Кира Сапгир: Вы всю жизнь ведете диалог с пространством картины, заняты улаживанием конфликта пространства и плоскости. Как решаются эти проблемы в новом цикле «Формула самозащиты»? 
Эрик Булатов: Точно так же, как всегда. Пространственный характер картины остается основополагающим. Но, конечно, одновременно существует и плоскость. Я трансформирую ее в пространство. Отчасти изменилось построение. Горизонт, который я понимаю как границу возможного пространства, сильно отодвинулся в глубину. И теперь это уже не социальный горизонт, а экзистенциальный.

КС: Объясните, пожалуйста, про горизонт. 
ЭБ: Экзистенциальный мир – тот, где мы еще можем хоть как-то ощущать, чувствовать, воспринимать. Услышать и увидеть мир, существующий за пределами реальности, за горизонтом – суть моих усилий последних лет. И если ранее горизонт удалялся, сейчас он надвигается на нас.

КС: Ваши работы – политические высказывания?
ЭБ: Нет, это эхо сегодняшней жизни. Наше сознание находится под постоянным сильным давлением медийного пространства. Под видом информации о том, что происходит вокруг, мы получаем инструкцию, что думать и как относиться к происходящему, чего вообще не надо замечать, а на что обратить особое внимание. Печать и телевидение в сущности пытаются сформировать единое типовое сознание. Как уцелеть под этим давлением? Как сохранить свою личную независимость и право на человеческое достоинство? Я для себя вижу только один выход: спокойно делать свое дело, а на все эти внешние воздействия абсолютно не реагировать, то есть попросту говоря – насрать!

КС: Современное изобразительное искусство изобилует словесным контрапунктом. Вам это близко?
ЭБ: Насколько я понимаю, нынче слово часто используется, чтобы как-то мотивировать изображение. Меня этот принцип не устраивает. Ведь слово должно быть иллюстрацией к изображаемому, а получается обратный эффект: изображаемое служит иллюстрацией к тексту и играет тем самым прикладную, вторичную роль. Изображение не надо объяснять – просто видеть. Смотреть глазами, а не ушами, как сейчас, увы, принято в мире.

КС: А что для вас слово в таком случае? Чему оно служит в картинах? 
ЭБ: В моих картинах слово – персонаж. Вернее, один из важнейших персонажей, который должен самого себя объяснять.

КС: Для иностранца ваши «слова-герои-персонажи» зачастую непонятны. Для них это иероглифы. Почему продолжаете пользоваться кириллицей?
ЭБ: В каких-то случаях для меня важна не просто смысловая нагрузка конкретного слова в картине, но и его звучание. Я пользуюсь русскими буквами оттого, что, например, «Насрать», написанное не русскими буквами, было бы непонятно для меня самого. «Насрать» – ну как его написать в переводе? Невозможно. Для меня кириллица – буквы, с которыми я естественно себя чувствую, которыми владею. Когда приходится писать латиницей, чувствую себя скованно. Я напишу, конечно, нормально, я не безграмотный, но это чужой язык. Чужое поле.

КС: В Средние века говорили: назвать дьявола – значит прогнать его. Не пытаетесь ли вы отделаться от собственных наваждений, вскрыв консервную банку с дьяволом?
ЭБ: Этот вопрос мне нравится. Дьявол уклончив – не зря его зовут «лукавым». Действительно, чтобы избавиться от наваждения, надо взглянуть дьяволу в глаза – показать, назвать его. Но в картинах я не выискиваю специально ничего негативного или позитивного. Просто живу в этом месте, в это время и обещаю не отворачиваться и не врать. Вот это, собственно, и есть мое кредо.

КС: Вашим лозунгам-издевкам – «Слава КПСС», «Добро пожаловать», «Не прислоняться» и прочим – можно придумывать разные интерпретации. Советского Союза уже давно нет, а вы все продолжаете его проклинать. Чувствуете его возвращение?
ЭБ: Возврата в прежнем виде не случится. СССР кончен, но есть опасность идеализации советского прошлого, особенно Сталина. Невозможно войти в одну и ту же реку. Кажущееся псевдоподобие прошлому – как бы спираль, раскрученная в обратном направлении. И я просто показываю эту трансформацию. Сегодня у меня игра не в пространство, а во время, в которое приходится жить.

