Выставка про справедливость, которая так и не восторжествовала.
Новая Третьяковка
Крымский Вал, 10
до 19 апреля
|
Интервью Николая Кошелева для второго номера «Диалога искусств» за 2019 год начиналось с безапелляционного утверждения, что реализм во всех его вариациях художнику надоел. То ли дело изящная старина с налетом декаданса — символизм, «Мир искусства», проекты Сергея Дягилева. При этом к эстетике fin de siиcle Кошелев подходил не как исследователь, чтущий критическую дистанцию, а как метамодернист, пестующий местами даже слишком наигранную восторженность перед прошлым. Но эта вычурность вполне в духе эпохи, которой художник подражает. Сюжетной осью выставки Кошелева в Новой Третьяковке стала придуманная кинокритиком Зинаидой Пронченко история вымышленного российского художника Александра Зильверхофа, который жил на стыке XIX и XX веков. Увлеченный немецким романтизмом, в частности фигурой Генриха фон Клейста, в 1903–1906годах он сочиняет либретто к балету «Лунный пруд», который хочет сам же и оформить. Обращается к Дягилеву, главному тогдашнему продюсеру в этой области. Однако что-то не сложилось, балет не утвержден, хотя сил, особенно душевных, в него вложено уже немало. Зильверхоф разочарован и подавлен. Собирается уехать в Европу, но внезапно бесследно исчез. Вероятно, покончил с собой. (Сам этот финал явно вдохновлен историей писателя Леонида Добычина, который тоже пропал и, скорее всего, наложил на себя руки.)
Наконец, спустя столетие после той трагической истории, одновременно под Санкт-Петербургом и Антверпеном обнаруживаются материалы к балету. Собственно они и составляют экспозицию настоящей выставки. Это живописные и графические работы (эскизы сценографии и задник), много керамики (скульптуры, изображающие персонажей), а также дополнительные материалы — письма и фотографии. Стены и подиумы буквально завешаны и заставлены огромным количеством объектов, многие из которых довольно массивные. Создается впечатление, что Кошелев вложил в творчество Зильверхофа всю свою страсть и представление о символизме, искаженное сегодняшними обстоятельствами. Тут угадываются и какие-то инопланетяне, и мистические сборища (привет недавней выставке в «Гараже» об эзотерике в отечественном искусстве), и совершенно современные формальные решения, как будто это персоналка какого-нибудь нью-йоркского живописца 2010–2020-х годов. Это, впрочем, не мешает Кошелеву добавить львов, лебедей, смерть в тоге и мрачных образов в духе Франца фон Штука. Плюс, памятуя об увлечениях Зильверхофа романтизмом, художник размещает на выставке легко считываемый оммаж Каспару Давиду Фридриху.
Вымышленный художник, вымышленный же символизм — эти решения не должны смущать, раз сам Кошелев восхищен художниками того времени, раз они его на деле, а не на словах вдохновляют. Другой вопрос, какова задача проекта: слепок любимой эпохи или изощренная детективная история? Кажется, сам художник уходит то в одну сторону, то в другую, но слажено они не сходятся. Словно рассказчик сбивается и тут же переходит в другой регистр, а потом обратно. Возможно, виной тому не самая очевидная роль, которую взял на себя Кошелев. Он работает с пластикой, с материалами, его интересуют формы, фактура, оттенки, но рассказчик из него средний. Ведь для выстраивания остросюжетного нарратива нужны более изощренные ходы, чем шпалерная развеска и длинный подиум с равномерно расставленными скульптурами, как это сделано на выставке. Может, нарратив тут и не нужен.
Но с другой стороны, отсутствие последнего не превратит экспозицию в просто автономную презентацию красивых объектов. Видны отсылки, лейтмотивы. В таком пограничном состоянии выставка и зависает. Тут можно было бы покачать головой и сухо констатировать: «недоработали». Но эта недоработка хорошо ложится в тему: балет Зильверхофа тоже не завершен, и вот уже в посмертном состоянии его преследуют новые проблемы. То есть рок, невоплощение, будет преследовать балет вечно — в дурной и кошмарной бесконечности. Для Третьяковки, где представлено много художников, которые при жизни были отвергнуты, забыты или запрещены, но потом все же неминуемо возвращались к зрителям, такой поворот событий довольно радикален, он нарушает программные установки музея. Для Николая Кошелева же, получается, это далеко не финал многолетнего проекта. Значит, ждем продолжения.