Его карьера — образцово-показательная история успеха, но подводить итоги художник, в этом году отмечающий пятидесятилетие, еще не готов. Выходец из рабочего класса, Субодх Гупта в детстве мечтал стать актером и даже пять лет проработал в театре, где, впрочем, отметили не его сценические дарования, а умение рисовать афиши, что и определило дальнейший выбор профессии. Начинал он с живописи, на выставке в Дели можно увидеть его работы середины 1990-х в духе итальянского трансавангарда. В конце тысячелетия он снимал видео, видимо, стремясь реализовать в том числе и свой актерский потенциал. В 2000-е годы Субодх Гупта начинает активно выставляться по всему миру — в Японии и Корее, Европе и США. В 2005-м его работы можно было видеть на первой Московской международной биеннале современного искусства, для которой команда прославленных кураторов выбирала восходящих звезд мирового искусства. На ней Гупта показывал именно то, что принесло ему международную известность — инсталляции, в которых он обыгрывал индийскую кухонную утварь из нержавеющей стали. Два года спустя его гигантский череп, собранный из множества сверкающих кастрюль, красовался перед палаццо Грасси и стал одним из самых запоминающихся образов Венецианской биеннале, хотя и не в рамках основного проекта, а на первой выставке собрания знаменитого коллекционера Франсуа Пино, в тот момент только-только обосновавшегося в венецианском дворце. Череп тогда был одним из самых популярных сюжетов современного искусства, и Гупту стали называть индийским Херстом. В 2009 году кастрюльный череп доехал до Москвы — на выставку коллекции Пино в Гараже, а в 2010-м индийский художник сотрудничал с Большим театром как сценограф балета «А дальше — тысячелетие покоя» французского хореографа Анжелена Прельжокажа.

Гупта — едва ли не самый знаменитый современный индийский художник. И хотя он говорит, что язык искусства един для всего мира, трудно не признать, что своей заслуженной популярностью он обязан в том числе и тому, что смог найти емкий и эффектный образ для своей национальной идентичности, выбрав для этого путь, опробованный феноменально успешным китайским contemporary art. Субодх Гупта нашел собственную, неожиданную форму индийской экзотики, ничуть не похожую на нью-эйджевое почитание индийской духовностью или же более позднее увлечение индийским китчем, проявившееся, например, у Пьера и Жиля. Индия Гупты — это не древние храмы, не «болливудское» кино и даже не красочные пигменты праздника Холи, которые обыгрывал в своих ранних работах англичанин индийского происхождения Аниш Капур. У Гупты не тот экзотизм, в поисках которого отправляются в Индию, но тот, с которым неизбежно сталкиваются. Даже короткого отпуска на Гоа достаточно, чтобы увидеть «Гупту-реди-мейд», все эти сверкающие сотейники и кастрюли, штабелями высящиеся на уличных базарах или даже головокружительными пирамидами навьюченные на мопеды — главный вид местного транспорта.

Эта индийская посуда не очень ассоциируется с традиционностью как чего-то восходящего к древности: изготовлена она промышленным способом из современных материалов. Но и на кухне любой другой страны мира ей делать нечего, если речь идет, конечно, не об индийском ресторане. Хотя Субодха Гупту интересует отнюдь не ее дизайн или декоративно-прикладные качества, но, собственно, еда. Гупта утверждает, что если бы он не стал художником, то был бы шеф-поваром, и говорит, что именно еда является сквозной темой его искусства. Он ведет живописный дневник еды («Note to Self» — «Записка себе») — натюрморты, представляющие остатки его трапез, и уверяет, что изображает только те блюда, которые ему понравились. А его «Семейный портрет» (2013) представляет собой кухонные полки с заманчиво блестящим набором утвари — убедительный образ домашнего очага. А не так давно на нью-йоркском фестивале «Performa» Субодх Гупта устраивал трапезы, где потчевал гостей собственноручно приготовленными блюдами индийской кухни. Он не настаивает на том, чтобы считать эту вечеринку искусством, но вспоминает индийские обычаи раздавать еду на свадьбах и похоронах.

Впрочем, публика «Performa» скорее вспомнит тайского художника Риркрита Тираванийю, чьи перформансы-трапезы, которые он делает с начала 1990-х годов, стали классическим примером «эстетики взаимоотношений». В европейском искусстве снедь была одним из главных сюжетов на протяжении веков. Гупта, например, с удовольствием вспоминает старинные натюрморты с рыбинами, плодами, дичью и жанровую живопись, представляющую кухни и готовку. Да и перформан-сы с едой первым начал делать даже не Тираванийя, тайский художник ссылается как на предшественника на американца Гордона Матта-Кларка, который еще до своих знаменитых произведений с разрезанием обреченных на снос домов держал в Сохо артистический ресторан «Food», где в том числе занимался приготовлением не всегда съедобной еды — например, сандвичей из кусков стен. Но именно Тираванийя первым связал кухню и географию, напомнив публике Венецианской биеннале, что именно лапша — то, что сближает культуры Ита-лии и Китая, представив в качестве художественного проекта приготовление традиционной тайской еды, а также оставшуюся после готовки посуду, кстати, очень похожую на индийскую утварь, которую использует Гупта.

