Похоже, что сейчас время остановилось. Не то чтобы ничего не происходило; напротив, наша жизнь полна событий, но они не приносят ничего нового. Даже такие явно невероятные и революционные процессы, как советская «перестройка», происходят под лозунгом возвращения к ленинским принципам социализма, и массы тоже понимают их как возвращение к более нормальному образу жизни.

Идея прогресса словно наткнулась на невидимую стену. Порой человечество напоминает скрягу, который схватил тяжеленный слиток и не может ни поднять, ни опустить его. В области искусства эта культурная ситуация получила название постмодернизма. Это замешательство напоминает мне мои детские страхи, когда я впервые познакомился c советским обществоведением: оказалось, что история движется вперед такими бешеными темпами, от феодализма к капитализму, а потом к социализму и коммунизму, что было просто страшно представить себе, что это стремительное движение может резко остановиться. И в то же время было маловероятно, что после коммунизма может последовать еще какая-то общественно-экономическая формация.

Модернистская идея прогресса напоминает социальную теорию марксизма, по духу своему она близка к стилистике агитационных плакатов, на которых рабочие изображены
в позах бегунов, приближающихся к финишной черте. Машина прогресса незаметно перескочила c движения по спирали на круговое движение, естественно, скорость движения резко возросла. Все это хорошо видно на моде «ретро» последнего десятилетия. В 1980 году в моде были 50-е годы, в 1984 – 60-е, в 1987 – 70-е, a в 1988 году появилась ностальгия по началу года. Хаотичная природа авангарда стала очевидной; обыватели же только и ждут, чтобы кто-нибудь из шагающих вперед споткнулся, и тогда буддистская улыбка «здравого смысла» заиграет на их лицах. Тем временем художники в панике бросились «спасать свое лицо»: одни уходят в безумие, апатию или симуляцию, другие возвращаются к ремеслу, традиционным образам и цеховой специализации. Попросту говоря, публика сейчас ждет Заратустру. В этой ситуации и советское искусство не в состоянии доставить мировой культуре соответствующее удовольствие и представить действительно качественно новые достижения. В нем немного экзотики, привкус агитпропа и чуточку соцреализма (инте- ресно, что мои соображения по этому поводу сами по себе являются примером dеja vu).

B конце прошлого века также было немало ожиданий «конца света». Ho факт остается фактом: свет не идет c Востока и Восток никак не алеет. В то же время нас с самого детства убеждали, что мы никак не можем дать истории идти своим ходом. Разве не в нашей стране нас убедили проиграть войну, чтобы затем превратить ее в гражданскую? Разве не в нашем сознании хранится хри- стианская память св. Иринея Лионского? В своих рассужде- ниях, записанных им почти на пути к римскому императору, где он должен был быть брошен на съедение львам, он не только давал моральные наставления, но и выразил горячее желание претерпеть мученическую смерть, так что даже подгонял ведущий его конвой, потому что ему казалось, что он идет слишком медленно. И разве не мы несем слова апостола Павла из первого послания к коринфянам: «Говорю вам тайну: не все мы умрем, но все изменится» (15.51).

Действительно, если мы сравним время, прошедшее до нашего рождения, c временем, следующим за нашей смертью, станет ясно, что бессмертие гораздо более естественно. Нынешнее состояние культуры очень похоже на то, что в психологии называется post coitus tristia; не случайно, что французы, одновременно и беззаботные и рационалистичные, назвали оргазм la petit mort. Современное искусство являет попытки художников заговорить заново, создать новый язык человечества в эпоху постиндустриальной и постмодернистской жизни. Эти попытки часто напоминают детский лепет или занятия у логопеда для тех, кто пережил шок. Тем не менее я думаю, что они достойны, потому что в основе их лежит стремление к правде, ясности и новой искренности.

1989

Впервые опубликовано в журнале Декоративное искусство СССР