|
|
Светлана Гусарова: Мир полон рассказов о том, как все изменилось после пандемии. Что происходит в Эрмитаже?
Дмитрий Озерков: Пандемия – очередной фильтр, сквозь который мы все вынуждены пройти и остаться собой. Он начал тематизировать художественную жизнь вокруг. Крупные выставки по всему миру будут связаны с темой пандемии, а кураторы, лишившись былой подвижности, займутся самоанализом. В повестке Эрмитажа же ничего не изменилось.
СГ: Количество этических норм в мире искусства растет как снеж- ный ком: обеспечивать равное участие в выставках мужчин и жен- щин, соблюсти этнический баланс, не задевать чувства людей, любящих котов. Вы ощущаете это давление?
ДО: И да и нет. Конечно, какая-то свобода исчезает, но всякое кураторское высказывание и есть тематизация правил. Думаю, умный проект всегда обнаруживает правила как таковые. Мне долго казалось, что цензура – современная повестка, но это далеко не так. Повестка старая, если не сказать, вечная. Против нее всегда выступало современное, авангардное искусство, которое разрывало границы, пока само не становилось шаблоном, данностью и объектом сокрушения. Так было и в России, и на Западе. У нас табуированы темы смерти, христианства. На Западе, наоборот, они раскрыты, но там табуированы темы ущемления по половой принадлежности. В России нельзя показывать подчеркнуто свободное сексуальное поведение, на Западе можно. Мы можем сделать выставку одних мужчин или одних женщин, на Западе это нарушение. Я принимаю данный порядок вещей и, когда берусь за выставку в Италии, Германии, России, сначала оцениваю правила игры, приемлемы ли они для меня как куратора.
СГ: Однако именно выставки на табуированные темы вызывают самый бурный отклик. Так было с выставками и братьев Чепменов, и Яна Фабра.
ДО: Табу проявляется, когда оно вскрыто, только в состоянии конфликта, без которого никто его и не заметит. Проект Чепменов (Джейк и Динос Чепмены. Конец веселья, 2012. – ДИ) – ценное и цельное художественное высказывание, которое при соприкосновении с нашими реалиями высекало искры. Но оно вызывало такую реакцию везде, не только в России. Чепмены – виртуозы сенсации и провокации. Мы перед их выставкой задумались, чего хотим: показать хорошие работы и иметь скандал, или отказаться от показа хороших работ и ничего не иметь? Скандал – лишь одна из многих стратегий современного искусства, а поскольку мы являемся музеем универсальным, который должен показывать все стороны и аспекты художественного процесса, то не могли обойти его стороной.
СГ: Вы – мастер аргументации. Всегда ли удается убедить в своей правоте?
ДО: Серьезный проблемный проект, затрагивающий разные болезненные точки – это апогей куратора. Ведь как принято – есть некоторая платформа, туда приходит куратор весь в белом, делает какой-то скандальный жест, а дальше платформа его расхлебывает. Я считаю это неправильным. Куратор – взрослый человек и должен брать на себя ответственность, не подставлять платформу и институцию, в которой работает. Когда готовили выставки Фабра и Чепменов, мы прекрасно понимали, какие темы затрагиваем, и на все возможные вопросы были готовы ответы.
СГ: Мы еще увидим подобные проекты?
ДО: Давайте помнить, что Эрмитаж не кураторская платформа, призванная вскрывать язвы общества или бороться со стереотипами. Наша задача как художественного музея показывать искусство той или иной силы. Помимо скандала это исторический документ, художественная выразительность, персональная история художника, истории стиля, вкуса, иконографии, эволюция жанра, развитие техник и технологий, наконец, история демонстраций и интерпретаций. Со всеми этими слоями работает музей.
СГ: Каким должен быть современный куратор? Например, Валентин Дьяконов считает, что «куратор-одиночка, вытаскивающий художников за руку по одному на корабль современности, – это атавизм»*.
ДО: Я не согласен. Мне кажется, куратор – немного обслуживающая профессия, которая находится между художником, искусством и зрителем. Он должен работать, чтобы произошла встреча этих субъектов. Куратор может быть незаметным или, наоборот, все поставить с ног на голову. Задача его – чтобы человек на выставке увидел лучшие стороны произведения, умные, сложные. Чтобы широта произведения была раскрыта. В моем понимании, куратор заботится в первую очередь о зрителях, а не о художниках. Он не должен влюбляться в художников, идентифицироваться с ними, болеть их болезнями. Куратор – как официант в ресторане: доносит блюда из кухни. Впрочем, ярлык атавизма лично меня не пугает. А любой прогресс конечен.
СГ: Правила работы со старым и современным искусством похожи?
