Светлана Гусарова: 25 лет назад звезды над Ленинградом сошлись особенно удачно, и появился «Красный матрос». Ну не чудо ли?
Михаил Сапего: Скорее авантюра, в то время многие хорошие дела начинались с нее. «Красный матрос» не исключение. Решение издавать книги с пустого места, без гроша в кармане, ничего толком не умея, другим словом и не назовешь. Думаю, если бы все схлопнулось на первой-второй книжке, никто, даже я сам, не удивился бы. Без чудес не обошлось — стартовые возможности сложились наиблагоприятнейшим образом. Во-первых, все сидели без дела. Во-вторых, я сидел не где-ни будь, а у Митьков. Митьки тогда начали печатать свои книги, и у меня была возможность увидеть, как все делается. Даже формат первых книжек «Красного матроса» миллиметр в миллиметр совпадал с митьковским, ничего не стал выдумывать. Не до изысков было: я вел борьбу с разного рода неприятностями: бросил пить на какой-то период, работа, в отличие от проблем, не появилась и т.д. Спастись можно было, только убежав. Вот я и придумал, куда. Так до сих пор и живу — убегаю в собственные виртуальные заросли, когда реальность достает.

Гусарова: В твоих симпатичных зарослях бродили люди не абы какие, а цвет ленинградского андеграунда. Как ты выбирал, кого печатать?
Сапего: Еще до возникновения «Красного матроса» представлял в мечтах, кого бы хотел издать, и перебирал имена дюжины авторов. Всех их, надо сказать, я потом напечатал — Шинкарева, Шагина, Гаврильчика, Гребенщикова, Хвостенко, позже Пригова, московских поэтов… Для начала я предложил почти каждому из Митьков проиллюстрировать выбранную мной книгу. Главное было не ошибиться кому — что, учитывая темперамент и характер каждого.

Гусарова: Понятно, что тебе было интересно ближнее окружение. Задумывался, кого еще могут заинтересовать их книги?
Сапего: Не пытался это просчитывать ни тогда, ни сегодня. Все происходило подсознательно. Митьки часто брали меня в свои поездки по стране, поначалу в Москву, я видел, как на фоне интереса к митьковской живописи появился интерес к их литературному творчеству. И Шинкарев, и Тихомиров, и Вася Голубев оказались многостаночниками, с рукописью в кармане. Во время выставок организовывались какие-то чтения. Я сообразил, что если что-то издам, точно купят.

Гусарова: Как удалось найти деньги на первую книгу?
Сапего: Как-то пошел на концерт в ленинградский клуб TaMtAm. Место с авангардным уклоном, народ туда ломился. До сих пор удивляюсь, как тихий милый человек (виолончелист «Аквариума» Всеволод Гаккель. — ДИ) придумал такую отвязанную фигню, где играли самые безбашенные группы. Там я и познакомился с норвежским парнем, студентом (он потом работал послом Норвегии в разных странах — от Бангладеш до Хорватии). Выпивка позволила нам общаться флюидами. Звали его Расмус. Он слушал мои полупьяные излияния, что жизнь проходит зря, и, видно, проникся. Уезжая на родину, сунул 100 баксов. Этих денег хватило, чтобы издать свой сборник. Стихи написаны, иллюстрации Вася Голубев давно сделал, верстка нехитрая. Главное было посчитать, сколько экземпляров можно на эту сотку напечатать. Оказалось — 357. Таким странным тиражом и издал. К моему большому удивлению, книги разлетались как пирожки. Было приятно и внимание к моему творчеству, и то, что вложенные средства вернулись. На 100 долларах я заработал приблизительно 200, а значит, появились деньги на следующую книжку. Вторым моим автором оказался Джорж Гуницкий, один из основателей «Аквариума», который в том же TaMtAm частенько выпивал и закусывал. До него дошел слух, что Сапего заделался книгоиздателем. В глазах питерской прогрессивной общественности я уже прослыл человеком слова, который не наживается на авторах. В итоге в начале 1996 года я выпустил большим тиражом (целых тысячу экземпляров!) абсурдистские пьесы Гуницкого «Метаморфозы положительного героя». И понеслось.

