Важные участники молодежной биеннале 1989 года, группа «Мухомор», отмечает в этом году сорокалетие. На радостях Владимир Мироненко рассказал Ольге Турчиной, чем выходка лучше перформанса и как веселиться на всю катушку вопреки политической реальности. 

МУХОМОР – НАЧАЛО

Ольга Турчина. Как возник «Мухомор»?

Владимир Мироненко. До создания группы «Мухомор» мы прожили вместе целых 18–19 лет, закончили неплохую школу, пошли в институты. Еще в старших классах каждый из нас, в своем весьма простом и наивном понимании, занимался современным искусством. Я, например, на всех уроках рисовал «измы» ХХ века: абстракционизм, кубизм, сюрреализм, все, что где-то увидел и услышал. Так экстерном и прошел весь ХХ век.

ОТ: Почему вы решили, что занимаетесь именно современным искусством?

ВМ: Было острое желание сделать что-то новое, невиданное, чем-то удивить друзей, а может, и весь мир. Мы почти ничего не знали про искусство по ту сторону «железного занавеса». Про него издавались советские книжки со смешными названиями типа «Духовный маразм». И все. Русский авангард мы знали по главным произведениям в репродукциях. Еще в школе мы делали пародию на программу «Время», читали новости под запись на старый бобинный магнитофон. Рядом с диктором сидел как бы ветеран войны и голосом Брежнева все время встревал между новостями со своим рефреном «а вот я помню военные годы...». Запись не сохранилась. Еще все в нашем классе создавали партии, занимались межпартийной борьбой, обвиняли друг друга в уклонизме, ренегатстве. У каждой партии было свое название. Ну там, Союз Велосипедистов Флота, или Всекорякский Интернационал (левых) Моржеловов, или Союз Гениальных Генералов. Уже немного концептуально. Возник целый том межпартийной борьбы. В это время шел съезд КПСС 1975 года. Это был наш ему ответ. Нам хотелось активности, хотелось шокировать людей и обязательно заставлять их смеяться.

Смех был очень нужен в не очень смешное время. Художники после «Бульдозерной выставки» стали разъезжаться, уехали Соков, Косолапов, Комар и Меламид и многие другие.

ОТ: Первое поколение плавно уехало, а ваше пришло. Так почему именно «Мухомор»?

ВМ: Сейчас трудно восстановить, Костя (Звездочетов – ДИ) говорит, что это он придумал. Может быть, и так. Все рождалось быстро и спонтанно.

ОТ: В том числе и первая совместная работа?

ВМ: Виталий Грибков (один из основателей группы «Фикция» – ДИ), дядя Алексея Каменского, нас подвиг сделать первую совместную работу – «Охота индейца на орла». Она чудом сохранилась. В однокомнатной квартире Каменского стоял чистый холст почти метр на два. Алексей думал, что первый раз в жизни сделает большую картину, а мы ее сделали вместе. Не договариваясь ни о чем, просто набросились на холст в коллективном порыве и растерзали за полчаса. Название придумали сразу, а вот что мы хотели этим сказать, придумали через год, когда выставили его на Малой Грузинской. В аннотации написали, что этот стиль называется концептуальный импрессионизм, а закончили словами, что «эта картина так же выражает глубину наших мыслей, как тень отца Гамлета выражает глубину мыслей Шекспира». Чтобы зритель совсем уже ничего не понял. На вернисаже разбрасывали листовки неприличного содержания, которые начинались с рекламы группы, а затем матерными словами долго обзывались все известные художники, начиная с художников Малой Грузинской и заканчивая Кабаковым, Рубинштейном, Янкилевским, Монастырским, Алексеевым, Рошалем… И в конце – «... все ваши биеннале».

ОТ: Откуда знали художников?

ВМ: Грибков нам рассказывал, кто-то еще. Мы знали, что они делают какие-то перформансы, акции. Нам не нравились эти слова, они казались чуждыми для русского уха. Мы часто прикидывались «народом», играли роли простого паренька, юной девушки, ветерана войны и труда, или наоборот, очкарика-диссидента, сноба, иностранца. Начали придумывать разных персонажей, которые как бы вместо нас делали работы, писали тексты. Трое из нас учились в театральном заведении, Школе-студии МХАТ, на постановочном факультете. Хотелось понять, как можно перевоплотиться. На нашем «Золотом диске» как раз это и произошло в зримой форме, все номера – персонажи из разных миров и разных времен. Диск задумывался как сборник «хитов» с музыкальным сопровождением. Он распространился по всей стране, и людям, нас не знающим, казалось, что мы музыканты. Причем на нем были хиты с довольно известной музыкой – то группа ABBA, то опера Верди «Навуходоносор». Многие верили, что мы сами как-то исхитрились все сыграть и спеть. Даже власть в это поверила, включив нас в список запрещенных рок-групп СССР.

МУХОМОР и АРМИЯ

ОТ: Как вас забирали в армию?

