Александра Рудык: Массимилиано, как вы считаете, коронавирус отразится на художниках и их произведениях? Можно ли говорить об искусстве до 2020 года и после?
Массимилиано Джони: Я не пророк и не эпидемиолог. Я стараюсь не говорить о том, чего не знаю. Очевидно, вирус стал общим фоном для наших действий и бездействий, так все и будет до тех пор, пока не найдут вакцину. Думаю, еще слишком рано делать прогнозы, какое влияние эти события окажут на творения художников. В последнее время в США много говорили об эффекте «испанки» и о том, оставила ли она существенный след в истории искусства начала XX века. За исключением часто припоминаемых произведений Эгона Шиле и Эдварда Мунка, в мире не так уж много работ или памятников, связанных с этим историческим эпизодом. Возможно, травма была слишком обширной для ее изобразительного запечатления или, может, оставалось слишком мало времени до Первой мировой войны. В любом случае, «испанка» не оставила явного следа в истории искусства.

Впрочем, некоторые историки искусства утверждают, что подобные реакции проявляются позже, и, в частности, рождение современной архитектуры – с присущей ей склонностью к чистоплотности и пуризму – можно считать специфической реакцией на прежние принципы организации пространства – архитектурные нагромождения, способствовавшие распространению «испанки». Это все к тому, что наиболее долгоиграющие эффекты истории часто отражаются на искусстве самым неочевидным образом.

Эпидемиологический кризис скажется главным образом на экономике, и это, конечно, весьма серьезно. Галереи и музеи закрыты, рынок замедлился до черепашьих скоростей, и в особенности в Нью-Йорке, где влияние на экономику заметно сразу, последствия для мира искусства оказались весьма драматичными. Продолжит ли искусство случаться? Да, конечно. Изменится ли оно навсегда из-за этих событий? Пока не настал момент, когда мы можем сказать, каким именно образом.

АР: Тогда давайте подключим воображение. Еще недавно у современного искусства не было гигантской аудитории, миллионных продаж, у художников студий с десятками и даже сотнями сотрудников, а у музеев блокбастеров в ежегодной программе. Вместе с тем искусство, например в России 90-х, сделанное на коленке, куда веселее, точнее и интереснее многого из того, что происходило в нулевые. Каким будет следующий виток? Как вы представляете себе искусство после пандемии?
МД: Мне кажется, что величайшие произведения искусства рождаются из чувства необходимости, и это верно для наиболее сдержанных коллективных акций Андрея Монастырского, но также верно и для наиболее максималистских проектов Джеффа Кунса. Несправедливо судить искусство по вложенному в него бюджету. Безусловно, в последние годы мы наблюдали откат к ценностям высокой производительности, и, вероятно, он продолжится после пандемии. С другой стороны, хорошо известно, что художники всегда находили интересные способы справляться с экономическими кризисами. Вспомните подъем концептуалистского искусства 1970-х, возникновение реляционной эстетики, за отсутствием лучшего термина, в 1990-х и, наконец, кучу прекрасных работ, созданных после кризиса 2008 года.

АР: Вот и теперь многие художники и другие творческие люди ведут разного рода карантинные практики. Стали бы вы курировать выставку на эту тему?
МД: За последние пару недель я снова и снова напоминал себе о величии Джорджо Моранди, который пережил две мировые войны, невозмутимо продолжая рисовать картины с бутылками и вазами. Его упрямство служит примером целеустремленности, скромности и точности.

АР: А что будет с выставками, которые уже были запланированы вами в New Museum на ближайший год?
МД: Мы даже еще не знаем, когда сможем открыться. Штат Нью-Йорк постановил, что музеи откроются на последней стадии выхода из карантина, а процесс выхода может растянуться на восемь недель минимум. Мы поменяли наше расписание, но пока что не радикально. Нам повезло, поскольку мы находились на финальной стадии планирования серии выставок, этот процесс можно было просто поставить на паузу, не пришлось ничего отменять или полностью переделывать. Мы поменяли местами несколько выставок, а другие перенесли. Но все может снова измениться, как только кроме потенциальных сроков открытия появится информация о новых нормах посещения музеев в условиях социального дистанцирования, сокращенного потока посетителей и сильно ограниченного международного туристического трафика. Если судить только на основании моих эмпирических наблюдений за тем, чем сейчас занимаются люди, заметно очень сильное желание вернуться к некоей нормальности: возможно, эту травму нам захочется поскорее забыть.

