Григорий Шаров (р. 1988) — стрит-артист, основатель фестиваля уличного искусства в Братске, с которым номинирован на премию «Инновация-2021».

Александра Рудык: Григорий, расскажите о Братске. Что это за город, какие в нем общественные пространства, как обстоят дела с дизайном городской среды?

Григорий Шаров: Если вы бывали в любом маленьком российском городе, можете представить себе и Братск. Не хотелось бы наговаривать, но о городской среде здесь думают мало. Лет пять назад к нам приезжал с лекцией  Эркен Кагаров из студии Артемия Лебедева, он занимался разработкой дизайн-кодов для региональных городов, но с тех пор заметных изменений не произошло. Хотя горожане стали требовательнее. В Братске настоящая беда с асфальтом, снег сошел — все в ямах. Я раньше этого не замечал, и жители не замечали, а сейчас стали активно писать в пабликах, призывать власти обратить внимание на проблему. Я вижу изменения лишь микроскопические, точечные. Недавно в одном из округов города сделали отличный парк, он хорошо вписан в среду, неплохо продуманы зоны. 

Рудык: А граффити в городе есть, кроме ваших, конечно?

Шаров: Одно время в Братске было несколько команд, я тогда был далек от мира уличного искусства, но некоторые их работы до сих пор существуют, хотя команды и распались, а ребята разъехались по разным городам. Они много расписывали двери подъездов и подсказали тем самым идею «улучшения» городских пространств коммунальщикам. Те провели детский конкурс на роспись дверей подъездов. Вышло такое наивное творчество: суперкривые медведи, герои мультфильмов, флаг России, все подряд. Это настолько плохо, что уже хорошо. Новых граффити мало, но много тэгов. Мне кажется интерес к граффити спал, очередной волны интереса пока не видно.

Рудык: Работы, которые вы создали для фестиваля закрашивают? (Во время пандемии в 2020 году Григорий Шаров организовал фестиваль «Один за всех». Уличные художники из разных городов России придумали сайт-специфик работы для Братска, удаленно выбрали площадки, прислали эскизы и техзадание, а Шаров выполнил объекты «один за всех». — ДИ) 

Шаров: У них разная судьба. Например, надпись «I can't breathe, ёпт» петербургского художника Миши Маркера на фоне Братского лесопромышленного комплекса закрасили очень быстро. Надпись сделана возле дороги, ведущей на завод, мимо нее люди ходят и едут на работу каждый день — видимо не выдержали. Но Миша взамен первой придумал новую надпись «дышать не легче», вот она осталась надолго, может и до сих пор там. Костя Бенькович придумал большую, дорогую и сложно работу из арматуры (облако из железных прутьев в стиле средневековых гравюр, из которого вылезает желтая рука. — ДИ), она висела на коллекторе, очень хорошо была закреплена, но ее скинули. И «Оленя» художника ZOOM выпилили.

Рудык: Я думала, «Олень» — самый популярный объект фестиваля. В соцсетях тонны фотографий его и людей на фоне оленя. 

Шаров: Да, это была первая работа, для нее выбрали стену заброшенного дома из бруса. Вышло эффектно, она сразу прогремела в городе. Причем образ оленя, запутавшегося в проводах, он же про историю Братской ГЭС, борьбу природы и человека, затопленные для строительства города деревни, то есть максимально травматичный. Горожане же восприняли его очень позитивно, меня это поразило. Олень появился летом, а зимой его выпилили. Видимо, кому-то понадобился материал на стройку или дрова. 

Рудык: Может, этот кто-то дома себе оленя поставил.

Шаров: Тогда странно, что его не целиком выпилили. Еще более странно, что вокруг десятки таких же заброшенных домов, но выпилили именно этот кусок. Я после сделал на этом месте скелет оленя, это уже работа не Zoom, а моя.

Рудык: Для чего вы это делаете? Публичная миссия или личная потребность?

Шаров: Иногда я делаю эгоистичные работы. Однажды нарисовал на стене заброшенного детского сада огромную композицию «Кукушка»: снизу ребенок, он как бы задавался вопросом «а когда меня заберут», а сверху черная голова. Для меня она не только про детский сад, но и про смерть. А бывают истории, как с «Тайной вечерей» (работа Шарова с 12 апостолами, снабженными айпадами и смартфонами, на месте Христа восседает роутер. — ДИ), про нашу «мобилизацию», мне захотелось про это поговорить, и я получил реакцию публики, работу обсуждали. Самое осознанное, что я сделал — фестиваль. «The Village Байкал» предложили мне подготовить фоторепортаж о местном стритарте. Я пошел по улицам и удивился, как всего мало. Люди здесь не знают, что это такое. Я прихожу в художественный магазин закупаться красками, а продавцы мне: «Ого, чем это вы занимаетесь?» Я отвечаю: «Стрит-артом». Они: «А что это?» Я: «Да ладно, вы самые близкие к художественной среде люди». Так я задумался, как это исправить, и фестиваль стал ответом. Как минимум, он спровоцировал дискуссию на тему уличного искусства. Паблик «Первый Братск» — местная площадка для обсуждения всех городских проблем — в конце года присудил мне премию «Братчанин года — деятель культуры».