КС: Может, как в детском стишке, прочитать: «Нас – рать»? Кто еще с вами в ваших рядах?
ЭБ: Конечно Всеволод Некрасов, мой любимый поэт. У меня есть цикл картин, сделанных на его стихи. Было легко работать с его словом. У него слово разговорное, такое горячее, не на бумаге, не на плоскости, оно в пространстве. Его слова я воспринимаю как свои. Вот, например, картина «Живу – Вижу», или же – «ВОТ» (с точкой в центре буквы О). Что такое – это некрасовское «вот»? Чистая, фактичная наличность и чистая указательность, представленные в самом элементарном, то есть наиболее фундаментальном и конкретном виде. То же самое (хотя и не только это) выражает хайдеггеровский Dasein – фактичность и фундаментальность присутствия.

КС: Дюшан на вопрос «как отличить искусство от неискусства» ответил: конец пришел не искусству в целом, а традиционному представлению о нем. Каков ваш ответ?
ЭБ: В свое время я писал о Дюшане и его концепции искусства работу. Важно не создать что-то гениальное, а доходчиво объяснить, почему же перевернутый писсуар вдруг стал неповторимым шедевром. Мой ответ: сегодня искусство – обязательно опыт. Зрителю уже недостаточно «просто смотреть», нужно участвовать. С этим связан мировой интерес к перформансам. Искусство всегда старалось нарушить границу между собой и жизнью. Но каждый раз обнаруживается, что это сделать невозможно – граница по-прежнему есть, просто теперь она передвинута. Но желание искусства включить зрителя в свое пространство было всегда. Когда вы смотрите на «Березовую рощу» Левитана, вы просто в нее попадаете, забывая – хорошая это живопись или плохая. В ХХ веке, когда работал Малевич, зрителю предлагалось взять те же инструменты, что были у художника, работать вместе с ним и менять жизнь. Я тоже всегда старался максимально открыть картину, чтобы зритель мог в нее войти.

КС: Эпатажно-эмоциональный крик «Насрать!» в чем-то сродни «Ослиному хвосту». Вы его выплескиваете в толпу, в зрителей?
ЭБ: Вообще-то я не «выплескивал» никакого крика. Это своего рода выход и вывод последний, что я сделал для себя. Своего рода и рекомендация. Средство самозащиты, инструкция, как сохранить свое «я», человеческое достоинство, право на собственное мнение.

КС: Эрик Владимирович, откуда все же взялась у вас эта мантра?
ЭБ: С этим связана история из моей молодости. В 1957 году я был студентом в Самарканде и познакомился с графом Сергеем Николаевичем Юреневым. Он до войны был директором художественного музея в Твери (тогда Калинин), затем арестован, после лагеря работал археологом в Средней Азии. Удивительный человек, длинный, худющий, с бороденкой. Смешной и величественный одновременно. Абсолютный бессребреник, его все уважали. Жил он в Бухаре в маленькой комнатке, ключ лежал под ковриком.

Мы с ним подружились, хотя разница в возрасте была огромная. Просто невозможно было, чтобы он сказал грубое слово или повысил голос. Он разрешил у себя в доме пользоваться всем, чем угодно, только занавеску на простенке открывать было нельзя. «Это мое святое место, когда моя жизнь делается совсем невыносимой, я здесь молюсь, и это мне помогает». Там коврик лежал, чтобы можно было встать на колени. Я дал слово, что не буду лазить за занавеску.

Честно выдержал, хотя безумно было любопытно. Но в последний вечер, когда надо было уезжать, мы с ним так сердечно сидели, всю ночь разговаривали, и я попросил: «Сергей Николаевич, ну покажите мне вашу молельню, ваше святое место».

Он отдернул занавеску, и там на стене карандашом было написано «Насрать» – шок невероятный, на всю жизнь просто. Вот так это слово для меня осталось. Теперь я сам в такой же ситуации, как он тогда.

ДИ № 5-2019