Александр Седов

В представлении россиянина Восток – это все, что не запад. По этому принципу музей и строился: в нашем собрании предметы искусства и быта от Японии до Марокко, от Чукотки до Южной Африки, есть небольшая коллекция из тропической Африки. Датой создания музея считается 30 октября 1918 года, когда на заседании Президиума коллегии по делам музеев и охраны памятников искусства и старины Наркомпроса известный искусствовед Павел Павлович Муратов сделал доклад об организации в Москве двух музеев – классического Востока и Ars Asiatica.

Мы выросли как раз из последнего1, музей классического Востока так и не был открыт. Послереволюционный музейный бум легко объясним: надо было что-то делать с национализированными частными коллекциями. Открыть музей – самый логичный путь в духе тогдашней риторики: все богатства – народу. Восточного искусства в богатых домах к 1917 году скопилось немало – в конце XIX – начале XX века Восток был в моде. Через музейный фонд, который распределял конфискат, что-то ушло в Эрмитаж, Третьяковку, Пушкинский музей, но осталось много непрофильных вещей, и когда их набралась критическая масса, решили создать специальный музей.

Наш первый экспонат2 – небольшой ковер конца XIX века из Нагорного Карабаха. Он попал в коллекцию из национализированного коврового магазина Липперта на Петровке.

На первых порах музей что ни год менял пристанище3, пока в 1929 году нам не отдали здание церкви Илии Пророка на Воронцовом поле, в котором находился склад чая (опять восточная тема). Здесь музей просуществовал до начала 1980-х, а потом переехал на Суворовский (сейчас Никитский) бульвар, 12а. В церкви осталось фондохранилище и реставрационные мастерские. Теперь мы возвращаем здание церкви, фондохранилище перебирается в павильон Армянской ССР на ВДНХ. Там будет открытое хранение, надеюсь, не хуже, чем в европейских музеях.

У музея два основных источника пополнения фондов – дары и раскопки, покупать на зарубежных аукционах нам не по карману. Коллекции, которые легли в основу музея, были собраны дипломатами, но не только ими. Есть раритеты, например миниатюры к рукописи «бабур-наме» (Индия, XVI век, монгольская школа живописи, из коллекции П.И. Щукина; вероятно, часть этой же рукописи была приобретена в 1913 году музеем Виктории и Альберта в Лондоне). В мире всего три подобных рукописи – помимо Москвы они хранятся в британском музее и в Нью-Дели. Есть и такие предметы, музейная ценность которых появилась лишь спустя годы. однажды моряк с тихоокеанской китобойной флотилии принес сувениры, купленные в 1950-х годах на острове Пасхи. Несколько лет назад я побывал на этом острове и обнаружил, что такие сувениры больше не делают, а похожие раскрашивают уже не натуральными красителями, а фломастерами. В нашем деле главное – выждать достаточное время: когда оно накопится в предмете, возникнет иной смысл и иное значение.

Вообще, археология хоть и считается наукой, но все решает везение: самые выдающиеся находки сделаны случайно. В 1975 году мы приехали в кишлак Исанбай недалеко от Душанбе. Разбили раскоп на холме, и один студент первым же ударом лопаты ковырнул из-под земли довольно большой кусок гипсовой штукатурки с разноцветными полосами. обнаружили буддийское святилище VI–VII веков.

В советское время мы много копали на территории СССР, и кое-что из найденного попадало в коллекцию. Например, один из директоров музея борис Деннике первым начал раскапывать дворец термезских правителей XI–XII веков. С той экспедиции в нашем фонде гипсовые фрагменты декора дворца. Но после того как республики отделились, вывезти что-либо оттуда уже невозможно.

