Интервью с Ириной Павловной Уваровой (1932–2021), искусствоведом, художником, сценографом, режиссером состоялось зимой 2019 года. Ирина Павловна много лет занималась в «Декоративном искусстве» народным и кукольным театром, народным искусством. Ее воспоминания, возможно, покажутся нелицеприятными, но нет ничего важнее правды и человеческих отношений, об этом и разговор.

 

Светлана Гусарова: Ирина Павловна, вы более 20 лет работали в «Декоративном искусстве». Как протекала жизнь в редакции?
Ирина Уварова: Не надейтесь, что услышите радужную историю. Для меня редакция, такое банальное сравнение, была семьей. И как любая семья, не обязательно всегда хорошей. Там всего хватало, но мы были общностью.

Гусарова: Сегодня кажется, что журналу, стартовавшему в 1957 году, было легче стать популярным, чем в эпоху информационного бума. И все равно для меня загадка — как удавалось иметь тираж, доходивший до 45 тысяч, ведь «Декоративное искусство» по содержанию — не «Новый мир».
Уварова: Я тоже так и не поняла, как этот феномен возник и не умер до сих пор: произносишь «декоративное искусство», и даже у молодых людей, которые, как я понимаю, его не читали, что-то теплится в глазах. Кода я работала в Институте искусствознания, мой отдел выпускал раз в год так называемые «Культурологические записки». Однажды для них я написала текст, где попробовала проанализировать уникальность журнала. Это действительно полное чудо. Выходит тонкий журнал, чудовищно неудобного формата. Нет такого шкафа, таких полок, на которые можно было его положить. Кроме дурацкого размера, большие проблемы и с содержанием. Первая часть журнала отведена описанию того, как художники одобряют политику партии! Ты представляешь? Только подумай, оказывается, они все ее одобряют! Или материалы про то, какая монументальная пропаганда нужна в городе — и фотографии, на которых чудовища в виде серпа и молота стоят на каком-нибудь перекрестке. Или монументальные панно — архитектуры никакой, но мозаика по краю дома выкладывается. То есть все начало — практически пустое место. И при всем при этом за журналом ночью занимали очереди, подписаться считалось большой удачей. Все потому, что среди всего этого кошмара вдруг попадалось жемчужное зерно — статья Лени Невлера¹ или Юрия Лотмана. Первые публикации Ольги Фрейденберг² были у нас.

Гусарова: Думаю, из-за этих статей многие до сих пор хранят подшивки в домашних библиотеках.
Уварова: Когда бывала в каких-нибудь городах и заходила в местные музеи, у сотрудников на полках всегда видела стопки журналов. Вот оно — преимущество бумажного носителя. Но время сильно изменило жизнь печатных СМИ. И ренессанса, я думаю, никто из них уже не увидит.

Гусарова: В редакции работало много народа?
Уварова: Для такого тонкого журнала у нас была огромная редакция и совершенно чудовищная структура, причина которой крылась в совершенной некомпетентности  Михаила Ладура³ в редакционном деле. Вообще-то, он очень интересный человек — художник-оформитель, делал шествия на Красной площади. Его структура журнала была похожа на парад — он хотел, чтобы в журнале было все — это, это, это и вот это тоже. Соотнести свои пожелания с объемом Ладур не мог. Воплотись все его задумки, ДИ был бы в разы толще «Нового мира». Но к счастью, существовал макет, созданный Сергеем Телингатером, и хочешь — не хочешь, надо в него влезать. Лежат передо мной, например, три граночки, на которых Лев Моисеевич Смирнов пишет: «Дорогая Ирина Павловна, прошу сократить 84 строки» (а это больше, чем полоса!).