Рудык: Урбанистический характер уличного искусства влечет ответственность автора. Создавая знаки в среде, вы можете присвоить себе территорию, а можете слиться с ней, показать, что у места может быть разная сюжетная программа. Вам хочется присваивать или участвовать? 

Шаров: Я стараюсь не вандалить по-жесткому, по сто раз спрашиваю себя и близких, жесть ли сделать здесь вот так, выслушиваю мнения и делаю наоборот. Конечно, я никогда не пойду рисовать на администрации города, граните или памятнике. У нас однажды ребята раскрасили танк в розовый цвет, а это мемориал славы. Шумная история была. Такое не укладывается в мои представления о приличиях. 

Мы сейчас с художником Фрукты-врукты обсуждаем работу, для которой нужен потрепанный металлический лист, закрывающий вход в подвальные помещения. У нас возникла бурная дискуссия, а можем ли мы вообще эту штуку вырвать, что самый простой вариант. Думаю, никто бы и не заметил, этих железяк в городе полно. Но сошлись на том, что ее нужно аккуратно спилить и заменить на такую же новую. В общем, мне хочется верить в собственную осмысленность и участие, а не присвоение. 

Рудык: Есть ли технология придумывания работ?

Шаров: Да, такая же, как генерация любых идей. У меня рекламное образование, я понимаю, как это сделать: ассоциативные ряды, вопрос «а что если?», классические подходы. У меня куча блокнотов, я записываю все, что приходит в голову, и потом что-то из этого рождается.  Например, от фестиваля я устал настолько, что сделал запись в блокноте «я больше ничего не могу». Мне хотелось нарисовать надпись очень большими буквами, чтобы процесс написания забрал остатки моих сил, вымотал до основания, но подходящей поверхности не нашлось. Совсем недавно художественная галерея «Ростов» в Ростове-на-Дону предложила мне поучаствовать в выставке, я достал блокнот и наткнулся на эту запись, сделал ее очень маленькой на огромной черной стене — «больше не могу».

Рудык: Что вы думаете о документации стрит-арта? Если работу закрасили, но до того сфотографировали, она существует или нет?

Шаров: Стрит-арт существует на просторах интернета, люди редко видят работы вживую.  Конечно, хочется идеального мира, в котором это не так. Но я нахожусь в Иркутской области, в городе Братске, сколько сюда приезжает людей? Мало. А сколько из живущих здесь видели работы фестиваля? Мало! Город растянут, разбалансирован, работ всего 17. Прошел бы мой фестиваль 50 лет назад, его увидели бы максимум 500 человек. А теперь у меня есть возможность показать Братск и работы огромному числу людей, даже быть номинированным на премию российского масштаба. Вы посмотрите, как смешно «Гриша Шаров, Братск» выглядит среди таких номинантов, как «Гараж», Пушкинский музей и др. То есть интернет — это неизбежность и классная возможность одновременно. Я же и работы на фестиваль получил по интернету. Многие СМИ писали, что если бы не пандемия, художники приехали и сделали бы свои работы сами. Это неправда. У меня не было бюджета везти и цели такой не было, я просто подумал, что это интересный формат, который я в стрит-арте раньше не встречал. И сделал.

Рудык: Теперь вы могли бы разослать эскизы всем этим художникам, чтобы они сделали ваши работы в своих городах.

Шаров: Можно и так, у меня еще была идея сделать фестиваль «Остатки сладки» из материалов, которые остались после «Один за всех». Провести еще один точно такой же фестиваль мне не интересно. Когда я начал писать художникам, думал: «Да кто вообще согласится?» Я почти ни с кем из них не был знаком! Оказалось, это работает, можно было и 50 работ сделать. И я стал таким администратором, менеджером проекта. В этом году хочу поменять концепцию — раскрывать не буду, только скажу, что техники и материалы будут очень разнообразными. 

Рудык: В Нью-Йорке есть комиссия, которая рассматривает каждое граффити, получившие общественный резонанс, и решает, оставить его или нет. То есть физическое небытие — не обязательный путь. Вам не хочется, чтобы работы оставались на годы? 

