Ада Сафарова: Я бы хотела поговорить о выставке Таира Теймуровича, где была поднята важная тема. Надеюсь, что выставка изменила общественное отношение к направлению, названному «суровым стилем», и его творцам – «шестидесятникам», что, в общем-то, крайне сужало само явление. Конечно, художники, которых объединили термином, внесли некую суровую ноту и в сюжеты, и в цветовую гамму живописи, но только тем, пожалуй, и ограничивается суровость их стиля. У них был гораздо более широкий диапазон новаций, а также опора на традиции. «Шестидесятники» оперировали историей искусства гораздо более активно, чем предыдущие поколения советских коллег.

Зельфира Трегулова: Они знали мировое искусство хорошо, а такие люди, как Салахов или тот же Коржев, имели возможность ездить в творческие командировки за рубеж, ходили там в музеи, воочию видели то, что большинство наших людей могли видеть только в репродукциях.

АС: Но даже если мы отбрасываем термин «суровый стиль», то все же должны признать, что было что-то общее поколенческое у этой когорты художников.

ЗТ: Термин «Суровый стиль», я думаю, сегодня вряд ли оправдан. Тогда он обозначал то, что должен был обозначать. А сейчас, мне кажется, трудно говорить об их стилистической общности, скорее это общность позиций, общность отношений к миру и человеку. За последние годы как руководитель проекта и сокуратор я сделала выставки трех очень крупных художников, выразивших то время: Виктора Попкова в Академии художеств, в Венеции и в Лондоне, Салахова и Коржева. Их работы в семидесятые годы на всех выставках выделялись, они ставили очень серьезные профессиональные задачи, и обществу импонировала их точка зрения, смыслы, заложенные в картины.

Мое общение с их искусством началось в студенческие годы. Тогда мы считывали один смысл, а сейчас прочитываются другие. Например, когда мы готовили выставку Попкова, стало понятно, что Попков совсем не такой художник, каким его привыкли считать, в его работах проступает невероятно трагическое мироощущение. Экзистенциальные смыслы его работ теперь прочли все, от поколения, к которому эти художники принадлежали, и до нынешних молодых людей. Эти смыслы считывали зрители в Венеции, Лондоне. Журнал Vanity fair писал тогда, что выставка Попкова входит в число пяти событий, которые нужно посетить в мае – июне две тысячи четырнадцатого года в Лондоне. Я увидела, что искусство этих художников раскрывает себя по-новому, и настало время делать выставки мастеров шестидесятых.

Искусство периода «оттепели» оказалось выразителем важнейших перемен в человеческом сознании и художественном мышлении, в том, как мир по-другому открылся тогда. Все это прочитывается и в литературе, и в кинематографе тех лет. Потому так важны для нас художники, выразившие то время. И потому с таким подъемом мы делали выставку Таира Теймуровича, он человек совершенно уникальный. Когда в фонде культуры «Екатерина» проходила его выставка, я только тогда узнала, что это первая его ретроспектива в Москве, что у него не было выставки ни в Третьяковке, ни в Русском музее и первая его персональная выставка проходит в частном художественном фонде. И это у художника, который трижды избирался первым секретарем Союза художников СССР, имел феноменальные административные ресурсы, но никогда не позволил себе сказать: я хочу выставку в Третьяковской галерее! Это преисполнило меня глубочайшим уважением к нему не только как художнику, но и как человеку.

Когда я пришла в Третьяковскую галерею, то поняла, что у нас есть возможность сделать наконец выставку Салахова в престижном зале Инженерного корпуса, где мы обычно показываем классическое искусство. Объем зала позволял показать самое главное, самое значимое, то, что останется в истории отечественного, и не только отечественного, искусства. Я глубоко убеждена, что Попков, Коржев и Салахов – явления не советского искусства, а русского, европейского и мирового.

