Коллекционирование – главная тема моей жизни. я много думал над психологией и смыслами этого странного, болезненного процесса. В результате пришел к выводу, что все люди – коллекционеры, просто большинство занято коллекционированием актуальных денежных знаков (бонистика и нумизматика не в счет)... Есть ли в этом терапевтический эффект, не знаю. Существует термин «арт-терапия», но я в силу профессии предпочитаю арт-хирургию. Конечно, какое-то терапевтическое воздействие коллекционирование оказывает – украшает жизнь, улучшает ее качество – этим и медицина занимается. Кстати, среди коллекционеров особенно много врачей. Объяснений у меня несколько. Первый фактор – благодарные больные. У Немухина был знакомый, знаменитый педиатр, который собрал неплохую коллекцию. Он говорил: «Володь, это все – детские поносики». Второй – обращенность искусства и медицины к человеку. А третий – исследовательский. Коллекции частенько собирали не просто врачи, а ученые, академики: Владимир Бураковский, бывший директор Института «Научный центр сердечно-сосудистой хирургии им. А.Н. Бакулева», где я имею честь работать, Николай Блохин, Арам Абрамян, Александр Мясников. я уверен, что у каждого был свой исследовательский интерес. Для меня коллекционирование – эксперимент, приносящий в жизнь элементы счастья. Мне хочется разобраться в искусстве, найти критерии его оценки, хотя пока я не очень-то продвинулся: какие-то туманные смыслы вырисовываются, но я не могу их четко вербализировать. «Эстетика» – слово мне чуждое. я не понимаю, идет речь о том, что чувствуешь, или о некой «красоте».

Я не был знаком с некоторыми шестидесятниками, которых собираю: со Зверевым водку не пил, зато могу его оценивать вне зависимости от личных симпатий. Мне важны наличие собственного художественного языка, непохожесть, отсутствие прототипов. Автор должен выделяться среди других художников. Есть у меня и своя «фишка»: люблю найти работу, не характерную для данного автора. такие что-то высвечивают в художнике. Для меня подлинное коллекционирование – всегда исследование и риски. Все-таки ты отдаешь деньги, а мог бы пойти с девушкой в ресторан.

Но от арт-бизнеса я далек, меня интересует ценность искусства, но в аксиологическом смысле. Такую ценность нельзя измерить, посчитать, отследить динамику. Сегодня можно купить все, но разве это коллекционирование? На мой взгляд, рынок, торги, аукционы, биеннале к искусству имеют мало отношения. я не занимаюсь обменом, продажей (если быть точным, за все время я продал только две картины). Когда художники поняли, что я не буду ими торговать, стали дарить мне работы.

Игра ва-банк

С середины 70-х годов, когда начался московский период моей жизни, я ходил в музеи, по выставкам, покупал художественные альбомы. Первый из них – альбом живописи Модильяни, выпущенный французским издательством «Фламмарион», стоил половину моей зарплаты. Мне очень нравилась «обнаженная» на обложке. Недавно узнал, что ее продали за $157,2 млн, испытал приятное чувство. Все мы имеем слабости.

Но альбомы, конечно, не то. Настоящая наркотическая инъекция произошла в доме якова Евсеевича Рубинштейна. Меня поразило, как человек, работающий экономистом за 110 рублей, сумел собрать такую грандиозную коллекцию. тогда я подумал, что наверное тоже смогу позволить себе одну-две настоящие картины. Я не хотел собирать всякие березки, хотя они у меня и висят – например, егоршинские, написанные в 1958 году, мои ровесницы. я себя всегда считал нон-конформистом (этот термин пришел из социальной психологии и случайно, но вполне удачно приклеился к художникам), и мне нравилось искусство именно этого направления.

Другую наркотическую инъекцию сделал великий человек Владимир Николаевич Немухин. Он подарил работу, причем сказал: «Выбери сам». Он повторял: «Смотри, говно не собирай, не замусоривай коллекцию». Но я не мог себе позволить жить по его списку: Кабаков, Вейсберг... Все они тогда уже кое-чего стоили. С зарплатой врача пришлось идти другим путем. Я быстро понял, что никакие расчеты (в том числе материальные) в этом деле не работают. Либо тебе дано, и ты соберешь коллекцию, либо нет. Игра ва-банк.

Двадцать лет я собирал и ни разу работы не показывал, только друзьям. Когда в 2006 году у меня случилась выставка со странным названием «Метафизика», Немухин пришел на открытие. Поздно вечером позвонил и сказал: «Знаешь, ты молодец, правильно сделал, что меня не слушал. ты собрал удивительные вещи». А он был строгий критик.

Для коллекционера выставка – такой же эксгибиционистский акт, как и для художника. Я всегда выбирал сердцем. Вообще, это одна из главных проблем – проблема выбора. Выбирая, отключаю мозг и ни о какой цене или перспективности не думаю. Хоть я чужд всякой мистики, но вещь именно чувствую. Была, например, история с Наташей Нестеровой. Она пригласила к себе и сказала, что хочет подарить картину, выставила 5 или 6 работ. Там были такие прелестные вещи, но про одну я сразу понял – моя. Наташа говорит: «Должна тебя предупредить, эту работу у меня купили, а через три месяца вернули со словами, что с ней невозможно жить. Так что если она тебе надоест или разонравится, приходи, поменяю на другую». Но я-то знал и видел, что работа моя.

