ВИТАЛИЙ КОМАР

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

Некоторые российские художники еще не осознали, что сидят меж двух рядов стульев. Между рядом старых суеверий западного рынка, частично возрожденного в России, и рядом новых финансовых явлений рынка мирового. Между романтической моделью фигуры художника и образом поп-звезды.

Причем, каюсь: художники сами начали разрушение своего романтического образа, до сих пор столь лестного и милого моему сердцу. Вероятно, до поп-оперы «Иисус Христос суперзвезда» образ страдающего творца был метафорическим прототипом романтической модели «непризнанного при жизни гения».

Но осознание этого явления не сильно повлияло на меня, поэтому я не уверен, что до выхода очередного «Диалога» смогу быстро и интересно ответить на все ваши вопросы, тем более что сейчас мне трудно отрываться от диптихов, над которыми я работаю.

С уважением, Ваш Виталий

P.S. Но может быть смогу. Дайте подумать.

 

НИКИТА АЛЕКСЕЕВ

Первая моя продажа была не то в 1982-м, не то в 1983-м году: серию рисунков «Календарь», двенадцать листов, купил Жорж Мачерет, французский дипломат и коллекционер. Жорж был человек предприимчивый, собрал неплохую коллекцию искусства из СССР. Сейчас он ее, кажется, распродает. Он за эти рисунки принес двухкассетник AIWA с эквалайзером. Мы оба остались довольны, особенно я, потому что такие двухкассетники тогда были редкость, я на нем слушал и перезаписывал всякую интересную музыку. Недавно я узнал, что через третьи руки этот «Календарь» для «Гаража» купил Роман Абрамович. За сколько, не знаю. Надеюсь, не по цене двухкассетника, продавала моя хорошая подруга, и я рад, что она заработала.

Во второй половине 1980-х – начале 1990-х я жил в Париже и немного сотрудничал с галереей Nikki Diana Marquardt. Она, как ни странно, существует до сих пор и находится в очень хорошем месте возле площади Вогезов. Ее хозяйка Никки Диана – симпатичная богатая парижская американка, и в галерее у нее были серьезные художники. Например, я выставлялся вместе с Дэном Флавином и Дональдом Джаддом. тогда был моден simulationism, вот и я решил в него поиграть. Взял какой-то номер журнала FlashArt, перерисовал из него десять работ тогдашних международных звезд и добавил двух придуманных художников. Одна была якобы немка, ее огромная картина, сделанная при помощи глины и цемента, называлась «Пятна Роршаха». Другой – латиноамериканец, картина яркая-вырви-глаз, с черепами, Лениным, распятием и автоматами Калашникова. Приношу эту серию Никки Диане, она глядит без особого энтузиазма. Когда дело доходит до Ленина с распятием и пятен Роршаха, говорит: «Да-да, я в этом году работы этих художников видела на ярмарке в Базеле в важных галереях, только не помню, в каких. Очень многообещающие ребята».

У художников была идиотская примета: если картина упадет с мольберта, значит ее купят. Не знаю, что в этом случае глупее: не закреплять холст на мольберте или, наоборот, делать это очень старательно?

За последние лет десять самой неожиданно-приятной продажей была такая. я сидел почти без денег, и вдруг появляются люди из Газпромбанка, они спешно собирали корпоративную коллекцию. Не думая и не торгуясь, купили серию Impressions за внушительную сумму. Если бы я назначил цену выше, думаю, заплатили бы. Но я не жалуюсь: купили на эти деньги жене новую машину и довольно долго жили, ни о чем не заботясь. Эта коллекция была показана в Вене, в Альбертине, ее дальнейшая судьба мне не известна.

 

ЮРИЙ АЛЬБЕРТ

Почему-то принято говорить, что деньги в искусстве – зло. С этим злом можно смириться, можно его не замечать, можно его стесняться, а можно с ним бороться.

Но деньги играют в искусстве самую положительную роль в качестве инструмента отчуждения. В первую очередь – отчуждения произведения от автора. Когда автор перестает быть собственником произведения, он теряет преимущественное право на интерпретацию и становится равен любому другому зрителю. А без этого искусство невозможно. Но это я понял не так давно. Когда я начинал, в самом конце 1970-х сама мысль о зарабатывании денег искусством казалась дикой. трудно было представить себе, что кто-то захочет купить документацию перформансов или кривые надписи на грязной фанерке.

