В 88-м я официально перестал быть молодым художником: в Молодежной секции МОСХ художников держали до тридцати пяти лет, а потом тех, кто не был достоин перейти во взрослый МОСХ, выгоняли. Меня, впрочем, выгнали еще в 85-м – за то, что я явно не был достоин стать взрослым советским художником, и вообще при помощи абсолютно фиктивного брака собрался покинуть СССР. Это я осуществил в марте 87-го.

Но до этого я, кажется, оказался единственным молодым не совсем советским художником, чьи работы не были приняты на знаменитую 17-ю Молодежную выставку в 86-м, ознаменовавшую наступление эры свободы творчества. Я туда предложил совершенно идиотскую трехметровую орясину, на которой был нарисован стоящий под березой Есенин: он играет на дудочке, а между ногами у него свисает крысиный хвост. Она теперь находится в одной важной частной коллекции.

В общем, я уехал в Париж. С карьерной точки зрения это был катастрофический поступок: тогда как раз был огромный интерес ко всему Made in See-See-See-Pee, то есть «Сделано в СССР». А я на вопрос, где живу, отвечал: «Тут и живу, во Франции». Я это делал даже не от того, что врать нехорошо; скорее – из исследовательского любопытства. Кураторы, искусствоведы, покупатели и галерейщики на это отвечали: «Чудесно! Созвонимся через пару недель». Так что живу я в Париже. Происходит что-то интересное. То Матиас Руст приземляется на «Сессне» на Красной площади, то к власти в Польше приходит «Солидарность», то Берлинскую стену, которую я еще застал в неприкосновенности, за день разбирают на сувениры. А я тогда интересовался комиксной культурой, и один из лучших мастеров комикса это Мило Манара, соавтор Феллини, крайний левак и порнограф. Кроме комиксов, меня тогда еще занимал Simulationist Art, вот я и начал перерисовывать комиксы Манары, подписывая внизу «Процветающая Болгария», «Свободная Венгрия», «Единая Германия» и так далее, в том же духе. Но кроме политики, комиксов и симуляционизма, в область моих интересов тогда входил Казимир Малевич. Собственно, я тогда в Амстердаме и увидел в первый раз его работы не в репродукциях. А Малевич, как известно, в 20-е и 30-е годы свои новенькие супрематические опусы датировал лет на десять-пятнадцать назад. Потому что не верил в линейность времени. Я в нее тоже не верю. Поэтому свои картинки насчет возрожденной Европы по мотивам Мило Манары я на всякий случай датировал года на два вперед. Ведь кто знает, что может приключиться?

И тут в Париж приезжает покойный Миша Рошаль, привозит письмо от Виктора Мизиано с предложением принять участие в Московской молодежной биеннале. Миша был обижен, что меня туда позвали, а его нет, я же был озадачен. С Мизиано я тогда знаком не был. С Оливой – да, и он меня отфутболил по причинам «Мейд ин Си-Си-Си-Пи». С Леней Бажановым, конечно, дружил давным-давно, но главное – я себя чувствовал совершенно чужим на московской сцене.

Там тогда главным был жесткий местный концептуализм, а с другой стороны – уже поднималась всякая телесность, шизокитай, политическая ангажированность, песьеглавство и левачество в духе Шарикова. Да и не молодой я уже художник. При чем я здесь? Но, поразмыслив, решил: а почему бы нет? И решил отправить в Москву картинки, которые тогда рисовал, проживая в пригороде Парижа Kremlin-Bicetre. Кремлен, естественно, по поводу Кремля, это в честь наполеоновского нашествия. Бисетр – изуродованное еще в XV веке английское Winchester, а еще там в свое время был сумасшедший дом, где содержали маркиза де Сада. Встал вопрос: как переслать картинки в Москву? Помог мой приятель журналист Томас Джонсон, наполовину австралиец, наполовину француз. Он тогда работал в моднейшем журнале Actuel и зачем-то опекал водородящих сектантов из СССР, которые считали, что детей надо рожать непременно в воду и без помощи врачей. Они как раз возвращались на родину из Франции, надеясь, что при перестройке и гласности их вера там получит признание. Я смотал картинки в рулон и на Северном вокзале передал его водородящим. Томас мне позже рассказал, что его подопечным в Бресте пограничники устроили обыск с пристрастием. Кроме младенцев в ассортименте, памперсов и моющих средств, в багаже обнаружили килограммов пять переписки с ООН по поводу водорождения, нунчаки, холодное оружие и чемодан самоучителей карате и айкидо. Советских пограничников груз так изумил, что мой рулон они даже не вскрыли. А Витя Мизиано, когда мы вскоре познакомились, сказал: «Ну и друзья у тебя…».

Никита Алексеев, 2018