Как художник театра и постановщик я занимаюсь и сценографией, и созданием костюмов. Интересно совмещать обе роли, полностью отвечать за мир, возникающий на сцене. В Электротеатре я так сделала несколько проектов – «Идиотология», «Служанки бульвара Сансет» и «Гамлет. Драматический конструктор».

Обычно Электротеатр считается визуально избыточным, но Гамлета можно считать апофеозом минимализма выразительных средств (и бюджета). Все костюмы сделаны из тайвека, а реквизит и декорации – арт-объекты «трупы», слепки из пищевой пленки и скотча с фигур живых людей. Эти «трупы» во время действия становились и призраками отца Гамлета, и собственно трупами. В какой-то момент они менялись местами с актерами: когда у тех кончался запал, творческий импульс, актеры становились оболочками, а пустые слепки с человеческих существ в их руках обретали новый смысл. Я люблю делать сложносочиненные костюмы, в которых что-то двигается, трансформируется, как сказала одна коллега, это перформативный костюм, содержащий в себе акт действия.

Мне неинтересны картинки, этот этап уже пройден, мне интересны смыслы. Невозможно на живого человека просто нахлобучить красоту и сказать: «Давай, иди». Спектакль «Гамлет» вышел за собственные пределы, вокруг него возникли разные события с моими студентами из ВШЭ, которые начали придумывать своих персонажей, делать их из разных подручных идиотических материалов, и мы с ними устраивали перформансы, инсталляции, пикник с этими артистическими объектами. Я как художник могусоздавать роскошные миры, где все бурлит и фонтанирует, но точно знаю, что могу сделать такой же бурлящий эффект из ничего, просто на голом энтузиазме с командой, готовой бросаться в неизведанное. И «Гамлета» я люблю больше, чем «Сверлийцев», потому что в него вложено больше естества, личных кишок.

Электротеатр задуман семь лет назад и пять лет существует. Когда так долго работаешь вместе, уже не нужно ничего обсуждать – со сценографом Юрием Хариковым мы понимаем друг друга без слов, как и с Борисом Юрьевичем Юханановым. Любой проект мы делаем долго и очень подробно – проводим креативные сессии, которые длятся месяцами, проверяем все придумки драматургией. Мало кто в современном российском театре так работает. Когда появляется материал, все его читают, получают какое-то ощущение от текста. Потом Борис Юрьевич собирает нас и посвящает в мир пьесы, важный для него как для творца. Потом расходимся, что-то придумываем – каждый отзывается своим – потом собираемся и начинаем создавать действие. Читаем текст, и композитор сразу – парам, художник – пэмс, художник по свету – тыц, хореограф – трынкс, и смотрим, что получилось. Немножко накидали «мяса», отошли. Потом снова встречаемся и с новыми идеями опять проверяем все действием: в мизансценах, в диалогах, в пространстве, я тут же рисую картинки. Это вообще предмет моей гордости – я могу работать очень быстро – если есть пять минут на эскиз – сделаю. Но при этом я не остановлюсь, пока не пойму, что счастлива. Наверное, счастье и есть идеальный барометр качества: вижу картинку, и если я счастлива от нее, то мне все равно, кто что скажет.

Для новопроцессуального театра работа над спектаклем так же важна, как и его выпуск. Это очень живой процесс, в котором Борис Юрьевич – основа и главная махина, но он всегда готов включить в себя всех остальных. Мы не под тазиком, который всех прихлопнул.

В Электротеатре вообще невероятное доверие друг к другу, я могу пару звуков услышать и начать рисовать эскизы. У нас нет страха, что идеи будут проходить художественную цензуру. Если Борис Юрьевич позвал в проект – значит, доверяет моему художественному сознанию, я полноценный автор со своим правом на высказывание, естественно, в рамках пьесы. Другому режиссеру таскаешь варианты, и он решает – то, не то, будто проходишь отдел художественного контроля. Мне кажется, это отмирающий вид отношений внутри команды, куда важнее сотрудничество. Пришло время высказывания не авторского, а соединенного, со-творческого.

Студентов своих (будущих художников-постановщиков) я учу так же – если композитор, художник что-то предлагает – доверяйте ему, услышьте его смыслы, которые наполнят вашу картину бытия. Не надо перекраивать чужие идеи, откуда у вас на это право?

Предельно далекий от минимализма последний проект – «Пиноккио». Мы делали его три года, придумывали мир, фактически ничем себя не ограничивая. Такая уникальная возможность мало кому вообще в жизни выпадает. Пьеса Андрея Вишневского «Безумный ангел Пиноккио» могла стать прекраснейшим кинофильмом, но театром… – непонятно, как вообще к этому материалу подобраться. Нужно было создать сложную вселенную со своей мифологией, дойти до воплощения небесного театра.

Мы не иллюстрировали текст пьесы, придумали свою вселенную, что позволило дистанцироваться от текста. Миф Вишневского очень красив и близок мне – небесный театр марионеток и ангел апокалипсиса, предвестник конца творчества, когда художник доходит до предела своей ответственности.

Образная система спектакля строилась как постоянно меняющиеся миры, в которых действует набор персонажей, словно случайный набор слов – Птенчик, Дорогая, Старичок, Сверч, – но очень тонко связанных друг с другом как единая структура. Борис Юрьевич придумал ремаркеров, они озвучивают сложнейший текст авторских ремарок, который невозможно визуализировать. В центре сцены храм, который впускает в себя разные миры. В античный храм, например, столько поколений и цивилизаций заходило. Ремаркеры – части храмового пространства, я их сделала из разных веков и культур, они часть архитектуры. Сегодня храмы устроены как музеи, по которым сквозняком ходит время. Прошли Светлячки, прикатили Птенчики на супер автомобиле из будущего, потом еще кого-то ветром принесло и унесло. А Пиноккио – странненькие эмбриончики, которые за время действия меняют свою шкурку, обретая человеческие черты, очень цельные в своем универсальном мире, который пока никому не принадлежит. При этом в них есть явные черты тинейджерства, дикой смеси инфантильности и такого наивно-мудрого принятия жизни.

К «Пиноккио» Юхананов с Вишневским шли, сколько его писали, 20 лет... это же уму непостижимо. Борис Юрьевич неотступно хотел сделать этот проект всю свою жизнь, и вот он к нему пришел, весь театр поставил на уши. Несколько раз за этот год казалось, что все сейчас накроется тем самым медным тазом. Состояние было, как перед апокалипсисом – есть миссия, мы ее выполняем, и потом должны выйти к краю света и посмотреть, что там – бездна или новые миры? Наверное, новые миры, но перед тем как в них попасть, нужно перейти эту землю выжженную, которую после себя оставил, сделать паузу, немного полежать в гробнице. И потом начать все с чистого листа.

ДИ № 2-2020