А когда попадались в иностранных журналах рассуждения про антикоммерческое искусство или некоммерческие галереи – это было совершенно непонятно, так как никаких галерей, хоть коммерческих, хоть некоммерческих, мы в Советском Союзе не видели. До перестройки я не продал ни одной работы и даже об этом не думал.

Потом в Москве появилась еще советская организация под названием, кажется, «Книгоэкспорт». Она располагалась в старой церкви на Полянке и посредничала в закупке для иностранцев. Купили у меня пару работ, но денег я так и не получил, а потом и сама контора растворилась в неизвестности. Зато первая частная галерея «Московская палитра» деньги честно отдала. цифры по тем временам были безумные – 800 рублей, ночным сторожем я зарабатывал 65 в месяц. Постепенно жизнь вошла в нормальную колею, появились еще галереи, коллекционеры, ярмарки – и я стал понимать не только важность денег в искусстве, но и то, почему многие художники делают искусство некоммерческое.

 

СЕМЕН МОТОЛЯНЕЦ

Вопрос, связанный с экономической ценностью искусства, возник когда я учился в академии Штиглица, но способ мерить художества квадратными метрами или дециметрами (так нас учили на монументальной живописи) отбил желание иметь дело с такой системой оценки. Позитивный опыт я приобрел в галерее «Паразит», где мою работу украли. я увидел в этом особый «отклик» публики, который и взбудоражил, и вдохновил. Коллеги одобрительно сказали, что это своего рода голос за качество. Впоследствии мы все-таки остановили вора, который систематически обворовывал и так не особо коммерчески успешных художников. А первый мой покупатель – Вадим Егоров. Он приобрел серию живописи «Это», и меня несказанно удивило, что нашелся человек, который захотел обменять это на деньги.

 

ПАВЕЛ ОТДЕЛЬНОВ

Конец советской эпохи в небольшом провинциальном городе. Книжный рынок в центральном парке, выходной день ранней весны 1991 года. Здесь можно было купить не только многотомные издания классиков и «Архипелаг ГУЛАГ», но и разную «фарцу», почтовые марки и старинные монеты. Среди разваленных прямо на снегу книг одиннадцатилетний я с двумя маленькими картинками на папке из кожзаменителя. На одной очертания какой-то горы, на другой – морской закат. «Это что, картины? Маслом? А кто рисовал? Сам?!! Почем?» – спрашивает прохожий.

я называл цену 25 рублей, что по тем временам и в том городе было очень серьезными деньгами. «Почем папка? Давай меняться? Хочешь часы “Монтана”?» Летом я видел, как «настоящие художники» продают свои картины в том же парке. Букеты, пейзажи с церквушками и без стоили от 20 до 100 рублей. Денег на карманные расходы родители мне не давали, и я решил раздобыть их самостоятельно. Нашел подаренные мне на день рождения масляные краски и написал несколько картин, используя вместо разбавителя подсолнечное масло (краски же масляные!). Картины из-за этого сохли невероятно долго, несколько месяцев. я решил не дожидаться следующего летнего вернисажа и отправился на книжный развал, назначив картинам «среднерыночную», по моим понятиям, цену. Несколько человек пытались торговаться:

– Давай куплю их у тебя по пятерке? – У меня есть только 10 рублей, отдашь вот эту, с морем? я был непреклонен. – Мальчик, здесь у тебя никто не купит, это книжный рынок! ты лучше выстави их в Горьком на Свердловке, где художники продают свои картины. (В советской топономике так назывался Нижний Новгород и улица Большая Покровка, местный Арбат).

На рынок пришла моя бабушка, чтобы проведать, как идет торговля. я рассказал ей о моих неуспехах, и она подытожила: «Надо было отдать за десять!».

Постепенно рынок стал расходиться. я был очень расстроен неуспешным дебютом, и мы с бабушкой отправились домой. Утирая слезы рукавом, у самого выхода из парка я вдруг увидел перед собой того самого покупателя, протягивающего красную десятку с портретом Ленина: «Подпиши, вдруг знаменитым художником станешь!»

 

ПАВЕЛ ПЕППЕРШТЕЙН

Очень хорошо помню человека, который первым купил мою работу – великолепный Пауль йоллес, швейцарский господин, занимавший значимые дипломатические посты. Он был представителем Швейцарии при ООН в Нью-йорке, затем стал государственным секретарем швейцарской конфедерации. В конце 1970-х он приехал в Москву и очень заинтересовался неофициальными художниками из круга моего отца, Булатова и Кабакова. Придя в папину мастерскую он был восхищен его альбомами и картинами, но обратил внимание так же и на меня и спросил – а вот этот вот малыш что делает? Мне было около 12 лет. Папа сказал – это Паша, он тоже рисует. йоллес захотел увидеть мои рисунки. Они понравились ему, и он захотел купить несколько. Мне тогда не приходило в голову торговать своими работами, я выразил желание ему их подарить.