ДО: Ну да. Большую картину не вешать на маленькую стену, где надо – затемнить, где надо – подсветить, играть пространством, текстами, звуком, одним словом – режиссировать встречу с искусством. Есть хрестоматийные правила построения пространства. Если у вас гигантский зал с высоким потолком, в центре следует поставить какую-то башню. В вашем пуле не оказалось художника, который делает башни, – значит срочно бегите и найдите. От кураторской идеи до ее реализации довольно много шагов. Часто бывает, что идею реализовал, а часть пространства осталась пустой. И с этим нужно что-то делать – закрывать пространство или чем-то его заполнять.
Это бывает хорошо видно на выставках художников прошлого, у которых корпус работ ограничен. Так случилось с показом Леонардо в Лувре. Гигантский блокбастер, который во многом состоял из лайт-боксов с фотографиями работ. Очень спорный ход, но проект в результате внушительный. Другой путь – добавить к имени мастера «и...» – «Караваджо и художники его времени», «Караваджо и последователи». Вот это «и» позволяет не раскрыть тему Караваджо (потому что раскрыть ее в таком формате невозможно), а заполнить залы. Работе куратора есть место и на выставке картин только Караваджо, но когда мы говорим «Караваджо и...», тут открывается кураторский ящик Пандоры, когда любое решение будет оправдано.
СГ: Какие главные точки воздействия на зрителей?
ДО: В хорошем проекте вы обращаетесь ко всему сразу. Играете на разных ощущениях – на эмоции и памяти, на тактильности и чувствах агорафобии и клаустрофобии. Не обязательно, что выстрелит все. Выставка – это удар скорее кумулятивный. Например, если ваша задача показать «Гернику», то она сама по себе, как ни крути – мощная, тяжелая, огромная штука. Ее «пробивная» сила огромна. Но большинство произведений не столь смело выходят на зрителя, замкнуты в себе. Задача куратора – усилить их эффект, ослабить ненужное, усилить нужное и произвести точный выстрел прямо в сердце зрителя.
СГ: У каждого куратора есть свой пул художников. Кто входит в ваш?
ДО: Не моя функция развивать художников, для этого есть государственные институты поддержки искусства, коллекционеры, галеристы... Но поскольку я живу в России, где есть русские художники, их надо показывать, уделять внимание, размышлять об их творчестве. За последние пять лет я сделал пять больших проектов в Германии, в Италии, других странах. Показывал Андрея Кузькина, Аслана Гайсумова, Ивана Плюща, Ирину Дрозд, Ольгу Кройтор. Это не значит, что они лучшие художники России, но мне было интересно с ними работать.
СГ: Как можно сформулировать ваш кураторский метод?
ДО: Двадцать лет я работаю в Эрмитаже и думаю, что почерк во многом определен местом работы. Это соединение старого и нового, разговор о времени и о вечности, размышления о руинах и их статусе, соотнесение человеческой плоти и камня. Я не отношу себя к каким-то кураторам-личностям, которые меняют историю искусств. Я скромный работник Эрмитажа, которому выпало счастье обслуживать эти прекрасные выставки, случившиеся в музее в последние годы.
СГ: Каким вы видите будущее кураторов?
ДО: Как я говорил, куратор – функция исключительно служебная, простая. Проблема в том, что она стала самостоятельной, самодовлеющей и отрицающей все остальное. Получается, что во главе искусства стоит кураторская идея, к которой подбираются иллюстрации художников. Все это связано, конечно, с коммерцией и тем, что современное искусство – проект политический, не художественный. Роль куратора очевидна: он политик, который не постоит ни за какими обещаниями, только бы пройти во власть. На мой взгляд, для искусства в целом это не очень хорошо, мешает развитию процесса, ведет к тому, что художник начинает стремиться попасть к куратору, попасть на аукцион, выставку, биеннале... стремится быстро доделать работу, чтобы успеть в дедлайн. Все это размывает художественный процесс. И делает его в чем-то бессмысленным. Я надеюсь, что время кураторов в какой-то момент пройдет, и мы опять придем к иным формам процесса.
СГ: К каким?
ДО: У меня нет ответа. Может, это будут механические, электронные агрегаторы или искусственный интеллект. Я руковожу проектом Art & Science в Университете ИТМО. Молодое поколение, которое выросло в широкополосном интернете, в состоянии постоянного присутствия виртуальной реальности, ориентируется на другие вещи, и однажды коллектив старых кураторов, которые руководят процессом, будет казаться им смешным, однобоким и его политизированность выйдет на первый план. Пока еще куратор немного протянет. Но не долго. Так в Италии закончился институт чичероне – именно они знали, откуда лучше наблюдать за луной в Колизее. А потом путеводители, справочники и интернет их заменили. Куратор – такой чичероне: прекрасная, дико устаревающая функция, и скоро всем будет понятно, что ей конец. А личную ответственность заменит безэмоциональный политкорректный блокчейн.