Театр Брусникина – это «новый театр», созвучный мировым театральным практикам. Трудно сказать, что такое новый, «постдраматический» театр сегодня. Его много, он разный. Его зритель пережил радикальную эмансипацию, все чаще он не прикован ни к креслу, ни к авторскому замыслу. Мы привыкли к историям, рассказанным со сцены неактерами и актерами, не похожими на актеров, к отсутствию привычно сделанной пьесы. Привыкаем к тому, что фигуры режиссера, актера, художника и драматурга редуцируются, что спектаклем может стать слайд-программа, дискотека, прогулка по городу, совместное молчание, коллективная читка, случайное сочетание жестов в жестко заданном пространстве или наоборот.

Мы привыкли к перформативному, интерактивному, процессуальному театру, обжив эти понятия на площадках современного искусства. У процессуальности всегда были свои апологеты и скептики, иногда в одном лице. Николя Буррио, автор влиятельной в 1990-е годы эстетики взаимодействия, в 2003 году усомнился в ней: «Я не вижу смысла фетишизировать процесс. Почему он должен быть важнее, чем объект?» (ХЖ № 53. Интервью с Виктором Мизиано, 2003). Апология процесса и неизбежность результата, спектакля – еще одна интрига нового театра. Театр Брусникина всегда предполагал обязательность традиционных фигур режиссера и актера, драматурга и художника. Но профессионализм доводился до такого уровня совершенства, что становился незаметным, прозрачным.

За каждым спектаклем стоит бесконечная напряженная работа по производству и воспроизводству театра Брусникина и его учеников-брусникинцев. Уроки сценической пластики и речи, совместная поездка по Транссибирской магистрали, ночь в лесу, разговоры с учителем, – все это, вынесенное за скобки спектаклей, ощущается как особое качество театра. Дмитрий Брусникин умел совместить традицию и отказ от нее, мейнстрим и эскейп. Это мало кому дается и удается.

Любимый студент Олега Ефремова, закончив Школу-студию МХАТ, Брусникин сразу начал преподавать актерское мастерство, и традиционная дисциплина в традиционном театре сделалась фундаментом театра нового, сочетая умения и драйв. Это театр единого коллективного тела, где не бывает маленьких ролей и тем более маленьких актеров.

«Опыт каждого человека уникален. Нужно создать условия, чтобы человек мог поделиться им», – утверждал Брусникин. Эти условия потребовали не только виртуозного владения профессией, но человеческой уникальности, в которую верил Дмитрий Владимирович и которую умел обнаруживать в учениках и всех, с кем работал. Дмитрия Брусникина часто можно было увидеть в залах разных театров. В отличие от многих коллег, он ходил на их спектакли. Он обращал на себя внимание в любой толпе. Одаривал своим знаменитым объятием, «умягчающим сердца», по словам Ксении Перетрухиной. Их последняя совместная работа – спектакль «До и после». Ксения рассказывает, что «он раздавал себя», казался одновременно человеком Возрождения и героем будущего, не противоречивым, не травмированным, прямо противоположным культурному герою ХХ века. Мягкий человек с твердыми принципами. Открытый, щедрый, знающий. Он никогда не спешил и никуда не опаздывал. Бессменный нападающий в футболе и любитель валяться на диване с книжкой. При всей занятости Дмитрий Владимирович находил время для стариков из Дома ветеранов сцены, дружил с ними. Однажды родилась идея свести в одном пространстве и времени актеров, у которых все в прошлом, и новый курс, юных и амбициозных первокурсников. Так родился спектакль «До и после». Ему предшествовало много встреч в Доме ветерана, вымытых окон и выпитого чая. Экскурсии в обыденную жизнь обернулись историями о несбыточных мечтах, смысле жизни прожитой и еще предстоящей, болезненной репетицией старости.

Чтобы реальность в формах самой реальности вышла на сцену, нужна большая работа. Вербатим с его предельной индивидуальностью героев рождается из гор записанных кассет, «ада и хлама» бесконечных разговоров. В спектакле «До и после» шестьдесят зрителей оказываются в пространстве с накрытым длинным столом и несколькими «домиками», им придется совершить выбор, что делать, не зная правил игры. Все как в жизни. В каждом домике актеры рассказывают «свои» истории. Если там есть свободное место, загорается лампочка. Мест сорок, зрителей шестьдесят. Историй восемнадцать, но как ни старайся, всех не услышишь. «Не торопитесь, не толкайтесь», – слаженно поет хор. В принципе, можно просто остаться за столом с чаем и пирогом, поговорить со случайным соседом. Никто не знает, где произойдет самое важное. Кто-то тихо играет на саксофоне, кто-то режет пирог, разливает чай, кто-то читает или просто молчит. Так выглядит «коллективное тело» этого театра в действии.

Если не знать Брусникина, трудно понять, как достигается такое отношение к совместному пребыванию на сцене. Обучить редкому сегодня качеству восхищаться жизнью и другим человеком, не снижая этической планки, можно только если сам умеешь. Ксения Перетрухина вспоминает, как он умел, по-детски, заразительно, искренне.

«Боже, как это интересно! – вдруг задумчиво говорил он. – Там одна женщина карабкалась к гнезду вороны... А вот это, где женщина хранила триста писем любовника всю жизнь, и ведь не вышла за него».

Восхищение жизнью может стать художественной стратегией.

Здание МОММА в Ермолаевском впервые рассмотрено как антропоморфное целое. Пять этажей не много, если хочешь представить мир гиганта и найти в нем место каждому желающему. «Важно, чтобы зритель включился, чтобы было много встречной человеческой активности. Понимаете?» – волнуется Ксения. Я понимаю. Вспоминаю инсталляцию Кабакова «Где наше место?» с гулливеровскими ногами до колен и отсутствием всего остального, всплывает в памяти первая биеннале в Валенсии, где выставка кураторов Оливы и Гринуэя членилась на «Мозг», «Желудок» и другие части тела.

Так запускается процессуальность теперь с моей, зрительской стороны. В подобных выставках трудно избежать мемориального пафоса. Там определенно будут рискованные жесты. Но боль утраты может показать и запах жареной картошки, любимой еды героя. Биографию Брусникина визуализируют вагончики детской железной дороги, зигзагами набирающей высоту, чтобы остановиться на уровне его роста – 188 см. Можно будет

узнать, каким он был путешественником и грибником. Спрятанные за наушниками, за многими дверями и дверцами в стенах экспозиции воспоминания и архивные записи потребуют много времени, усилий и человеческой активности, о которой беспокоится куратор. Наконец, зрителям предстоит встретиться с говорящей головой Брусникина гулливеровского масштаба и его студийцами, живыми, в натуральную величину. Они покажут учителя во всех ролях, от Володи Ульянова до князя Шадурского, и его главной роли педагога и незабываемо хорошего человека.

Образовательный центр Московского музея современного искусства. Ермолаевский пер., 17.

До 17 ноября. 

ДИ № 5-2019