Но он настоял на акте продажи, заявив: «Когда ты станешь знаменитым художником и твои работы будут стоить очень дорого, и ты будешь писать мемуары, не забудь вспомнить о том, что я был первым покупателем твоих работ». я запомнил эту его просьбу, сейчас как раз пишу мемуары, куда включил этот эпизод.

Одна из самых странных продаж описана в книге Александра Бренера «Жития убиенных художников». В 1992-м году он подружился с одним коммерсантом из Казахстана и убедил его, что нужно заниматься коллекционированием. С подачи Бренера казах купил у меня несколько рисунков. Помню, как на следующий день после их визита Бренер пришел с двумя большими сумками денег. Это был период инфляции, сумки были набиты толстыми пачками двадцатипятирублевых купюр, которые вскоре должны были выйти из оборота. Это были последние купюры, помеченные символикой Советского Союза. Помню, я ходил с рюкзаком, набитым этими деньгами, а одна поездка на такси стоила несколько толстых пачек таких купюр.

Из книги Бренера я с огромным интересом узнал дальнейшую судьбу проданных тогда рисунков. Вскоре после их приобретения Бренер и казахский джентльмен сидели в офисе последнего, и вдруг туда в диком гневе ворвался какой-то уголовник из блатных структур (это была эпоха криминального бизнеса). Он начал орать на казаха: «Мало того, что ты денег должен, так ты еще тут развлекаешься и рисуночки покупаешь?» После чего он на глазах изумленных казаха и Бренера уничтожил мои работы (они стояли уже оформленные в рамках под стеклами на полу). У бандита были подкованные туфли, и он яростно бил ими по графике, быстро превратив рисунки в гору клочков бумаги вперемешку с битыми стеклами.

 

ВИКТОР ПИВОВАРОВ

Деньги конвертируются в счастье, но редко и невероятно странным непрямым способом.

Первым моим покупателем был Нортон Додж, знаменитый теперь коллекционер русского неофициального искусства. После его смерти огромная коллекция, насчитывающая несколько тысяч работ, стала музеем. В 1976 году он купил у меня «Проекты для одинокого человека», альбомы «Слезы», «Лицо», «Сакрализаторы» и что-то еще. цен я не помню, но сегодня никто не смог бы поверить, что за такие гроши можно вообще что-то купить. Мы были рады отдать все даром. Никого ведь это наше искусство тогда не интересовало, а тут появился какой-то американец, готовый картины и альбомы купить, и, главное, вывести их «за бугор», тем самым спасти вещи, обреченные на родине на гибель.

Смешная история произошла только однажды. Но связана она не с продажей картин, а с моей иллюстраторской работой. Это было сравнительно недавно, в 2012 году здесь в Чехии, где я живу. Одно маленькое и бедное издательство заказало мне три-четыре иллюстрации к готовящейся книге переводов стихов и прозы Игоря Холина. я сказал, что с удовольствием этот заказ исполню, но пару иллюстраций сделать не могу, только целую книгу. На это издатель сказал мне, что, к сожалению, у них нет денег, чтобы заплатить за такую работу. я ответил, что нарисую иллюстрации и сделаю макет книги бесплатно, поскольку Холин был моим другом и остается любимым поэтом. Однако отказаться от гонорара оказалось недостаточно. Выбранный мной формат издания увеличивал расходы, непосильные для издательства. я пообещал, что непредвиденные расходы тоже беру на себя. Книга, в конце концов, вышла, и даже доплачивать мне не пришлось.

Больше того, я получил гонорар за свою работу – мешок картошки! Чехия – благополучная страна, и мешок картошки – жест, означающий нечто совершенно другое, чем мешок картошки в моем послевоенном голодном детстве. Картошка, которую я получил, была выращена самим издателем на домашнем огороде. Не магазинная, не рыночная, а своя, домашняя! В общем, совсем другая картошка.