Гусарова: Как придумывали планы номеров?
Уварова: За круглым столом устраивался базар — каждый выкладывал свой товар. Все товары никуда не лезут, поэтому включались голосовые данные — кто кого переорет. У меня голос не сильный. Базар никто не регулировал. Я, пока работала внештатным автором, долго не понимала, кто делает журнал, хотя всех знала. Даже перейдя в штат, еще долго это не понимала. Никто. Стихия. Люда Крамаренко⁴, у нее была легкая промышленность, шла вне конкуренции. Еще Стелла Базазьянц⁵ — у нее монументальная пропаганда, против этого не попрешь. А остальные — кто ловчее сумеет протолкнуть.

Гусарова: В редакции собрались люди и левых, и правых убеждений. Часто случались не творческие споры?
Уварова: В то время начался процесс отъездов в Израиль. Подаешь заявление и автоматически уходишь с работы. И пока ждешь вызова — у тебя ничего нет, ты совершенно беззащитен. Я, как могла, пыталась организовать защиту — выдавала бумаги, что такой-то человек — мой внештатный сотрудник. Олег Буткевич⁶, надо отдать должное, это спокойно подписывал, хотя и понимал прекрасно, что мне столько сотрудников не нужно. Но однажды Наталья Шкаровская, которая занималась народным искусством, заходит в кабинет Буткевича и спрашивает: «Олег Викторович, а вы почему это подписываете? Я бы на вашем месте подумала»… И это Шкаровская, у которой муж долго сидел. Должна вроде понимать такие вещи. Я озверела: «Ах ты дрянь, муж у тебя столько сидел, что же так себя ведешь!» Я себе ни до ни после таких слов не позволяла. И больше со Шкаровской никогда не разговаривала. Потом она куда-то исчезла из редакции. За ее зарплатой начал приходить муж. Ее все нет. Я спросила, где она — оказывается, тяжело болеет, не может попасть к хорошему врачу. Я сумела устроить ее к светиле Коновалову. Он сделал операцию, и все прошло прекрасно. Наталья вернулась на работу, подошла ко мне: «Давайте помиримся». Подарила свою книгу с дарственной надписью — «Ирине Павловне Уваровой, у которой несмотря на недостатки, есть свои достоинства». Я сохранила эту книгу. И все равно мы в редакции были семьей. 

Гусарова: Как выбирали художников, о ком писать? Художники могли сами прийти в редакцию познакомиться?
Уварова: Художники-полуподпольщики, Соостер, Соболоев, например, не получившие социализацию, зайти могли. А вот Зверев не приходил. Стихийно приходили авторы. Хотя обычно мы сами приглашали того, кто нам интересен. Устраивали круглые столы, приглашали разный народ, чтобы понять, кто нам нужен. Это была хорошая система круглых столов. 

Гусарова: Цензура сильно портила вам жизнь? Много материалов слетало?
Уварова: Немного, но бывало. Я как-то внештатником съездила в Молдавию в этнографическую экспедицию, нанялась туда художником. Вернувшись, принесла в ДИ текст про деревенскую бабу с тремя детишками, которая поставила в огороде керамическую печь и делала игрушки — милиционер на коне. К ней пришла милиция и растоптала эту печку, а бедную женщину после этого парализовало. Вот я и написала текст. Назывался он — «Что ты сделал с братом своим?». Меня вызывали к цензору и долго рассказывали, что я не права. Кабинет цензора был в редакции «Советского художника», там была база журнала. Очень вежливо со мной говорил — вел работу «среди меня».

Гусарова: Делали план — сколько в номер подготовить статей?
Уварова: Конечно. Но у меня мало статей шло — театру внимание уделяли не часто. Так, иногда что-то большое напишешь. Как-то, только начиналась перестройка, я сделала текст на 2/3 номера. Я его назвала — «Советская власть в вещах и предметах». Несколько раз я делала авторские номера, два раза кукольные и один раз по Серебряному веку. Наши номера, между прочим, всегда обсуждали на пленумах Союза художников. И после выхода моего номера Стелла Борисовна сидит на пленуме и говорит на весь зал — «Откуда она взяла эти слова „серебряный век“? Что за чушь собачья».

