В октябре 1926 года постановлением ЦИК СССР СНК СССР от 24 сентября 1926 г. «О введении в действие Положения о государственном подоходном налоге» в стране был введен подоходный налог для физических лиц с самостоятельным доходом от источников, находящихся в пределах СССР. Шкала налогообложения, по сравнению с практикой сегодняшнего дня, выглядела достаточно либерально – около 1% с годовых доходов, превышающих в среднем, в зависимости от условий, 1000 руб. Уже не было той гиперинфляции и ценников со множеством нулей, отмеченных послереволюционной экономической ситуацией. На улице царил НЭП, и самозанятых, как их назвали бы сегодня, кустарей, к коим правительственные чиновники решили причислить и лиц творческих профессий, обязали вносить свою лепту в советский общественный пирог. Причем если у большинства субъектов налоговых отношений, т.е. рабочих и служащих, платежи удерживались по месту работы из выдаваемой им зарплаты, то все остальные плательщики облагались по месту своего жительства. Специально уполномоченные чиновники – фининспекторы – ходили по адресам и заполняли квитанции и акты. А иногда, в особых случаях, в их компетенцию входило и описание имущества гражданина, если он не в состоянии был уплатить требуемый с него налог.

Самый известный случай оспаривания в 1920-е годы налогового требования вошел во все учебники литературы и истории. Одним из тех, кто не просто предал огласке свою историю конфликта с налоговиками, а сделал это в формате открытого общественного обсуждения и даже предъявления контраргумента, оказался «лучший и талантливейший», по мнению вождя и партии, поэт советской эпохи – Владимир Маяковский. В один прекрасный день к нему, как и к другим творческим работникам, заявился фининспектор, чтобы истребовать с поэта положенную по закону дань. Маяковский, как известно, отреагировал в своем обличительном стиле, предъявив публике свой знаменитый «Разговор с фининспектором о поэзии» (1926). Не вдаваясь в ставшие уже классическими детали произведения, отметим, что хотя эта история никаких правовых последствий не имела – закон оказался на стороне фининспектора, и разгневанный Маяковский наверняка заплатил все налоги, – она послужила триггером в развитии нашего сюжета.

Художник Николай Степанович Трошин (1897–1990) – молодой выпускник ВХУТЕМАСа по классу Ильи Машкова – работал везде, где его умения могли быть полезными: он оформлял журналы и книги, корпел над дизайнами плакатов, украшал пространства рабочих клубов, был страстно увлечен фотографией: публиковал в журнале «Советское фото» статьи и даже написал книгу – один из первых теоретических опытов осмысления искусства фотографии – «Основы композиции в фотографии» (1929). А через пару лет после описываемых событий Трошин выступил одним из главных действующих лиц в раскрутке периодического издания «СССР на стройке» – иллюстративного дайджеста о жизни страны, в котором собрались лучшие на тот момент графики, фотографы и дизайнеры (такие как Лазарь Лисицкий, например).

Трошин своим отказом платить по счетам государства отчаянно пытался донести до фининспектора А.М. Михайлова свое личное отношение к налоговой реформе 1926 года, не проводившей черту между обычными пролетариями и людьми творческих профессий. Отметим, что в подписанной им объяснительной «случай Маяковского» не приведен, хотя сверхпопулярное имя поэта помогло бы держать удар перед чиновником. Кроме этого, Трошин, наверняка знакомый с текстом поэмы, не стал по аналогии предлагать фининспектору попробовать за него написать картину маслом. Зато в союзники был призван Лев Николаевич по известным лишь одному Трошину причинам. Как следует из акта описи имущества, датируемого 27 апреля 1927 года, «мотив отказа от уплаты под[оходного] нал[ога] – толстовские убеждения. Я провожу идею бесплатного искусства, зарабатывая для пропитания ремеслом, делая вывески, подписи, обложки, плакаты. Все свободные деньги и время расходую на писание картин, считая их принадлежащими принципиально всем людям, считая их не продажными. Кроме того, я занимаюсь бесплатно с группой студийцев и ставлю пьесы бесплатно в Московском Вегет[арианском] обществе».

Инспектор Михайлов, видимо, был далек от идей «толстовства», а потому решил конфисковать у отказника его художественное произведение, указав в акте следующие детали: «Этюд-картина (Косец). Стоит с косой крестьянин во весь рост, позади проходит гроза. Кругом рожь в поле, на земле зеленый кувшин. Вар[иант] N 3. Двадцать восемь руб. 79 коп.».

Картина была оценена фининспектором ровно в ту сумму, которая была начислена с учетом недоимок и штрафа. Таким образом, судя по всему, в результате продажи картины с торгов Трошин был избавлен от административного наказания по неуплате налогов, что помогло ему позднее «с чистой анкетой» возглавить редакцию журнала «СССР на стройке». В постреволюционной истории искусства достаточно примеров, когда деятельность художников оказывалась не затронутой нормами налогового законодательства. Самый яркий из них – Павел Филонов, известный своим декларативным заявлением о том, что его картины не продаются, а принадлежат всему советскому народу и коммунистической партии. В дневниках Павла Николаевича описан случай визита к нему сановного живописца, автора портретов вождей и комиссаров Исаака Бродского, надеявшегося купить за наличные какой-либо холст Филонова для своей личной коллекции и оказавшегося спущенным хозяином с лестницы. Филонов нигде на службе не состоял, на довольствии не числился, доходов и заработков не имел. В рассматриваемый нами период – 1926–27 годы – он вел занятия с молодыми художниками в неформально организованной им в Ленинграде школе МАИ – мастеров аналитического искусства. Посещения школы строились на абсолютно добровольной основе, без каких-либо обязательств по оплате за обучение. В основе лежала идея коллективного служения искусству, поклонения ему и растворения в нем. Идея, хотя и оторванная от жизни, но к этой жизни апеллирующая. По свидетельствам многих мемуаристов, организационно школа напоминала партийную ячейку, со своими правилами подчиненного положения меньшинства – большинству, вынесения коллективных решений, строгой дисциплины и централизма. Интрига состояла в том, что новой экономике большевиков требовалось внедрение форматов, входивших в противоречие с принципом «от каждого по способностям – каждому по потребностям». Потому и творческий идеал художника – адепта марксизма явно не совпадал с насущной необходимостью игры по правилам капиталистического производства и распределения. К тому же система оценки интеллектуального труда «под одну гребенку» ставила под сомнение роль художника как выразителя идей поколения, его просветительское миссионерство.