ВМ: Причиной этого, по общему мнению, стал «Золотой диск». Он вышел за рамки дозволенного, то есть узкого круга неофициального искусства, и каким-то невероятным образом стал известен всей стране. Органы считали, видимо, что мы самая опасная для них группа, которая способна на прорыв в широкие социальные среды, куда раньше не ступала нога художника-маргинала. Реакция властей последовала в любимой для нее форме репрессии. Спецоперация заключилась в том, что нужно было каждого из нас резко сделать годным к воинской службе (хотя у каждого было освобождение от армии, пожизненное).

ОТ: Как ты косил?

ВМ: Консультировался у знакомого психиатра, читал какие-то книжки по теме и научился. Надо было смотреть странным взглядом, строить фразы странным образом. Каждого из нас насильно привезли на сборный пункт, где какие-то люди в белых халатах с нами поговорили 10 минут ни о чем и отпустили. Эта медицинская комиссия лишала нас спасительного статуса сумасшедших и сделала годными к строевой службе.

Свена забрали из его квартиры, Костю из больницы, у него там было какое-то сердечное недомогание, что-то, связанное с истощением. Он тогда весил 48 килограммов.

МУХОМОР-ИДЕОЛОГИЯ

ОТ: Как вы относились к политике?

ВМ: Группа принципиально избегала любой идеологической и политической ориентации. Мы уже тогда думали по-разному. Костя был очень даже левым, практически марксистом, и очень долго им оставался. Он не большой любитель советской власти, которая репрессировала его родителей. Но был за левую идею, да. А Свен ярко выраженный правый, такой американский республиканец-антикоммунист. Против всего левого, за любого диктатора, если только он против коммунистов.

ОТ: Может, по приколу?

ВМ: Частично все было по приколу, но жизнь показала, что взгляды у каждого остались примерно те же. У меня была склонность к анархии, у брата – к либеральным идеям. Сегодня люди с такими разными взглядами вряд ли бы смогли о чем-то договориться. Но нам и не нужна была единая политическая позиция. Мы занимались искусством, литературой. «Мухомор» – универсальная группа, поэтому и политический плюрализм внутри выглядел естественно. Советская власть в нас видела диссидентов, а мы хотели быть художниками. Это их ставило в тупик – какое-то искусство, культура, черт знает, за какое место схватить. Поэтому они нас выпихивали туда, в политическую сферу. А мы упирались, не хотели.

ОТ: Как колобок, ускользали от нее. И вообще ускользали от однозначной идентификации.

ВМ: Трудность с идентификацией «мухоморов» была всегда. Разномыслие участников группы предполагало и большое разнообразие способов делания искусства, его многовариантность и многожанровость. Членов группы связывала личная дружба и веселый взгляд на мир, каким бы ужасным он ни был. С самого начала нас пытались положить на какую-то полку, определить, к какому «изму» мы ближе. Но мы все время падали с полки в открытое пространство новых смыслов. Были попытки назвать это неодадаизмом, постфутуризмом, панк-артом, потом мы стали «отцами Новой волны в Советском Союзе», но в итоге попали в историю московского концептуализма.

ОТ: Но многие считают вас панками.

ВМ: Это было скорее на начальном, хулиганском этапе. Мухомор из панка вдруг превращался в тончайшего интеллигента, в следующем произведении становился леваком, а потом резко правым, а затем вообще каким-нибудь персом. Вот это «всечество» мухоморское, конечно, указывает на некоторую связь с русским футуризмом. Про последствия мы особо не думали. Ничего не боялись.

МУХОМОРЫ и АРТАРТ1

ОТ: Как возник АРТАРТ?

ВМ: Летом 1982 года у «Мухомора» уже накопилось довольно много работ, которые хотелось где-то показать, но выставить их было нельзя нигде. Надоело ходить и показывать в чемодане, тайком, хотелось выставочного зала, но договариваться было бесполезно. Слишком уж мы были опасные хулиганы. Тогда я от имени группы начал переговоры с коллекционером Леней Талочкиным. У него была двухкомнатная квартира на Новослободской, в соседнем доме со Свеном…

ОТ: Как вы познакомились с Талочкиным?

ВМ: Он пришел на одну из наших первых акций «Раскопки» и взял пластиковую зеленую трубку, через которую дышал Свен, себе на память. Талочкин часто брал с акций всякие артефакты в свою коллекцию. Cначала Леня согласился дать одну комнату в своей квартире под временный выставочный зал, чтобы мы там сделали мухоморскую выставку. К нашей инициативе уже собирались присоединятся и друзья из круга московского концептуализма. Вроде все было хорошо, ждем выставку осенью. И вдруг к концу лета Талочкин сообщает: «Нет, извини, но я не буду это делать у себя. Боюсь». Я спросил: «Чего боишься?» – «Мне куратор из конторы сказал, что делать этого не надо. Могут быть нехорошие последствия. А у меня коллекция. Я не могу ей рисковать». Тогда были «кураторы» из КГБ. То есть это был человек из конторы, который был приставлен к Талочкину. Кто сообщил этому «куратору» идею про выставку или это результат прослушки телефона – так и осталось загадкой.

ОТ: А каким образом этот куратор прилип к Талочкину?