Гусарова: Это была инициатива Союза художников — обсуждать номера?
Уварова: Когда пришла в редакцию, такой порядок уже существовал. Номер обсуждали и в ЦК. У нас от ЦК был свой куратор, как и у всех СМИ. Я напишу что-нибудь этакое, а Буткевич мне: «Ирина Павловна, а вы не подумали, что скажет наш читатель?» «Да плевать мне на нашего читателя», — отвечала я ему, поначалу не понимая, о ком он говорит.

Гусарова: Союз художников мог давить на редакцию?
Уварова: Помню номер, в который Курбатов на тему войны поставил фотографию хорошую — погорелая деревня, стоит одна полуразрушенная печка как монумент, а на ней сидит кошка. Его вызвали — кто ж по-твоему войну выиграл — советский народ или кошка? Жесткие времена были, но нам все-таки кое-что удавалось. Мы жили с убежденностью, что нас задушили, но тем не менее «Семантику постройки кукольного театра» Ольги Фрейденберг смогли печатать или Лотмана про куклы.

Кстати, с номером про куклы, который я делала, получилось смешно. Это был февральский номер (праздник 23 февраля) и у меня спрашивают, почему в номере не отражена роль советской армии. Я говорю: «Есть у нас советская армия — статья „Петрушка а фронте“». Я даже не хулиганила в тот момент.

Гусарова: Вам удавалось совмещать работу в редакции с работой в театре? Не мешало одно другому?
Уварова: Как театральный художник я много выиграла от работы в ДИ. Расскажу тебе смешную историю. Нам присылали для иллюстраций цветные фотографии, из которых в редакции отбирали несколько, остальные выбрасывали. Я попросила не выбрасывать их, а отдавать мне. Я тогда много работала в театре, и все мои самые хорошие эскизы были сделаны из этих забракованных фотографий. В театре «Ромэн» к такой моей подаче материала привыкли: вырезаешь гобелен в золотых тонах — все понимают, какой цвет должен быть у костюма или декораций, а на фактуру гобелена внимание не обращают. Один раз прислали заказ с Мосфильма, а там совершенно другие исполнители. Я по привычке склеила эскизы костюмов крестьян к пьесе Лорки из подручных фотографий, отослала им. Через некоторое время приглашают посмотреть, что получилось. Приезжаю, смотрю и цепенею — все сделано точно по картинке! Попал на эскиз кусок какого-то блюда, который был на фотографии — его и воспроизвели. У кого-то часть тарелки на головном уборе, у кого-то фрагмент вазы на штанах, у кого-то фара. Совершенно уникальная и грандиозная по идиотичности работа. Режиссер мне потом сказал: «Ирина Павловна, я решил отменить эту крестьянскую сцену. „Кровавая свадьба“ — зачем мне тут крестьяне. Я, конечно, расстроилась — таких костюмов больше никогда не будет. Не только у меня, вообще ни у кого! Если бы могла, унесла бы домой, но никто не дал. Повторить такое специально невозможно. Жалко, что и фотоаппарата не было. 

Гусарова: Вы ушли из редакции, потому что театр взял вверх?
Уварова: Началась перестройка, я уже задумывалась уходить из журнала — не из-за них, а из-за себя. После смерти мужа (писателя Юрия Даниэля. — ДИ) решила, что уйду и займусь собственным делом, организую журнал «КукАрт». Полная авантюра, конечно... но неважно. Одиннадцать номеров мы таки выпустили. Так вот, я уже наладилась уходить, как случилась удивительная история, я даже не могу ее осознать. В журнале работали люди, которые знали друг друга всю жизнь, не значит, что всю жизнь любили друг друга, ссорились конечно, мирились, интриговали, и вот они вдруг начали пожирать друг друга. Эти родные члены маленькой общности. У меня было такое ощущение, что вот я закрыла дверь, вышла из помещения, а за моей спиной раздался взрыв.

Гусарова: Почему так происходило, Ирина Павловна? За славу боролись, за ресурсы?
Уварова: Не знаю. Мне кажется, не столько всем хотелось журнал на себя перетянуть, сколько завладеть помещением на улице Горького напротив телеграфа.