У музея широкие географические и временные рамки. Единственное, что мы не собираем – предметы каменного века. Самые древние наши экспонаты относятся к раннему бронзовому периоду. Музейщики знают, что наименее посещаемые выставки – археологические, и это во всем мире так. Их трудно делать, трудно объяснить зрителям, чем хороши невзрачные черепки и бусины. Хотя для меня истории предметов – самое интересное, про некоторые хоть романы пиши. Вот в зале искусства Ирана выставлен кувшин, видимо, для омовений. Его тулово сделано из китайской фарфоровой вазы в виде тыквы периода Мин приблизительно XV века, а металлические ручка, носик, горло и крышка приделаны позднее, вероятно, в XIX веке. Недавно выяснилось, что нижняя половина нашей вазы хранится в Лондоне в британском музее. А парная к ней ваза попала в Стамбул в музей Топ-Капы. Как это случилось, кто бы рассказал...

зрители в последнее годы интересуются туркестанским авангардом. В коллекции есть Александр Волков, Александр Николаев (Усто Мумин), Павел беньков, бахрам Хамдами, Петр Щеголев, Урал Тансыкбаев, Николай Карахан, Алексей Подковыров и другие. Первые работы этих художников были приобретены в 1934 году после «Выставки картин художников Узбекистана». Что-то сотрудники привезли из командировок и закупочных экспедиций. Тогда цены на этот корпус работ еще не взлетели до небес, и средств, выделяемых музею, вполне хватало на пополнение коллекции такими шедеврами.

зрители любят и Рерихов. Пока павильон на ВДНХ стоял пустым, повесили в нем около 400 работ Николая и Святослава Рерихов, так за шесть недель их посмотрели девять тысяч человек. А золото, на которое раньше народ валом валил, теперь мало кого волнует.

злую шутку с музеем сыграло открытие границ. Наш человек получил возможность доехать до Китая, Турции, Индии. Где раньше можно было увидеть что-то из камбоджийской жизни? Только у нас. Теперь покупай билет куда хочешь и изучай культуру и быт на месте – «ну что смотреть в Музее Востока, я уже был в Топ-Капы». отлично, не хотите смотреть на древности, приходите на современное искусство. Музею даже в советские времена удавалось делать «неформатные» выставки. Хотя, по мне, старое искусство интереснее. Видимо, профессия археолога влияет на оптику.

1 Музей сменил несколько названий: Ars Asiatica (1918–1925),  Государственный музей восточных культур (1925–1962), Государственный музей искусства народов Востока или кратко – Государственный музей Востока (с 1992).

2 Во время реорганизации  в 1927 году ему присвоили новый  номер – 930-III.

3 «Дом Гиршмана» у Красных Ворот, два зала в Историческом музее; здание ВХУТЕМАСа  на Рождественке, 11; «цветковская галерея» на Кропоткинской набережной, 29; центральный музей народоведения.

Сергей Шутов

В 1975 году мне, ищущему молодому хиппи, понадобилось узнать, что такое чань и чем он отличается от остального буддизма. Такое водилось только в закрытых фондах библиотек, попасть в которые могли лишь молодые ученые, пишущие академический труд, или сотрудники самого учреждения. Я пошел по второму пути и устроился лаборантом в Государственный музей искусства народов Востока, который в те годы располагался в храме Пророка Илии на улице обуха (сейчас Воронцово Поле). Это было место для интеллигентных мальчиков, пересидеть-перекантоваться. В новом статусе прихожу в библиотеку, записываюсь. Библиотекарша божий одуванчик, а при ней молодой библиотекарь Володечка Сарабьянов.

Мы тут же подружились. Он открыл для меня спецхраны. А лучшей моей подружкой стала секретарь парторганизации Татьяна Метакса, с которой было многое выпито и пережито.

В Музее Востока я проработал четыре года, больше чем на любой другой работе. Мне так там нравилось. И музей был либеральным, в отличие от того же Пушкинского, куда я устроился позже. однажды показывали нежнейших грузинских художников. На монтаж они приходили с завернутыми в газетку сулугуни, зеленью, ткемали. И винишко привезли. Неосторожная старушка-смотрительница сделала им замечание. На что они хором спели, что по-другому работать не будут и, если она хочет провала, то они конечно могут все это обратно в газетку свернуть и унести. Прогрессивные живописцы! В те годы в Музее Востока часто показывали современную живопись. Привозили искусство из Сирии и других дружественных стран, попадались изводы Клее, полуабстрактные композиции, которые странно было видеть на стенах государственного музея.