Наши художники 1920-х тогда еще продолжали грезить утопией, которую через семь десятилетий кураторы выставки в ньюйоркском музее Соломона Гуггенхайма сопроводили определением «великая». И эта утопия, казалось бы, находилась в шаге от завершения трансформации, когда мечта становится, наконец, свершившимся историческим фактом. Представления Н.С. Трошина о неподчинении искусства правилам рынка, императиву товарно-денежных отношений и, как следствие, о неподсудности художника и праве творца игнорировать общественный регламент, в том числе и в части уплаты налогов, свидетельствуют о совершенно бессознательном, искреннем заблуждении. «Творчество художника свободно от купли и продажи» – за этим трошинским слоганом стоит эпоха неповторимого, навсегда утраченного романтизма, поруганного впоследствии как слева – созданием системы госзаказа на произведения искусства в советские годы, так и справа – в условиях диктата свободного рынка в постсоветский период. Лодка Трошина не имела шансов удержаться на плаву в безбрежном океане искусства. Но и эта лодка для нас все равно представляет интерес – как причудливый образец красивой, хотя и нежизнеспособной, конструкции. 

В подоходное отделение
Мосфинотдела
[от] художника
ТРОШИНА Николая Степановича
Садово-Каретная, д. 24, кв. 21

ЗАЯВЛЕНИЕ

27 апреля с[его] г[ода] ко мне явился сотрудник Мосфинотдела и предложил уплатить подоходный налог, причитающийся с меня за четверть 1926–27 гг. в размере 15 р[ублей] 16 к[опеек] плюс 10 руб[лей] штрафа за неподачу [налоговой] декларации. В силу своих убеждений я отказался уплатить этот налог. Тогда сотрудник решил произвести опись имущества. Но, не найдя ничего, кроме предметов первой необходимости, кстати сказать, мне не принадлежащих, за исключением двух кроватей и ширм, описал мою работу – этюд, изображающий косца в поле. Как художник, будучи единомышленником Л.Н. Толстого в главных вопросах жизни, я особенно близко подошел к вопросу искусства. Искусство должно быть бесплатным. Это не товар, расцениваемый на деньги. Творчество художника не может быть продажным: оно свободно от купли и продажи. По своим силам и способностям вот уже с 1920 г., насколько мог, я старался проводить в жизнь этот принцип. За этот период мною было сделано несколько бесплатных театральных постановок в качестве режиссера и декоратора в рабочем клубе Строителей в Рязани и Московском Вегетарианском Обществе. В области живописи мне не удалось сделать что-либо значительное, там, где материальные средства не давали возможности работать. Единственное, что удавалось, так это писать этюды, заниматься, так сказать, лабораторной, подготовительной работой. Описанный этюд «Косец», собственно, и есть такая подготовительная работа к предполагаемым мною картинам на темы сельского труда. Какой иронией является опись моей работы для продажи «с публичного торга», как сказано в акте, для меня, художника, стремящегося к бесплатному искусству. И на вопрос сотрудника, во сколько я ценю свою вещь, я категорически отказался оценить свой труд, изложив ему свою точку зрения на этот предмет.

Но, возможно, он не понял или не разобрался в этом деле, так как все настаивал, чтобы я расценил свою вещь. Единственное, что я мог ему сказать – это стоимость того материала, ушедшего на этюд, что он и пометил. Прошу обратить внимание на этот случай, снять опись и этим предотвратить продажу этюда, так как он к тому же не есть картина, служащая украшением. Что касается налога, то я уже несколько раз заявлял сотрудникам Мосфинотдела, приходившими ко мне, что НЕ МОГУ платить налогов вообще, считая взимание их несправедливым. Можно не соглашаться с моими взглядами на налог, можно описывать мое имущество, но нельзя не вникать в деятельность человека и мерить все общей меркой. Все знают, в каких тяжелых материальных условиях живут художники, особенно в связи с режимом экономии. И не нужно говорить, что большей частью они занимаются в высшей степени неинтересной, не художественной и, к тому же, случайной работой для пропитания. Мы, молодежь, почти все не имеем не только мастерских, но даже достаточной площади для работы. И несмотря на эти стесненные обстоятельства, с художников еще берут налог. Точно так же и я добываю средства к существованию своей семьи деланием разного рода надписей, плакатов, обложек, иллюстраций и т.д. Все это ремесленная работа. И добытые таким путем деньги при первой возможности стараюсь употребить на любимое дело – искусство. Государство старается помочь художникам субсидиями, я же, в [силу] своих убеждений, субсидий и льгот не имею и только об одном прошу – не берите с меня. Я не собираюсь, как я уже излагал, спекулировать своими способностями, наоборот, я хочу служить людям не за деньги, бескорыстно, по мере сил своих. И для того, чтобы дать мне возможность работать по искусству – не облагайте меня и впредь. Художник [Н.С. Трошин] 29 апреля 1927 г.

Прим.: квадратные скобки – публикатора, сохранены авторская орфография и пунктуация – ДИ.

ДИ 5-2020