ВМ: Такие люди, как Талочкин, интересовали органы, к нему ходили иностранцы, да и само коллекционирование неофициального искусства по сути считалось некой мягкой формой антисоветской деятельности. Куратор ему явно пригрозил: если откроешь галерею, сладкая жизнь лифтера и коллекционера (Леня работал тогда лифтером в своем доме), закончится. Мы стали думать, что же делать, и Никита Алексеев буквально на следующий день после отказа Талочкина предложил свою квартиру. Это было смелое решение. Так появилась галерея АРТАРТ. Галерейная концепция и само название АРТАРТ возникло уже в ходе выставки, когда стало понятно, что квартира стала новым центром притяжения неофициального искусства Москвы.

ОТ: АРТАРТ проработал с 1982 по 1984 год. А в 1984-м и «мухоморов» забрали, и накрылся АРТАРТ?

ВМ: «Мухоморов» забрали в мае-июне 1984 года, а обыск у Никиты прошел гораздо раньше. Какие-то работы конфисковали. Зачем – непонятно. Например, наш альбом с большой мухоморской монографией был выброшен гэбэшниками в мусорный бак рядом с никитиным домом. Видимо, он им показался слишком большим и ненужным. Оказалось, этот альбом в мусорном баке нашел Вадим Захаров. Когда я узнал об этом, попросил у него: «Слушай, отдай!» – «Не отдам», – говорит.

ОТ: Сильно досталось от советской власти?

ВМ: Мне «шили» дело об антисоветской пропаганде. Допросы тянулись много часов. Например, обвинили в изготовлении антисоветской работы под названием «Хрущев», она на АРТАРТе висела. «Зачем вы сделали такую антисоветскую работу?» – говорит КГБэшник. Я ему: «А почему она антисоветская? Что антисоветского в слове Хрущев? Это лидер КПСС, что в этом слове антисоветского, в этой фамилии?» – «Ну, вы же сами понимаете…» – «Я ничего не понимаю!» Я-то уже знал, что такое презумпция невиновности, и говорю: «Вы мне докажите, что антисоветского в слове "Хрущев"», – а ему это никак не удавалось. Может быть, у них сохранились эти записи, там же какие-то протоколы были, но я никогда не видел этих бумаг.

МУХОМОРЫ и похороны власти

ОТ: Как я знаю, после армии у вас было желание воссоединиться, даже было написано что-то вроде манифеста на эту тему. Почему же группа распалась?

ВМ: После того как мы вернулись из армии, было желание воссоединиться. Мы с Костей пришли раньше, в декабре 1985-го, а Свен на полгода позже. Совместных текстов хватало на второй диск, какой-нибудь алмазный или платиновый. Свен пришел с таким настроением, что стало понятно, делать что-то совместное он не хочет. Хотя и в мухоморский период каждый из нас временами грешил на стороне.

ОТ. Говорят, вы похоронили советскую власть. Это правда?

ВМ: Мы с ней со смехом попрощались. Критическое отношение к советской власти закончилось вместе с ее концом в августе 1991 года. Мы участвовали во всех этих баррикадах, жили там фактически. Я почти не спал трое суток. Негатив был тогда не столько к СССР, а к КПСС, к репрессивному аппарату КГБ. Люди били стекла зданий ЦК КПСС и КГБ, но не Верховного Совета и Совета министров. В эти дни произошло одно невероятное совпадение. Я приехал на августовский захват власти в Москву из Парижа, где получил от французского минкульта грант на свой сугубо художественный и утопический проект «Захват власти», который сейчас выставлен у Свибловой в МАММ. Речь шла о захвате власти художником в институциях, чтобы самому распоряжаться судьбой своего произведения после его создания. Что в реальности невозможно, а в виде художественного проекта возможно все.

ОТ: Какая-то смешная история с документами была…

ВМ: 19 августа я пошел к Павлу Хорошилову, который был тогда директором экспортного салона и сидел прямо напротив МИДа. Я его неплохо знал, мы были с ним вместе в Америке на выставке «10+10»2 (1989–1990). Шел я к нему для оформления разрешения на выезд. Мне надо скоро в Париж, проект делать, а тут реальный захват власти, и что дальше, непонятно. Павел Владьевич тоже был в шоке от происходящего за окном. И страшно удивился, что я пришел в такой день с проектом «Захват власти». Такого совпадения быть не может! И французы еще деньги на это дают! В общем, документы он взял, отнес напротив в МИД (паспорт был мидовский), и после победы все там сделали как надо.

1 АРТАРТ – читается [аптарт] и обычно пишется АПТАРТ, но по настоянию историка искусства и свидетеля этого явления Александры Обуховой, оригинальное написание именно такое. Название первой в СССР частной галереи, находившейся в квартире Никиты Алексеева. Расшифровывается как «Апартаментное искусство» или два раза «АРТ», объединяя русское и английское написание слова. Идея названия принадлежит Михаилу Рошалю, а Никита Алексеев сделал логотип.

2 «10+10» выставочный проект в пяти музеях США, Москве и Тбилиси. В последнем проект не состоялся из-за отделения Грузии. Выставляли 10 советских и 10 американских художников. Павел Хорошилов курировал выставку со стороны России.