Выставку Салахова составили вещи не только из нашего собрания, но и из Русского музея, ряда региональных российских музеев, из семьи художника, азербайджанских музеев. Выставка получилась такой, какой я хотела ее видеть, несмотря на то, что там было всего восемьдесят с небольшим живописных полотен, но мы отбирали их, как говорится, «по гамбургскому счету». Когда их развесили, я увидела другого художника, даже по сравнению с тем, как он был представлен в фонде культуры «Екатерина». Мы сделали акцент на произведениях конца пятидесятых – начала шестидесятых годов, периода «оттепели». В следующем году в Третьяковской галерее состоится большая выставка, посвященная «оттепели» как феномену, опять же без акцента на понятии «суровый стиль». Работы того периода отражали глубочайшие изменения в сознании молодых художников и вообще любого творческого человека. Это действительно оттепель, действительно распахнутое окно, изменение отношения к себе самому как творцу и человеку. Именно тогда произошел принципиальный перелом, чем и объясняется невероятное количество шедевров, которое эпоха «оттепели» дала литературе и кино. «Июльский дождь», или «Застава Ильича», – кино на все времена, и это не менее значимое в истории европейского кинематографа явление, чем фильмы итальянского неореализма или работы Антониони.

АС: Новая сексуальная свобода – тоже знак того времени.

ЗТ: Главное – творцы стали осознавать себя творческими индивидуальностями, а не исполнителями идеологии власти. Люди начинали понимать, насколько ценен сложный внутренний мир любого человека. У достойной части нации, оставшейся в живых после репрессий и войны, проявилось ощущение, которое оказалось невозможно похоронить. Это поколение моих родителей, я очень хорошо помню, как они разговаривали. В шестидесятые годы сложная внутренняя жизнь вновь стала предметом нашего искусства. Одновременно это оказалось в фокусе самых интересных течений и на Западе. Вспомните «Девять дней одного года». При всем драматизме фильм передает время невероятных надежд, что и рождало новое кино, литературу и таких художников, как Попков, Коржев и Салахов.

Причем заметьте, это ведь одно поколение, возникшее на волне «оттепели», а какие разные художники, как серьезно и глубоко относятся к истории. Салахов поразил меня какой-то внутренней меланхолией, драматическим ощущением, казалось бы, обычных реалий жизни каспийских рыбаков. Когда смотришь на эти полотна, понимаешь, что они не о радости труда, а о человеке в этом мире, человеке, которому очень непросто жить и находить свое место. Здесь нет никакой пропаганды, ничего пафосного, и всегда идеально отточенная художественная форма. Все это поражает. В этом проявляется творческая и человеческая зрелость художника с первых его работ конца пятидесятых.

Портрет Кары Караева кажется мне самой емкой изобразительной формулой искусства времени «оттепели». Конечно, можно вспомнить манеру и Рокуэлла Кента, и Ренато Гуттузо. Но у Салахова невероятная зрелость формулирования, понимание своего пути, выражения эстетического кредо, стилистических пристрастий, внутреннего мира. Думаю, что одна из самых ярких работ Салахова тех лет – окно, где в стеклянном сосуде стоит один гладиолус как знак «оттепели». Можно вспомнить Дейнеку тридцатых годов, но ведь это язык, к которому художники шестидесятых вернулись, «перепрыгнув» через поколение. Этой стилистики не было в сороковых – пятидесятых ни у нас, ни в Европе. Раньше мы думали, что железный занавес отгораживал нас от мировых влияний и что примерызападного искусства проникали только через польские журналы. Теперь мы убеждаемся, в том числе и на творчестве Салахова, что речь идет не о влияниях, а о том, что художники впитывали звуки и музыку времени и воплощали ее схожими путями, близкими для фигуративного искусства средствами и у нас, и в Европе.

АС: А что касается тематики работ, она ведь тоже опрокидывает узкие представления о «суровом стиле».

ЗТ: Да, конечно, об этом свидетельствуют и блистательный портрет Айдан на лошадке, пейзажи, натюрморты. Потому особенно важен на выставке мини-раздел, посвященный матери. Многие, наверное, знают, что отец Таира Теймуровича был репрессирован. Салахов редко говорит о чем-то личном. Но вот серия картин, посвященных матери, это очень глубокий, сильный и не банальный рассказ, дань его любви и уважения к матери и еще личное высказывание, которое он, как человек сдержанный, делает особо деликатно. Последняя работа, посвященная матери – открытая балконная дверь и пустой красный стул.

АС: Да, тематика и стилистика его работ менялись.

