Наука выживать

Пятый выпуск многосерийного проекта «Удел человеческий» посвящен теме биографии. «Биография – это живой процесс творческого проживания жизни, и каждый ее новый поворот может ее полностью изменить, – сообщают кураторы проекта Виктор Мизиано и Анна Журба. – Именно поэтому биография неотторжима от смерти: ее смысловой стержень проступает со всей очевидностью только тогда, когда жизнь завершается и теряет способность к развитию. Вот почему биографии чаще всего пишут посмертно». Однако один из участников выставки, художник родом из Азербайджана Баби Бадалов умирать не собирается. Он страстно противостоит любым попыткам его погубить. Биография художника строится на принципиальном выживании. Если темный питерский подъезд становится слишком опасным местом, Баби покидает город на Неве, несмотря на безмерную любовь к нему. Если нужно получить убежище в очередной стране, никакие границы и полицейские кордоны художника не остановят. «Не дождетесь!» – как бы вторит он старому анекдоту.

Когда его просят рассказать про творчество, он говорит о своей жизни, о прошлом и настоящем, о случаях, которые с ним приключались, о трагедиях, которые он пережил. В первый раз это обескураживает, но со временем к такой постановке вопроса об «искусстве» привыкаешь. По телу художника расползлись татуировки – вехи его жизненного пути. Такую же интимную связь он сохраняет со своими работами. Они словно отслоились от его кожи, слетели с языка, но при этом оставили связь с покинутым телом. Это не рисунки, росписи по ткани или муралы – это сам художник, его плоть и кровь. Довольно жутко, если вдуматься.

Всем своим существованием старается оспорить художник и другое утверждение кураторов: «Чтобы написать автобиографию, надо вообразить себя другим или же, что по сути одно и тоже, смотреть на себя глазами другого». Если Баби начинает смотреть взглядом другого, то быстро теряет дистанцию и сливается с ним. Для художника нет чужих языков (в том числе потому, что у него уже нет родного языка). Он мгновенно ассимилирует любую аудиальную среду, в которую попадает. Баби намеренно стирает этнические, лингвистические, гендерные и государственные границы. В его мире нет другого, есть только Я, переходящее в общечеловеческое Мы. Ну или как стало модно с некоторых пор – Я/МЫ.

Объективность вымысла

Залы, посвященные бельгийско-израильской сюрреалистке Жюстин Франк, воспроизводят ее посмертную ретроспективу, которая была впервые показана в Музее современного искусства в Герцлии с января по март 2003 года. Позже выставку возили в США, Голландию, транслировали на независимой онлайн-платформе liaux.org. Зрители видят несколько серий рисунков и живописи, созданных художницей в конце 1920-х – начале 1930-х годов. Несмотря на то что дожила она предположительно до 1943 года, исключительно в этот краткий период на стыке двух эпох Франк смогла продемонстрировать публике, прежде всего парижской, свои работы. Тогда же случился ее краткий роман с Жоржем Батаем, а также она напиcала порнографический роман «Сладкий пот». Потом будет отъезд из Европы, где усиливается антисемитизм, в Палестину, практически полное забвение в Тель-Авиве, нападения на других художников, оказавшихся там же. После атаки на дадаиста Марселя Янко у Франк возникают проблемы с общественностью (ее буквально избивают) и законом (ее арестовывают, но отпускают под залог). Ей помогают друзья. 12 апреля 1943 года она выходит из дома лучшей подруги и бесследно исчезает.

А теперь правда: Жюстин Франк придумана израильским художником Рои Розеном, у которого она, к тому же, не единственное альтер-эго. Вымышленная биография построена на совмещении всех важных для автора тем – авангард (особенно дадаизм и сюрреализм), еврейская тематика (в частности иудейская мистика и судьба скитающегося народа), эротика. Франк оказывается связанной со знаковыми фигурами, становится свидетельницей и активной участницей важных исторических событий. В своей статье «Выдумка: парафикция и правдоподобие» (2009; недавно вышла по-русски) американский искусствовед Керри Ламберт-Битти приводит похожий проект. В 2005 году израильский художник Майкл Блам представил на IX Стамбульской биеннале дом-музей Сафийе Бехар. Утверждалось, что она жила в Турции в первой трети ХХ века, дружила с Кемалем Ататюрком и, будучи феминисткой и вообще прогрессивных взглядов, сильно повлияла на создателя новой Турции. После его смерти она уехала в США. После той биеннале, несмотря на то, что фиктивный характер проекта был неоднократно указан в прессе, время от времени Сафийе Бехар становится «реальной». В 2008-м в Турции, сообщает Ламберт-Битти, «автор одной газетной статьи упомянул ее в ряду исторических фигур, судя по всему, не подозревая о ее связи с Бламом и вообще искусством». Возможно, и Жюстин Франк однажды оживят.

