Розенкранц и Гильденстерн, 

Боярские палаты,
25–26 февраля

В Боярских палатах СТД узкий коридор со сводчатыми кирпичными потолками превращен в шкатулку с подиумом на тридцать зрительских мест. Зрители сидят на возвышении, подобном амфитеатру, и смотрят в глухую перспективу с круглым зеркальным щитом, куда, словно куклы из шарабана, высыпают поочередно герои пьесы Тома Стоппарда «Розенкранц и Гильденстерн».

Молодой театр – Мастерская Виктора Рыжакова “Июль. Ансамбль” обратился к классике английского постмодернизма. Пригласил режиссера Павла Пархоменко. И собрал спектакль, который далеко выходит за границы постмодернистской игры в ассоциации, в жонглирование цитатами и пустотелыми знаками.“Июль. Ансамбль” выбрал пьесу Стоппарда, чтобы заявить свою гражданскую позицию и разобраться с проклятыми вопросами нынешней ситуации в российском театре. Как раз вовремя – накануне объявленного Года Театра.

Том Стоппард написал пьесу «Розенкранц и Гильденстерн мертвы» в 1966 году. В 1990-м сам автор сделал киноверсию спектакля, заняв в двух главных ролях знаменитых Гари Олдмана и Тима Рота. В 2017 году Национальный театр Британии выпустил фильм по спектаклю, где главные роли сыграли Дэниэль Рэдклифф и Джош МакГуайр.

Пьеса тонко препарирует природу театральности, предлагает взгляд на классику как на веселый и печальный розыгрыш, интеллектуальный тренинг.

Розенкранц и Гильденстерн сталкиваются, словно два пинпонговых шарика и, катясь в разные стороны, и траекторией своего движения определяют важные темы спектакля. Два таких трогательных мячика на обочине большой игры в Гамлета. Диверсанты в великом тексте – расшатывают его и делают живым. Взгляд Розенкранца и Гильденстерна с обочины заново открывает английский абсурд.

Такой ракурс уже интересен, и можно было бы им ограничиться. Однако “Июль. Ансамбль” и Пархоменко, сохранив все обаяние, тонкость и изящество стоппардовской игры с великим шекспировским текстом, двигаются дальше. Синкопированное действо с акцентом «на слабых долях» вышло музыкальным по ритму. Стоппард, а за ним режиссер и актеры ведут диалог с кино, поп-культурой, трэшем, высоким стилем чопорного классического театра и с Кэрроллом, конечно. Розенкранц и Гильденстерн – такие Тру Ля Ля и Тра Ля Ля или Болванщик со Шляпником. Другие герои тоже мерцают в своих разных ипостасях. Так, королева-мать (ее в разных сценах играют Варя Шмыкова и Роман Васильев) превращается в Черную королеву или в безумную Герцогиню из «Алисы».

Удел быть артистом, паяцем, шутом, если рассматривать его через микроскоп, как Пархоменко и рыжаковцы, не всегда радости карнавала, бурлеска и импровизации… Если задуматься, вся эквилибристика и остроумное жонглирование словами и образами понадобились Стоппарду совсем не для праздника раскованной интеллектуальной игры. Для другого: чтобы обнажить не только противоречивую, но сумрачную природу театра... Розенкранц и Гильденстерн во многом олицетворяют подсознание театрального мирка. Наивные трюки с монеткой, которая выпадает девяносто раз «орлом», натужные трюизмы в спорах, заполняют пространство спектакля. Яркий пример их силлогизмов:

Гильденстерн. Каждый твой поступок, пусть ничтожный, порождает другой, неизвестно где, неизвестно чей, а тот – третий и так далее, замкнутый круг. Так что смотри в оба и навостри уши. Будь осторожен и следуй инструкциям. И все будет в порядке.
Розенкранц. До каких пор?
Гильденстерн. Пока все не кончится само собой. Тут есть своя логика – все происходит само собой, не волнуйся. Расслабься и плыви по течению. Когда кто-то берет тебя за руку и ведет как ребенка – хоть ты давно уже потерял невинность, – тебя словно вознаграждают добавочной порцией детства, – и как раз тогда, когда меньше всего ожидаешь, – словно приз за хорошее поведение...

Вообще, всеми силами пытаться избежать банальности и постоянно в нее влипать – сплошь и рядом удел театрального спектакля. Типично для российского во всяком случае театра казаться очень смелым и гражданственным – и при этом зависеть от воли власть предержащих. Что и делают Розенкранц с Гильденстерном, совершая осознанную подлость в конце. Но сами тоже становятся жертвами интриги.

Стоппард, режиссер и актеры блестяще ниспровергают иллюзию, что в театральном мире есть взаимовыручка и единство. Никто никому не может помочь. Все зависимы. И актерская порода, и это мы понимаем благодаря бродячей труппе с режиссером (потрясающая работа Алексея Каманина), особенно цинична и жестока. Собственно, по спектаклю выходит, что именно бродячие паяцы вогнали в петлю двух незадачливых героев-лицедеев. Как все это знакомо по современной нашей жизни.

Волей-неволей вспоминается нынешнее «театральное дело» и индифферентность театрального сообщества.

Никто не в состоянии объединиться, наказать чиновников. А что там, у Стоппарда: «И вот, как несмышленые дети, приплясывая, в одежде, которую никто не носит, твердя слова, которых никто не говорит, в дурацких париках, клянясь в любви, распевая куплеты, убивая друг друга деревянными мечами, впустую вопя о потерянной вере после пустых клятв отмщенья – и каждый жест, каждая поза растворялись в прозрачном, необитаемом воздухе, – мы разбазаривали свой талант и распинались под пустым небом, и только неразумные птицы внимали нам. Ну что, понятно? Мы – актеры, мы нечто обратное людям!»

Сильные эпизоды спектакля – пародия на убийство отца Гамлета в разных стилях, от русского психологического реализма до документального театра. Смешно и печально оттого, что амплитуда существования театрального действа в предлагаемых обстоятельствах очень узка.

Потрясающие актеры Артем Дубра и Сергей Новосад играют сломанный театральный механизм. Когда даже присутствовать на сцене, пережевывая эмоции и произнося всякую ересь, невозможно. Это шизофрения и паранойя одновременно. Эти сломанные куклы бесконечно одиноки и робки, при этом циничны и несчастны до слез. Плотоядная Офелия (Варя Шмыкова) отторгнута миром. Гамлет (Сергей Шадрин) – пленник своего мизантропического безумия (напоминает героев Александра Калягин, от Короля Убю до Тетки Чарлей). Актер травести Адольф (Роман Васильев) развлекает плебс, а сам пронзительно одинок. Как почти все в мире театра.

“Июль. Ансамбль” совершил акт гражданского мужества: поставил зеркало перед растерянной театральной общественностью. Зеркало в английской раме. Похоронил постмодернизм и заставил поверить, что мы еще живы.