Мария Фадеева: В экспозиции выставки «Мечты о свободе. Романтизм в России и Германии» в Новой Третьяковке представлено ваше пояснение к ее архитектуре, в нем семь абзацев, и в шести из них упомянут романтизм, а свобода — сущностная часть названия выставки — ни разу. Значит ли это, что она не повлияла на пространственное решение? 
Даниэль Либескинд: Ну как же! Смотрите, план выставки — это две пересекающиеся спирали, прорезанные крест-накрест анфиладами. В результате вместе со свободой передвижения посетитель получает свободу собственной интерпретации картин и объектов. Отсутствие предзаданной линейности восприятия выставочного материала — основа актуализации произведений прошлого. Я был включен в работу кураторской группы с самых первых этапов формирования идеи. Отсматривал вместе с ними работы художников, участвовал в обсуждении тематического деления, и мне показалось, что именно такая организация пространства даст зрителю ключ к пониманию. В отсутствии лабиринта вы не почувствовали бы свободы, как не замечали бы свет без тьмы, правду без лжи. Моя задача как дизайнера выставки — сделать ее пространство живым, вытащить людей из мечтаний в свободу, а их свободу сделать мечтой.

Фадеева: А что вы думаете о необходимости выхода искусства за пределы институциональных стен?
Либескинд: Я верю в то, что художники имеют право работать где угодно и не должны просить на это разрешения. Чем больше город поддерживает искусство, принимает его в своих пространствах, тем он лучше в смысле заботы о своих жителях. Город и сам по себе — бесценное произведение искусства, создаваемое на протяжении длительного времени различными авторами, не только художниками, но теми, кто в нем работает и живет. Я бы даже сказал, величайшее произведение искусства. Посмотрите на Венецию. Чтобы прорыть каналы и поставить дома в воду, требуются огромные усилия, и все это сделано ради достижения красоты. Впрочем, я не имею в виду красоту лишь в ее сентиментальном поверхностном значении. Для меня красиво все, в чем проявляется чудо жизни, ее повседневности. Прекрасны даже такие города, которые люди не любят. Они не выполнены в едином стиле, в них есть коллизии и конфликты, делающие их еще более красивыми. Они сложные, и потому великие, если рассматривать их как произведения искусства. 

Я построил здание в Варшаве, когда получил заказ, некоторые мне сочувствовали: вот если бы в Кракове, другое дело, там так красиво. Но я люблю Варшаву и ценю ту боль разрушения и возвращения города из руин, которые она пережила, еще и в столь непростых политических обстоятельствах. Города не могут быть некрасивы, ведь приложено столько усилий для их создания, так много людей страдали, чтобы все это построить. А мы просто принимаем их как данность. И думаем только о хайвеях, жалуемся на уродливые дома и вечные стройки. Люди должны научиться осознавать городскую красоту. 

Фадеева: Вспоминается судьба «Опрокинутой дуги» Ричарда Серра, которую демонтировали после жалоб пешеходов (железная дуга длиной 32 метра, перегораживающая площадь в Нью-Йорке, демонтирована в 1989 году. — ДИ). 
Либескинд: Это грустная история. Но хочу напомнить, что люди воспринимают в штыки почти любое произведение искусства при его появлении. Они забывают, что ныне музейные предметы первоначально считались ужасными, как и музыка, и литература. Если архитектура или произведение искусства принимаются сразу с любовью, с ними что-то не так. Природа искусства заключается в смещении рамок, оно проявляет иной взгляд на общепринятое. Любому великому искусству, и современному, и прошлых веков, свойственно тревожить. Не потому что это его цель, а по своей природе. Я бы сравнил это с рождением ребенка: он не то чтобы прелестный в момент появления на свет, он кричит, пугает. 

Фадеева: Можете назвать произведения искусства в городских пространствах, которые вам нравятся?
Либескинд: Конечно, в каждом городе есть хорошие примеры паблик-арта, взять хотя бы восхитительную скульптуру Пабло Пикассо в Чикаго. Но для меня, в первую очередь, произведения искусства — это сами общественные пространства. Вы приезжаете в Париж и бродите в уличных интерьерах периода барона Османа: эти бульвары, прорезающие насквозь городскую ткань! Или едете в Берлин, чтобы увидеть треугольник из Паризер-плац, Лейпцигер-плац и Мерингплац. Думаю, и форма спроектированного мною квартала Ground Zero задана символами и памятью об истории места (огромный участок в Нижнем Манхэттене, Нью-Йорк, образовавшийся на месте разрушенных во время теракта 11 сентября 2001 года башен Всемирного торгового центра. — ДИ). Ведь искусство существует не для развлечения, оно не роскошь, а необходимость.

Фадеева: В 2019 году вы сами выступили создателем паблик-арта, сделали скульптурную группу для сада Хет Лоо в Нидерландах. 
Либескинд: Это было великолепно. Один из самых известных садов в Голландии. Работа посвящена проблеме изменения климата. Как и в московской выставке, мне было важно вовлечь людей в размышление об актуальных проблемах. Квартет скульптур вступает в диалог с предельно упорядоченным барочным садом как метафорой представления о мире и разоблачает факторы, меняющие его и грозящие разрушением. Наш мир может погибнуть, если мы не очнемся, и это не абстракция!

Фадеева: Как вы определили бы разницу между архитекторами и художниками?
Либескинд: Думаю, что архитекторов, способных быть художниками, больше, чем художников, которые могут стать архитекторами. У художника есть одно только слово «искусство». Живописец завершает картину, композитор дописывает симфонию, скульптор, поэт — заканчивают свою работу и появляется произведение искусства. В архитектуре есть проектирование, а есть строительство. И то, и другое может быть актом искусства, а может и не быть. При этом архитектурой все это становится, лишь когда в пространстве появляются люди. Вот череп без мозга — не голова, а просто оболочка, так и здание без своих пользователей и резидентов. Самое же мистическое, что она умеет привлекать именно тех, на ком зиждется ее смысл, будь то храм, жилой дом или весь город. И происходит это не за счет практичности и функциональности, как думают многие. 

Фадеева: А как вы относитесь к идее комфортного города: лавочки, набережные, стимуляция фланерских практик?
Либескинд: Город как целое имеет кучу проблем: неравенство, сегрегация, глобальное потепление. Их нельзя решить одним благоустройством, как не изменить лицо при помощи косметики. Но, я думаю, правильно улучшать жизнь людей, делая что-то приятное. Сажать деревья и устанавливать скамейки — тоже хорошо. Я люблю посидеть на хорошей скамейке.