Шаров: Я легко  отношусь к тому, что работы разрушают. Я ни у кого не спрашиваю разрешение на их создание, и меня никто не спрашивает, закрашивать их или нет. Не могу сказать, что я этого жду. «Тайная вечеря» была на месте года два, это здорово. Хотя не все ей радовались. В одном из пабликов жительница города заявила, что если сфотографироваться на фоне Тайной вечери, долго жить не будешь, и она не шутила — писала, что из-за моей работы не может больше пользоваться ближайшей к дому остановкой. Тем не менее если какие-то работы сохранят, это неплохо. Но глобально за это топить я бы не стал. Мне нравится нелегальность и хулиганство, а когда уличное искусство становится административным делом, я теряю интерес. Тем более многие социальные темы и политические истории, на которые стрит-артисты могут среагировать молниеносно, часто также молниеносно теряют актуальность.   

Рудык: Я не стала бы рубить с плеча. Во-первых, это запечатленный момент истории, он может и перестает быть актуальным здесь и сейчас, но остается в исторической памяти, а иногда не остается, но лучше бы остался. Кроме того, для урбанистов и многих людей, интересующихся тканью города, во всем мире стоит вопрос о скульптуре. Он основан на той же логике. Когда, скажем, время исторического персонажа, которому посвящен монумент, ушло — стоит ли его сохранять? Знают ли прохожие, кто это? Хотим ли мы видеть памятники узурпаторам и рабовладельцам? Может, следует пересмотреть всю систему размещения чего-то материального в общественном пространстве? 

Шаров: Классный поворот. Меня однажды позвали в библиотеку записать подкаст. И мы говорили в том числе о горожанах, которым не нравится то, что мы нарисовали в их дворе, «ваша красота — не наша красота» и т.д. Но их никто не спрашивает об остальном, что происходит в этом дворе. Нравятся ли им лавочки, как насчет стихийной парковки вместо газонов? Благоустройство согласовано с администрацией, но не с жителями. Мне нравится эта логика пересмотра, потому что она во многом оправдывает мои действия. Но возникает вопрос, а кто арбитры, кто должен отвечать за общественный вкус. 

Рудык: Если принять за аксиому, что высказывание в общественном пространстве — это катализатор диалога, есть ли какие-то темы, которые вы хотите обсуждать с жителями Братска? 

Шаров: Экология, не потому что это мейнстрим, а потому что это суперважный вопрос для Братска. Мы каждый день чувствуем выбросы от местных заводов, особенно жители центрального района. До появления работы Миши Маркера на фоне труб мне казалось, что общественное мнение по этому вопросу монолитно. Но выяснилось, что многие жители считают, что город существует благодаря и ради заводов и без них пропадет. Тем интереснее. Вторая тема связана с центричностью России и иерархией городов. Я около года работал в студии Артемия Лебедева, жил в Москве и видел, как о людях заботятся, думают о дворах, подъездах, улицах. Когда я начал приезжать в Братск на новогодние каникулы, заходил в подъезд, в который до того много лет заходил ежедневно, и у меня каждый раз случался шок, будто кувалдой били по голове. Как я всего этого не замечал? Мы живем в аду. И конечно, хочется, чтобы в сырьевых городах по всей России тоже что-то происходило. Постоянно думаю, как поднять этот вопрос в стрит-арте.

Рудык: Прошел почти год с фестиваля, как вы думаете, удалось ли что-то изменить в пространстве города?

Шаров: В масштабе города 17 работ — крупинки. Но и этого хватило, чтобы люди подходили ко мне в общественном транспорте со словами: это было круто, спасибо. 

Рудык: Да вы звезда. Я перед интервью посмотрела справку о городе, у вас живет 225 000 человек, это гораздо больше, чем, скажем, в Брюсселе. 

Шаров: Да! Доходит до смешного. Недавно ко мне подошла девушка и говорит, что видела в моем Instagram классный рюкзак; спросила, где я его купил. 

Надеюсь, главный итог первого фестиваля, что мозаика уличного искусства стала немного складываться, появилось понимание, что такое явление в принципе существует. Во время фестиваля и после мне писали художники из других городов, спрашивали, могу ли я у себя в Братске нарисовать и их работы. Причем часто это были далекие от стрит-арта люди, имевшие дело только с холстом. Писали и местные жители — совет их двора посовещался и просит нарисовать им что-нибудь. Жаль, что я не могу делать истории на заказ, а то везде по работе мог бы нарисовать. Еще во время фестиваля мне помогала девушка, которая в конце попросила краску и тоже решила попробовать себя в этом направлении. На заброшенном ларьке она нарисовала черный квадрат и написала слово «Родина» белыми буквами.