Так, чтобы залезли в мастерскую и украли работы, пока не было. Но воровство открытое было. Например, немецкий галерейщик, с которым я по неопытности в начале 90-х годов связался, присвоил целый ряд моих работ. Однако это такая банальная история, что и говорить-то о ней стыдно. Думаю, каждый художник, когда-нибудь сотрудничавший с коммерческими галереями, имеет подобный опыт.

Думаю, что идею в искусстве, в отличие от идеи в науке, украсть невозможно. Идея у художника всегда неразрывно связана с его сердцем, с его душевным устройством. Вор может думать, что он украл идею, но на самом деле он украл нечто, что не имеет никакого смысла.

 

ВАЛЕРИЙ ЧТАК

Помню старый рассказ Гельмана про то, как в галерее встречаются коллекционер и художник. Первый покупает работу за 25 тысяч долларов и думает: «как я переплатил», а художник получает деньги и думает: «как я продешевил». Все недовольны. я никогда не понимал, как люди выбирают работы. Некоторые лежат годами, и никто на них не смотрит. Потом раз, кто-то заходит, говорит «О-о» и покупает. Эта стоит пять тысяч евро, рядом еще две за пять тысяч, почему покупатель выбирает ее? Не было ни разу, чтобы я угадал. Вот одну из первых работ я продал за шесть евро Елене Ковылиной. Ей как феминистке понравился смешной портрет Юлии Кристевой. Это даже и продажей-то сложно назвать.

А мой первый и самый главный коллекционер – Пьер Броше. Он превратил меня в продаваемого художника, сделал видным на рынке. Сейчас у него 30 работ, включая ту, которая полгода лежала у меня на полу в мастерской. Помню, была забавная история, когда Кастельбажак грозился купить всю мою парижскую выставку на корню, но так на нее и не пришел. Зато, встретив Пьера, начал рассказывать про нового художника Валерия Чтака. Пьер в ответ: «Да я его уже столько лет коллекционирую».

Время от времени у меня воруют идеи. Недавно бар в Перми скопировал работу. я хотел было с ними поругаться, потом решил – ну и ладно. Как говорит Юрий Альберт, ты становишься классиком, когда появляются эпигоны. Пермских ребят и эпигонами назвать сложно – перерисовали в ноль. Наверное, я им сильно понравился.

 

ГРИГОРИЙ ЮЩЕНКО

Никогда не понимал коллекционерского импульса иметь в собственности работу любимого художника, не считал отдельную работу самоценной вещью и мыслил исключительно в рамках конкретных выставочных и концептуальных проектов. Поэтому все мои не слишком многочисленные продажи и перемещения произведений проходят по разряду «курьезы». Однажды потенциальные покупатели пришли ко мне в мастерскую, а после, насмотревшись мрачных ранних работ, сделанных по мотивам газетных криминальных хроник и сюжетов жизни низовых слоев населения, попытались выйти на лестницу. Дверь уперлась в тело лежащего на площадке бездомного с Московского вокзала. Они были абсолютно уверены, что это тоже мой арт-объект. В другой раз две гламурные барышни, пришедшие за заказанными авторскими футболками, были вынуждены перешагивать уже через мое собственное обездвижнное тело, не рассчитавшее накануне дозы алкоголя. Как-то раз ныне покойный художник Женя Ма хотел купить мою работу большого формата. Очень обрадовался, услышав «три тысячи». я недоумевал, откуда у него такие деньги – но все встало на свои места, когда я приехал за ними к его девушке. Она протянула красную купюру Банка России и попросила две зеленые на сдачу. Последующая немая сцена достойна пера Гоголя.

Теперь про потери. В результате веселой и психоделичной поездки в город Ижевск в 2008 году утрачены порядка 20 работ, сделанных на сорванных городских афишах. По официальной версии уборщица клуба, где происходила выставка, приняла их за мусор. Самая же запоминающаяся порча работы, которая для меня дороже любых денежных средств – перформанс исполнительницы шансона Елены Ваенги, сорвавшей под прицелом телекамер на моей первой выставке «Реклама наркотиков» работу «Скорость», сделанную из афиши ее выступлений. Как стало известно из инсайдерских источников, устроившие данную провокацию гонзожурналисты долго и безуспешно обзванивали знаменитостей, чьи афиши были использованы в выставке, но лишь Ваенга согласилась на акт вандализма. Карьера певицы после этого пошла в гору, видео со срывом работы получило одобрение поклонников. я, разумеется, не жалею ни о чем – как известно, деньги уходят туда, откуда пришли, а удивительные истории остаются на всю жизнь.

ДИ №4-2018