Но случались и странные выставки этнического характера. До сих пор помню, как пахли прибывшие прекрасные ящики из толстой розовой фанеры из центральной Африки. После вскрытия из ящиков вылетела мошкара. На следующий день половина музея ходила с опухшими от аллергии глазами. Мухи эти бесновались еще дня три. затем вызвали бригаду дезинфекции, которая еще три дня бегала травила их. Мы всерьез перепугались. Кто знает, что за тропическую лихорадку они переносят. Потом я с опаской наблюдал, как смелые искусствоведы брали в рот полузасохшие кожаные мундштуки африканских духовых инструментов и пытались что-то наигрывать. Эти корявые дудки и так страшно выглядят, и неизвестно, ради чего они вообще были изготовлены.

Другое дело саксофон. Я тогда увлекался фри-джазом, мне подарили инструмент, но я не мог играть дома и забирался в самый дальний церковный подвал для упражнений. Там сумасшедшая акустика и окаменевшие угольные кучи, на которых я валялся. Саксофон – очень эротичный инструмент. Когда извлекаешь звук, он вибрирует. Даже просто перебирая клапаны, получаешь физиологическое удовольствие. Не важно, какой звук получался. Там я и вопил – разнообразно и бесконтрольно. было интересно, слышно ли это в остальном музее. Потом кто-то из сотрудников рассказывал: «Да-да, Сережа, я помню. Все мы знали, в пятницу после обеда лучше не трогать рабочих, потому что они заняты своей интимной жизнью».

Расскажу и про пьянство. На мальчишнике по случаю свадьбы моего приятеля было так хорошо, что я надербанился и в первый и последний раз попал в вытрезвитель. Пришла бумага из милиции, и музею надо было как-то отреагировать. Собрался партактив: женщины, которых я достаточно неплохо знал по работе и которые знают меня, сидят за столом. Я стою посреди зала потупившись. Собрание было смешным, будто на сталинской картине в стиле соцреализма. Мне стыдно вдвойне: во-первых, напился и попал в вытрезвитель, во-вторых, у меня там уперли зарплату и один том Акутагавы Рюноскэ, который я взял в музейной библиотеке. Это же двухтомник, где я возьму недостающий том?

Совершенно роскошным времяпрепровождением была инвентаризация. Это когда глава отдела каких-нибудь ковров должен развернуть и свернуть хранимую им коллекцию, переписать инвентарные номера, проверить состояние предметов. И вот передо мной сидит главный специалист по коврам в Советском Союзе, я с удовольствием задаю ему дурацкие вопросы, а он на них отвечает – от анекдотов до серьезного технологического анализа. Кроме того, я все эти ковры перетрогал, тактильная связь с предметом! – тогда пойди найди белые перчатки. Неописуемый опыт. Мне важна эта кухня. Там вообще сказочные коллекции: от минималистичного фарфора династии Мин до индонезийских ножей с невероятными названиями. были и вещи, недоступные моим глазам и рукам. Статуса достаточного не было. К тому же, описи происходят раз в несколько лет, и я попал только на часть из них.

Когда музей переезжал, я думал, зачем им это. Но потом, побывав в кабинете у тогдашнего директора Татьяны Метаксы, ощутил странные закономерности. он находился в бывшей квартире Мишки Гнедовского (раньше это была мало заселенная коммуналка), с которым я дружил с третьего класса, а в этом кабинете мы валялись на паркете в детстве, а потом впервые попробовали на язык французский одеколон.

Промысел божий существует, хоть смысл его недоступен.

ДИ №6-2018