«В той мере, в которой биография суть литературно-художественный жанр, – пишут Мизиано и Журба, – ей часто принято отказывать в статусе объективности. Биография – даже самая педантичная и выверенная в источниках, – это не историческое свидетельство, а произведение искусства». Дальше они отмечают, что можно признать объективной только саму мотивацию написать биографию. Но это противоречит ситуации с оживающими персонажами. Их биографии парадоксальным образом получают пресловутый статус объективности. В том числе это происходит благодаря напряжению, которое создается сомнениями в их реальности. Ведь ничто так не укрепляет веру в явление, чем споры о его реальности. А мотивация Рои Розена, равно как и Майкла Блама, отходит на второй план.

Музейная вечность

Видео Ольги Чернышёвой рассказывает о Музее Чехова, его «строго регламентированной жизни». Зачастую экспозиции музеев – не только посвященных чьей-то биографии и не только в России – строго-настрого запрещено изменять. В них нельзя проводить интервенции. С ними не рекомендуется играть и шутить. Это как скрижали завета, которые можно лишь разбить, чтобы получить другие. Скандальное увольнение Клементин Делисс, директора Этнографического музея во Франкфурте, в 2015 году было как раз связано с тем, что она «отменила» постоянную экспозицию и дала возможность художникам формировать облик институции. Ей, впрочем, удалось отсудить за это компенсацию – но тем не менее. Священный характер экспозиции и в целом музейного церемониала естественно переходит и на тот предмет, о котором в институции рассказывается. Недаром в России процветает поклонение хрестоматийным культурным фигурам. Искажение канона в рассказе о них карается чуть ли не смертью (как минимум тюрьмой, штрафом, телесными наказаниями, народным негодованием и проклятием во веки веков). «Раз биография суть не объективный факт, а художественный конструкт, – утверждают кураторы нынешней сессии «Удела человеческого», – так давайте хотя бы отчасти вернем ей объективный характер тем, что наглядно вскроем ее художественную условность, или, если воспользоваться названием одного из замечательных биографических произведений минувшего века (романа Хулио Кортасара), давайте представим биографию — личную или чужую, индивидуальную или групповую, как „модель для сборки“». Казалось бы, Чернышёва следует этому совету.

Она снимает «на любительский манер», как сказано в гиде к выставке. Камера трясется, теряет экскурсовода, упирается в стену. Не всегда понятно, что вообще происходит на экране. Такая наглядная деконструкция привычного музейно-просветительского дискурса. Чернышёва как бы предлагает перекомпоновать имеющийся набор элементов, чтобы собрать музей, а вместе с ним и биографию Чехова иным способом.

Однако окаменевший канон не сразить помехами. Они как фильтры, которые накладываются на изображение. Эффекты меняются, но картинка в основе все та же. В действительности, предлагаемый формат конструктора оказывается обманкой.

Есть такая детская развивающая игрушка-сортировщик, где кубик можно вставить только в квадратное отверстие, а цилиндр – только в круглое. Вот в видео Чернышёвой зрителю показывают: что бы он ни делал, этот музей все равно будет существовать с такой же утвержденной при царе Горохе экспозицией, с повторяющимся десятилетиями текстом экскурсии и все с теми же милыми бабулечками. Они как раз все четко понимают. Музеи заменили не только дворцы, но и церкви. Их стали воспринимать как сакральные пространства. И как бы мы с этим ни боролись, пока что на страже этого религиозного по сути порядка стоит государство.

ДИ № 6-2019