Гусарова: Где Гаккель и Гуницкий, там и БГ поблизости. Скажи, не он ли повинен в твоем увлечении Востоком? Откуда у парня японская грусть
Сапего: До встречи с Борис Борисычем я был как чистый лист. Но став импресарио его квартирных концертов, этим я занимался года три, мог нормально общаться, не в формате «неофит спросил у гуру», а по-человечески. Он как-то дал мне на ночь двухтомник классической китайской философии. Большую часть прочитанных текстов я в ту ночь не понял, но заинтересовался. Помню, переписал тогда, как какой-нибудь монах, полностью трактат Дао Дэ Цзин. Мне в процессе открылось, как работает триада — голова/рука/сердце и в чем смысл переписывания священных текстов. Еще учась в макаровском училище, полюбил читать «Иностранку» (журнал «Иностранная литература». — ДИ). Там часто печатали японских-китайских поэтов. Меня малые формы сразу очаровали. Процитировать себя можно? «Какая луна! а я — непростительно трезвый…» или «Тишина. Слышно, кажется, как растет моя борода». Поначалу, выпив полстакана для храбрости, я пытался прочитать друзьям какое-нибудь стихотворение и даже получал одобрение. Никогда не забуду, как меня первый раз похвалил Владлен Гаврильчик (Питерский художник и поэт. Входил в круг Митьков. — ДИ), в душе расцвел сад. И алкоголь тут, я уверен, был ни при чем.

Гусарова: Тогда и я процитирую любимое: «Мою ноги холодной водой, левую, и остальную». За эти 25 лет сложился канонический образ Сапеги: книги, хайку, тележка. Без тележки тебя можно встретить?
Сапего: Иногда. Сколько их, ты бы знала, полегло на дорогах Родины. Отдельную книгу написать можно. Но если серьезно, надо оценивать собственный комфортный масштаб жизни. На моих глазах много раз рассыпались казавшиеся незыблемыми издания, закрывались типографии, а я продолжал колесить с тележкой, набитой новыми книгами.

Гусарова: В конце 90-х в Питере еще была сильна нелюбовь ко всему московскому, а ты взялся издавать москвичей. Не страшно было?
Сапего: Я тогда сдружился с тандемом Сутягин-Шевченко, с ними выпустил пятитомник московских авторов под названием «Смерть замечательных людей» (в противовес ЖЗЛ). Его с восторгом приняла московская публика. Мне этот пятитомник доставил какое-то особое удовольствие. Я это ощущение зацементировал внутри, храню по сей день и достаю в тяжелые минуты испытаний. В 1998-м ко мне пришла делегация из Эрмитажа, говорят: «Ты тут книги издаешь, а у нас в подвале есть типография». Я подружился с этим коллективом славных девушек и тихо спивающихся работяг. Мы стали печатать «Осумасшедшевших Безумцев» — Макса Белозора, Мирослава Немирова, Всеволода Емелина, Андрея Родионова, Дмитрия Данилова… Так начался длительный роман с московскими авторами. Мне было невдомек, почему таких замечательных поэтов в столице не издают. Я их выпустил практически всех. Помню, напечатал сборник Емелина, как обычно, тиражом в 500 экземпляров, привез в Москву на презентацию. Все раскупили за 2 часа — это был мой рекорд, до сих пор не побит.