Коллекция историй

Вообще я собираю истории. Это может быть история художника или конкретного произведения, или поиска и приобретения, иногда невероятного. Например, те березки Егоршиной появились у меня недавно. Дело было так: захожу в галерею по какому-то поводу, а там стопочкой картины лежат. Я вижу уголок в пять сантиметров этих березок, и узнаю их сразу. Спрашиваю владелицу галереи: «Это Егоршина?» Она: «Как ты догадался?» А дело в том, что 15 или 16 лет назад на моих глазах автор эту работу подарила одному очень известному художнику. Достаем картину, на обороте действительно написано: «Дорогому nакому-то от Наташи Егоршиной» и стоит дата. Конечно, «березки» перешли в мою коллекцию.

Помню, 20 лет назад я купил яркую, в матиссовском стиле работу художника, имя которого мало кому известно – Андрей Львович Вязов, он недавно умер. Он рассказал, что в 1957 году этот холст висел на одной московской молодежной выставке и его изображение было затем опубликовано в знаменитом парижском издании рядом с работой Олега Целкова. Прошло 20 лет, и меня пригласил к себе в мастерскую Игорь Шелковский. Он спросил, слышал ли я когда-нибудь имя художника Наташи Касаткиной, а у меня ее портрет работы Зверева 1966 года. Шелковский показал мне холстик в жутком состоянии, снятый с подрамника, драный. Говорит: «я не уверен, но кажется, Луи Арагон в 1957 году репродуцировал эту картину Касаткиной в журнале Les Lettres françaises. Действительно, французский поэт и прозаик Луи Арагон побывал на той молодежной выставке и вместо бесконечных Лениных, доярок и колхозниц увидел свежее искусство. Он отобрал и опубликовал 12 крупноформатных репродукций (выбрал из более чем пятисот художников). Когда номер вышел летом 1957 года, конечно, разразился скандалище. Я догадался, что, скорее всего, в том номере была воспроизведена и работа Вязова, находящаяся у меня, но тоже не был уверен. Шелковский отдал мне работу Касаткиной (тоже натюрморт в матиссовском стиле), я ее отреставрировал. Наконец мне нашли тот самый «злополучный» номер французского еженедельника, раскрыв который я увидел на центральном развороте черно-белые репродукции двух работ, висящих у меня на стене рядом, как на страницах полуистлевшего издания. Есть там и репродукция ранней работы Олега Целкова.

А в 2005 году (это была одна из первых моих выставок) я придумал проект по поэме Генриха Сапгира «Жар-птица», посвященной памяти умерших художников с драматическими судьбами. Я «визуализировал» поэму, собрав работы почти всех упомянутых художников (21 имя, не так много, но все-таки) на стенах Литературного музея в трубниковском переулке, но там не доставало двух героев. Один – Олег Григорьев, знаменитый питерский поэт, который еще и рисовал. Довольно скоро я нашел его работы. Остался Юрий Гуров, тоже живший в Ленинграде. Ему чудным образом удалось вырваться за границу: говорят, что в 1980-е он десять дней провел в контейнере со своими картинами, пока не добрался до Англии.

На Западе Гуров покорил сердца многих художников и зрителей. У него появился поклонник с юга Франции. Этот маршан зазвал художника к себе, заполучил множество работ, за которые, как опять же говорят, не заплатил, и более того, получил бумагу, что и будущие работы будут принадлежать ему. Гуров вернулся в 1992 году в Ленинград, а дальше случилось страшное.

Он погиб в 39 лет. У Сапгира в поэме читаем: «Гуров, которого сбил грузовик на шоссе». Работы исчезли. Конечно, у кого-то что-то есть. И вот мне после 15 лет поисков повезло, я нашел одну. Поэтому с Наташей Ребровой, куратором Литературного музея, мы задумали сделать новую, полную «Жар-птицу». Если все пойдет хорошо, откроется в мае 2019 года.

Нужен сундук

В какой-то момент я почувствовал, что устал от шестидесятников и хочу заняться молодыми. Но с критериями в молодом искусстве еще сложнее. Возникает практический вопрос – как это новое искусство коллекционировать? Получаешь диск или флэшку с видеоартом, соответствующую бумагу к нему, но то, что у тебя на флэшке, можно и в интернете найти. Я за свою жизнь приобрел два или три произведения видеоарта, которые мне нравятся, но до сих пор не понимаю, что с ним делать дальше. Повесить дома большой экран, смотреть или гостям показывать? Современное искусство ставит трудные вопросы перед коллекционерами.

Не хочу, чтобы все, что я столько лет собирал, распылилось. Жизнь может заставить продавать, думаю об этом с ужасом. Хотя есть прекрасные коллекционеры, которые исповедуют иную концепцию. Они понимают, что все временно, и очень спокойно смотрят на то, что их собрание однажды разлетится по рукам. Работы должны путешествовать, жить, это тоже очень интересно.

Я бы всю коллекцию подарил. Только дарить, как это ни печально, кроме государства некому. Вот Немухин всегда ругал Третьяковку за то, что ничего не покупают. И вдруг подарил им 25 лучших работ из своей коллекции (а она у него была замечательная). На вопрос «почему?» ответил гениально: «Это – сундук. Все сохранится и однажды вылезет».

ДИ №4-2018