Кухня — весьма существенная часть национальной идентичности. Гастрономические пристрастия могут быть самой устойчивой составляющей любви к родине, как, например, эффект «пирожного Мадлен». Кухня — самая эфемерная, но часто и самая древняя составляющая цивилизации, вполне возможно, что вкус карри или лепешек древнее, чем все сохранившиеся памятники культуры (самые ранние ступка и пестик для пряностей обнаружены археологами на территории Индии, их относят к 2600 году до нашей эры). Для Гупты еда — это не столько натюрморт, сколько, как говорит в одном из интервью художник, пейзаж или даже травелог. Кухня — как раз та родина, которую можно унести с собой, то, что пускает корни на чужой почве, и то, через что чужеземцы приобщаются к иным культурам, не покидая родных городов. Чтобы отведать карри, уже давно не нужно ехать в Азию.

Одна из самых впечатляющих инсталляций Гупты — «Вера имеет значение» (2007). Пирамиды судков для еды движутся на гигантском конвейере, образуя нечто вроде модели футуристического мегаполиса, где небоскребы уже не служат берегами для потока машин, а находятся в вечном движении. Еда для Гупты, как следует из названия, — подобие если не религии, то ритуала, а посуда, как он говорил в одном из интервью, — домашние идолы, которых он то ли похищает, то ли просто берет с собой на новое место. Утварь в его инсталляциях готова путешествовать и более традиционными способами. Индийский скульптор представляет велосипеды, мотоциклы и тележки велорикш с навьюченными на них пирамидами бидонов, котелков, пиал для риса. А апофеозом этих странствий выглядит работа 2012–2013 года «Все в одной лодке» — этакий Ноев ковчег, висящая в воздухе лодка, перегруженная всевозможной тарой с торчащими из нее вентиляторами, которые выглядят пропеллерами, из последних сил пытающимися удержать утлое судно в полете.

Собственно, путешествия и багаж — также одна из центральных тем Гупты. Такова, например, его инсталляция «Дубай — Калькутта» (2006), сделанные из бронзы и алюминия «памятники» аэропортовским тележкам с сиротливыми тюками индийских гастарбайтеров. Те же громоздкие бронзовые тюки буквально вдавливают в пол почти по самую крышу желтое индийское такси в инсталляции 2004 года «Все — внутри», давшей название выставке в Национальной галерее Дели. Субодх Гупта не только воздвигает монументы современной индийской повседневности, но и показывает, как она, буквально бронзовея, грузом тянет за собой в прошлое. Такова его пронзительная серия «Всегда есть кино»: найденные объекты — старенькие кинопроекторы, выщербленные раковины и унитазы и их медные двойники — сверкающие, новенькие, но совершенно бесполезные.

Такой же монументально-несъедобной у него оказывается и еда: бронзовый, но очень убедительно покрашенный и даже присыпанный мукой ком теста на кухонном столе, бронзовые же картофелины в авоське. И даже то, что несметное количество посуды, и правда предназначенной для еды, начинает вызывать сомнения. «Представьте, сколько в Индии людей, у которых есть посуда, но нет еды», — сказал в одном из интервью художник. «Живая» еда у Гупты почти не присутствует (пирушка на «Performa» — не в счет). А посуда остается девственно чистой и вопиюще пустой. Название выставки «Все — внутри» звучит почти издевательски, так как внутри образующих инсталляции Гупты сосудов нет ничего. Гигантский череп, показанный на Венецианской биеннале, кстати, назывался «Очень голодный бог» и выглядел идолом, требующим жертвоприношений. Груды предметов у Гупты парадоксальным образом создают образ всепоглощающей пустоты, как в инсталляции 2008 года «Mind Shut Down» — выплескивающийся из комнаты на ступени и готовый смести все на своем пути поток пустых посудин, разверстых, точно голодные рты, фонтан из множества чахлых кранов, текущая из которых вода не в силах наполнить груду кастрюль.

«Все — внутри» — первая крупная музейная выставка Субодха Гупты в Индии. Можно представить, что его работы на родине воспринимаются, наверное, иначе, чем на крупных выставках на Западе. Там они выглядят как перевод экзотических индийских реалий на международный язык современного искусства — от реди-мейдов Марселя Дюшана и отлитых в бронзе пивных банок Джаспера Джонса до «надувных» игрушек из нержавейки Джефа Кунса и черепов Дэмиена Херста. В Индии Гупта скорее всего должен выполнить обратный перевод — перевести современное искусство на язык индийских реалий. На выставке в Национальной галерее есть довольно давнее, 1999 года, видео художника «Чистота». Человек стоит под душем, а, так как запись пущена в обратную сторону, не отмывается, но, напротив, покрывается коркой грязи, чтобы в конце концов выйти из ванной задом наперед, сплошь покрытым глиной. «Почвенное» и просто земное, которое не так просто было разглядеть в сверкающих, как хирургические инструменты, работах Гупты на международных выставках, в Индии вновь «налипает» на них, но отнюдь их не портит, как не портит посуду дымящаяся в ней пряная снедь.

​ДИ №4/2014