Гусарова: Ты много занимался репринтами. Почему?
Сапего: В какой-то момент встал вопрос авторов, которые, понятно, на дороге не валялись. Стал вспоминать, что мне еще нравится в литературе, и вспомнил о ничем не подкрепленной любви к фольклору. Так появилась серия «Про...» (в ней вышло более 60 книг), которая существует и до сих пор. Настоящая литархеология: в нее попадали самые разные жанры — от сказок до газетных заметок. Первая книжка в этой серии «Про Северный Полюс» — такая сказочка, напечатанная в этнографическом журнале «Наша Родина» в 1937 году. Сталин посылает Отто Шмидта на Северный Полюс, дает ему дюжину резиновых мешков, в которые надо было поймать северные ветра, чтобы потом заставить работать их на молодую Страну Советов. Помню фразу из нее «пока капиталисты козлов в решета доили, Шмидт задачу выполнил». Шинкарев этот ослепительный бред проиллюстрировал. Книгу заметил даже популярный в то время московский журнал «Медведь», следом «Независимая газета». Довольно скоро я даже привык к быстрому информационному отклику: выпускаешь книгу, а на следующий день об этом пишут три-четыре газеты. Вот такие времена были. А я все ждал, вдруг что-нибудь засбоит, и все загнется, но ничего подобного.

Гусарова: Многие книги «Красного матроса» родились на блошинке в Удельной. Надо иметь особое чутье, чтобы раскапывать сокровища?
Сапего: С 95-го по 99-й у меня был полный загруз. И Пригова с Флоренским издали, и Хвостенко, еще много разного, прекрасного. Я понял, что этот пласт для меня исчерпан. Началась новая эпоха — я шел на Уделку, как ходят в лес по грибы-ягоды, возвращаясь оттуда с плакатами, дневниками и прочими редкоземельными, как я их называю, текстами — девичьими альбомами, рукописными песенниками. Оказалось, что сердце мое отдано простому, человеческому, может быть, наивному, аутсайдерскому. Это увлечение расцвело и стало приносить плоды. И я из первого Золотого века смело шагнул во второй. Он продлился до 2005 года.

Гусарова: Ты прямо пятилетками жил и рапортовал об успехах?
Сапего: Ну да, к 2005-му количество изданий перевалило за сотню. Я не гнался за прибылью и наращивал мощность лишь в самых необходимых случаях — кого-то из родных вылечить, из коммуналки переехать, а потом демон обогащения стремительно покидал меня. Переход в иное качество у меня по счастию так и не случился.

Гусарова: Как определить одним словом, чем ты занимаешься?
Сапего: Одним никак. Больше всего это походит на лоскутное одеяло: с одной стороны известные авторы — Хвостенко, Пригов, Гребенщиков, Белобров-Попов, Гаврильчик, с другой — всем на тот момент неизвестные. Такой странноприимный дом. Автор мог принести кропотливо набранный текст или скомканные салфетки из кабака, на которых я иногда натыкался на гениальные стихи. «Красный матрос», может, и несовременная, но живучая форма самиздата. Я могу выпустить какой-нибудь дорогущий полноцветный альбом, но сущностно он все равно будет самиздатом.

Гусарова: Молодые авторы еще заходят с просьбами издать?
Сапего: Приходят, но золотые годы кончились. Начиная с «крымнаш» чувствую какой-то поворот, произошедший в головах. Все резко перестали читать, а если читают, то невозможную хрень. Я не ищу этому определение или объяснение, а продолжаю тихо работать.

Гусарова: Льстит, что «Красный матрос» стал легендой, как например Пушкинская, 10, «Поп-механика» и другие иконы ленинградского андеграунда?
Сапего: Я лишен болезненных форм тщеславия. Я ничей. Как дух святой рыщу, сам на что-то натыкаюсь, или на меня натыкаются. Замечательная форма существования — я не даю пропасть издательству, оно не дает пропасть мне. Адюльтеров за эти годы не случилось. Вместе с «Красным матросом» мы полноценный организм.

Гусарова: Историю «Красного матроса» пишешь?
Сапего: Она во мне, порой рвется наружу. Я живу в легком раздрае и все время думаю: надо к 30-летию «Матроса» издать толстенный библиографический сборник про все наши книги, потом уйти на покой и заняться мемуарами. Или наоборот, начать с истории времени и друзей. Весь мой человеческий багаж — кого полюбил, кому полюбился — он из 90-х. Мы, как магнитная пыль, липнем друг к другу.

 «Пройдут года...
И если буду жив, и если будет водка в магазинах,
куплю бутылку (если будут деньги)
и выпью с другом (если будет друг)...»

ДИ 6–2020