ЗТ: В шестидесятые годы все на волне надежд, а потом шестьдесят восьмой год – время перемен и в Европе, и в Советском Союзе: студенческие волнения в Париже, у нас ввод войск в Чехословакию. Конец надежд. А художник Салахов, достигший зрелости, входит в руководство Союза художников. Казалось бы, становится функционером, но пишет «Женщин Апшерона» и «Новую воду»... От художников теперь вроде бы опять требуется выражение идеологии в красках. Но все не так прямолинейно. Я училась тогда в университете и прекрасно помню, что идеологический прессинг носил зачастую весьма формальный характер. Так, в своем дипломе я цитировала Леви-Строса, Юнга, Ясперса и Фрейда, но в начале – Ленина и Маркса. Салахов как очень умный человек понимал, что нет нужды буквально следовать указаниям партии, можно писать так, как считаешь нужным, то же самое делал в это время и Коржев. Думаю, что «Женщины Апшерона» и «Новая вода» как раз об этой драме сознания человека, пережившего шестьдесят восьмой год. Закончилось очень короткое время «оттепели» и надежд, но люди понимали, что все равно остается возможность делать то, что считаешь нужным, хотя и соблюдая некие условности.

АС: Сейчас это трудно объяснить не пережившим тот период.

ЗТ: Сегодня считают, что если кто-то был советским художником, заседал в Президиуме Академии художеств, избирался первым секретарем Союза художников России, первым секретарем Союза художников СССР, то он не мог не продать душу дьяволу.

АС: Тут есть еще вот что... «Шестидесятники», позже возглавлявшие союзы художников, академию, музеи, изменили атмосферу в наших институциях культуры

ЗТ: Мне еще крайне импонирует в деятельности Таира Салахова то, что он сделал так много для развития искусства в нашей стране – создал молодежный союз художников. Это дало возможность большому количеству художников, ставших знаменитыми уже в восьмидесятых – девяностых, получить право заниматься и зарабатывать творчеством. Я как координатор молодежных выставок в Манеже помню, как, например, Димитрий Бисти предупредил нас: «Придет моя ученица, у нее очень своеобразные работы, показать мы их не можем, это большие листы про Рим эпохи Тиберия, но в каталог включить нужно, это даст право на вступление в молодежную секцию Союза». Это была Таня Арзамасова – член знаменитой сегодня группы АES+F. Еще заслуга Салахова – выставки таких художников, как Раушенберг, Тэнгли, Фрэнсис Бэкон, Гилберт и Джордж, Розенквист, Юккер. Только такой человек, умный, мудрый, тонкий, мог установить личные отношения со своими великими западными современниками, «пробить» их выставки, которые организовывались на средства Союза художников.

АС: Какое-то время я много ездила по стране, и не было такого угла, где бы кто-то из художников не сказал, что ему чем-то помог Таир Теймурович.

ЗТ: Да, но человек может быть сам по себе хорошим, а художником – плохим. Но здесь мы говорим совсем о другом. 

АС: Тут проблема даже не в том, «хороший» или «плохой», речь о творце с другим мироощущением.

ЗТ: Да, с одной стороны, открытость миру, аккумулирование опыта фигуративного искусства, с другой – труд по добыванию смыслов изнутри себя и отражение его в работах. Я ходила по выставке, смотрела на «Женщин Апшерона» (ГТГ) и картину «Новая вода» (Национальный музей Азербайджана) и думала: неужели они висели на всесоюзных выставках «Мы строим коммунизм» и с этих выставок их купили в музеи! Понимали ли люди тогда глубокую внутреннюю драму, которая есть в этих полотнах, видели ли, что в них нет официозного позитива! Примечательно, что последнюю большую картину Салахов написал в начале восьмидесятых, а потом в основном небольшие пейзажи, виды мест, где он бывал, портреты членов семьи, друзей – только ближний круг. Я думаю, это тоже не случайно, что в какой-то момент он перестает делать тематические картины. Возможно, зрелый художник понял, что то, что он хочет сказать, уже не будет воспринято в период стагнации, а по-другому тематическую картину писать не имеет смысла. Поэтому мне кажется, что Таир Теймурович – пример того, как можно в любых обстоятельствах сохранить внутреннюю чистоту, чувство достоинства. У Салахова вся жизнь на максимуме: выполнение того, что предначертано, реализация того, что ему даровано Богом, и совершение того, что никто, кроме него, сделать тогда не смог бы. Это были уже не сталинские годы, члены Союза художников могли выбирать руководство, и часто они выбирали весьма достойных. Только человек, которого уважают коллеги и который находит правильные способы общения с властью, реализуя серьезнейшие проекты, мог в те годы принести пользу всему сообществу и обществу и достойно представлять художников.

ДИ 5-2016