несвободна в телесных проявлениях, так же как внешние наблюдатели не свободны от своих стереотипов. Пока волосы не отрасли, я каждый день на улице слышала гадости, вплоть до пожеланий смерти.
Ценность каждого проекта в том, что в результате узнаю новое не только о мире и о себе. Переодевание в робу сейчас я воспринимаю как медитативную практику. Эта форма явным образом вычерчивается как метод: внедрение в повседневность, длительность перформативного опыта (куратор ГМИИ им. А.С. Пушкина Данила Булатов в прошлом году сказал: еще несколько акций, и это перестанет выглядеть правдоподобно). Ищу границу театрального и реального в своих действиях.
Своими акциями, и это важно, я не решаю общественные вопросы. Активистские бабблы о том, что нужно помочь, решить конкретную проблему, какое-то время летали вокруг моей головы, но сейчас я формулирую свою задачу в первую очередь как исследование. Каждый проект складывается из определенного опыта. «Между здесь и там» начался с длительного взаимодействия с психоневрологическими интернатами, около года мы с коллегами (Михаилом Левиным и Владимиром колесниковым), художниками и журналистами ходили в интернат, пробовали разные формы общения с находящимися там людьми и с миром «за забором». В ПНИ живут люди, которые например никогда не держали в руках фотоаппарат. Привычные для нас медиа, фото и видео, открыли для них новые возможности коммуникации. Мы приносили в ПНИ фотокамеру и предлагали людям из интерната что-то снять, потом налаживали связь между ними и внешним миром через обмен фотографиями.
Затем начали использовать скайп и пришли к очкам виртуальной реальности в исследовании социальной изоляции. Вторгаться в среду, институцию, действовать там стихийно, свободно, эксцентрично – это и есть, по-моему, настоящее художественное исследование. Оказалось, что людям из «внешнего мира» гораздо сложнее коммуницировать, чем людям из ПнИ, которые только увидели компьютер, но оказались гораздо приветливее и активнее уже в первом разговоре. Многие попали в ПНИ из детских домов, у них не было навыков коммуникации, а кто-то просто отвык разговаривать.
Меня волнует процессуальность, автоматическое письмо. Мы пытались организовать процесс через скайп – коллективно чистили зубы или причесывались, танцевали. Пытались живым действием преодолеть границу экрана. Устроили скайп-вечеринку, в интернате включили музыку и танцевали под нее одновременно с теми, кто не смог прийти.
После чтения книг художника-концептуалиста Андрея Монастырского за визуальным образом я всегда вижу текст. Ищу жанр, ритм, образ поэтический и визуальный. Долгое время книга американского писателя и исследователя русского искусства Эндрю Соломона The Irony Tower была моей настольной. Длительность моих акций вызвана не тем, что я испытываю себя на прочность. В акции «на-казание» я обещала 21 день носить кровать на спине: именно на такой срок детей отправляют на лечение в психиатрический стационар. Акция была способом рассказать и переосмыслить их историю. Было много физического напряжения: проношу – не проношу, не понятно, как себя будет чувствовать тело механически, ритмически, как я сживусь с этой историей. Все мои акции основаны на личном опыте. За моими политическими или социальными заявлениями стоят люди, которых я знаю и чьи истории рассказываю, переживая их опыт. Мне кажется, это дает мне право высказывания на социальные темы, дает право называть себя художником.
Наверное, о ПНИ можно рассказать и по-другому. В очках VR я не ставила временных рамок, это была визуализация метафоры человека одновременно свободного и несвободного, правоимущего и неправоимущего, сильного (с точки зрения заявленных свободы и прав) и беспомощного (с точки зрения людей из ПнИ). Начинала я с 7-8 часов в очках в день. Находясь в общественном пространстве, стремилась почувствовать раздвоение. После 5-6 дней проводить столько времени в очках стало сложно, его постепенно пришлось сократить. После 23 дней я перестала различать свои состояния, начались проблемы с фокусировкой зрения, торможение мыслительных процессов.
Финалом стало сожжение паспорта как символа, который с точки зрения тюрьмы, психбольницы и ПНИ – самый важный документ, не просто удостоверяющий личность, но делающий тебя субъектом.
Потом наступила депрессия, и я пока не вижу возможности подводить итоги.
Ответом на вопрос, что делать, когда по обеим сторонам забора ПНИ находятся несвободные люди, может быть психосквош. Мы его придумали с Мишей Левиным и Вовой Колесниковым. Это игра через забор в сквош, нужны только мяч и ракетки. Его сравнивали в трехсторонним футболом Ги Дебора, но у нас не было таких коннотаций, хотя я опираюсь на ситуационизм.
Психосквош – очень простая, ясная и метафоричная игра. Мы предлагаем физический диалог в игре через забор. Несвобода есть, и я ее осознаю, и разрушить этот забор в одиночку я не в силах, я для этого не свободна, но я могу перекинуть через него мяч, и люди, которые чувствуют то же самое, но с большими основаниями, потому что они изолированы от внешнего мира, могут кинуть мяч в ответ. А могут кинуть что-то другое или вообще проигнорировать игру.
Мне хотелось бы находить локальные практики, которые будут не только задевать, расковыривать, толкать, но и созда- вать маленькое пространство для действия, давая возможность выйти на новый уро- вень. Что вы стоите, бросайте мяч через забор.
ДИ №1-2018