АР: В связи с необходимостью урезания расходов и общего режима экономии есть ли что-то, что кажется теперь необязательным для музея?
МД: Сокращения – процесс болезненный, и самое болезненное в нем то, что каждое новое сокращение редко оказывается последним. Это длительный путь постоянных переустройств и переоценок. New Museum был и остается весьма эффективной организацией, достигшей многого за счет довольно небольшого количества ресурсов, потому производить сокращения здесь еще сложнее. Так что мы стараемся не сокращать количество выставок, основным фокусом нашего внимания остается наша программа.

АР: Важная функция институций – прояснять и отражать происходящее в мире через художественные практики. Достаточно ли для этого онлайн-платформ? Может ли в конечном итоге давний спор о переустройстве музея привести к его полному исчезновению в современном аналоговом формате?
МД: До марта этого года мне казалось, что музеи погубят «инстаграмные музейные суррогаты», такие как Музей мороженого. Ирония в том, что теперь все музеи стараются найти себе место и свою долю кислорода в онлайне и в социальных сетях. Одним из эффектов этого кризиса может оказаться возвращение к модели музея как типа услуги (в том же смысле, в каком услугой является библиотека). Может, лишь на пару месяцев, но, вероятно, музеи станут местом для созерцания, а не просто достопримечательностью.

АР: Останутся ли онлайн-программы, которые теперь ведут все культурные институции, с нами навсегда? Как вы планируете сетевую жизнь New Museum после открытия?
МД: Любопытный побочный эффект нынешнего кризиса – осознание того, что достойные онлайн-программы могут охватить гораздо более широкую аудиторию, чем офлайн-аналоги. Например, нас в New Museum удивило, что публичный разговор с художником могут посетить почти 600 человек – это гораздо больше вместимости нашего зала для подобных дискуссий. Наши онлайн-программы рассылаются сотням тысяч людей, и просматривают их тысячи. Не могу сказать, сохранится ли спрос на подобные программы, как только люди снова выйдут на улицы, но очевидно, что институциям придется бороться за аудиторию с новыми платформами, привлекающими сейчас больше людей.

АР: Учитывая, что толпа в новой ситуации явление опасное, останутся ли крупные биеннале и ярмарки важнейшими точками на культурной карте после пандемии?
МД: Боюсь, считать арт-ярмарки главным стержнем мира искусства – заблуждение, при всех моих симпатиях и уважении к ним. Возможно, мир искусства – если его все еще можно считать единой сущностью – достиг точки, в которой социальный аспект таких феноменов, как арт-ярмарки, стал одним из самых заметных проявлений. Если все так и есть, может быть, не так уж и плохо, что мы станем фокусироваться на самом искусстве, нежели на социальном представлении вокруг него.

АР: Есть два противоположных мнения: одно заключается в том, что люди во всем мире поставлены в одинаковые условия и у них одни и те же исходные данные для творчества. Другое: вирус закрепил или даже усилил социальное расслоение. Как вы видите ситуацию? Как она отразится на художниках?
МД: Сеть финансовой поддержки художников ослабела: страдают галереи, страдают музеи и также страдают художники, во всяком случае, подавляющее большинство, которое не является звездами арт-рынка. В последнее время меня слегка утешают мысли о годах Второй мировой войны в Италии, откуда я родом, и о том, как из бараков вышло удивительное поколение писателей и художников. Возможно, этот новый кризис позволит родиться новому поколению художников и мыслителей, и случится своеобразный постпандемический ренессанс.

АР: Массимилиано, вы сделали прекрасную выставку «Энциклопедический дворец» (основной проект Венецианской биеннале современного искусства в 2013 году. – ДИ). Может, по ее подобию стоит собрать все символически важное на случай катастрофы?
МД: Знаю, это, наверное, прозвучит напыщенно, но на самом деле идея достаточно скромная: создавая любую выставку, мы должны думать о ней как о последней перед катастрофой. Нам стоит думать о выставках как о таких вот ковчегах, как о тренировке по спасению и сохранению того, что мы вот-вот потеряем. 

ДИ 3–2020