Гусарова: Да, многие еще помнят эти прекрасные светлые комнаты под крышей.
Уварова: Мы могли поссориться так, что не разговаривали днями, а иногда и по несколько месяцев, тоже такая вполне семейная ситуация. Но то, что произошло однажды, немыслимо. История случилась с Леней Невлером, членом нашего коллектива, ценным работником. К нашей редакции примыкала мастерская, принадлежавшая одному художнику. Художник умер, мастерская какое-то время оставалась пустой. Леня с женой купили ее и переехали. Такая знакомая ситуация — квартиры не было, вот и жили в мастерской. При этом туалет был один на мастерскую и на редакцию. И вот мои коллеги, члены моей семьи (слава богу, меня в тот момент в редакции уже не было) решили преградить Лене доступ в туалет. Они вызвали мастеров и кирпичиками стали закладывать стену.

Гусарова: Дико слышать.
Уварова: Но коллеги не рассчитали силы немножко. Лёнька схватил телефон и стал звонить наверх. Он в тот момент уже писал тексты для Лужкова. Немедленно примчался наряд милиции, который редакторов выгнал и стену разобрал, Лёнька кричал через грохот ломающихся кирпичей: «Видит Бог, я этого не хотел». Кончилась история все равно плохо — его инфарктом. Когда мне рассказали, я буквально заболела. Даже не знаю, как все это объяснить. Мне трудно было пережить такое. Спустя какое-то время звонит мне ответственный секретарь редакции Ирина Анатольевна Мадий: «Мы на вас обижаемся, что ж не заходите чайку попить?» «Я вас боюсь», — отвечаю. А Ирина Анатольевна: «Не бойтесь, я уже батюшку вызвала, он окропил нашу редакцию».

Оправдание только одно: в это время все разорвались, озверели, из людей поперла животная сущность. Бывшие коллеги потом еще долго судились друг с другом за права на это помещение.

Гусарова: И все равно в результате его продали, и редакция, что осталось от нее, долго скиталась по Москве — находя приют то в мастерских художников, то в Минералогическом музее, пока ММОМА, тогда еще ММСИ, в 2003-м не взял журнал под свое крыло.
Уварова: Этой истории я уже не знаю.

 

¹ Леонид Ильич Невлер (1939–2018) — философ, культуролог, искусствовед. Около 30 лет проработал в редакции «Декоративного искусства». Его статья «Культура хамства», написанная в 1968 году, ходила по рукам и была опубликована лишь в 1987-м («Декоративное искусство», 1987, № 9). После распада редакции ДИ сотрудничал с  «Художественным журналом» и другими изданиями.

² Ольга Михайловна Фрейденберг (1890–1955) — советский филолог-классик, антиковед, культуролог-фольклорист.

³ Михаил Филиппович Ладур (1903–1976) — художник театра, график, критик искусства. Заслуженный деятель искусств РСФСР, народный художник РСФСР. Главный редактор журнала «Декоративное искусство СССР» (1957–1974).

⁴ Людмила Константиновна Крамаренко (1929–2016) — доктор искусствоведения, ведущий специалист по декоративно-прикладному искусству, в журнале «Декоративное искусство СССР» вела отдел «Декоративное искусство и художественная промышленность».

⁵ Стелла Борисовна Базазьянц (1932–2019) — искусствовед, занималась вопросами эстетической среды города, монументальной пропагандой, монументальной живописью, архитектурой. В редакции ДИ сначала была заведующей отделом, затем заместителем главного редактора, а в 1989–1993 годах главным редактором.

⁶ Олег Викторович Буткевич (1924–2007) — заведующий отделом изобразительного искусства газеты «Советская культура» (1963–1973), главный редактор журнала «Декоративное искусство СССР» (1976–1989), главный редактор журнала «Художник» (1989–2003). Секретарь правления СХ РФ (1989–2003).