Каждый монумент в городской среде выполняет функции, позволяющие определить его как объект публичного искусства. Он отчетливо структурирует окружающее пространство, назначая его историческое и культурное содержание, задает определенный идеологический порядок и специфический характер общественных отношений, возникающих по поводу и вокруг него.

Независимо от того, рассматривается ли публичное искусство как способ ревитализации пространства и повышения его символической значимости или критического осмысления его прежнего или текущего статуса, оно всегда предполагает привнесение некого добавочного элемента, который задает необходимый социально исторический фон. Быть подобным элементом, трансформируя места и ситуации, которые в своем обыденном восприятии лишены универсального культурного значения,—задача, решаемая паблик-артом.

В попытке высветить различные режимы существования монумента на примере памятника Ленину стоит указать на двойственность его семиотической природы. С одной стороны, он по-прежнему функционирует в качестве идеологического символа, присовокупляя себя к ситуациям и отношениям, которые прямо или косвенно им порождены. Но это его качество вне того идеологического принуждения, в условиях которого он работал — чем дальше мы от советского контекста, тем больше—необязательно и конвенционально. С другой стороны, следуя подходу Розалинд Краусс, интересующий нас образ можно рассмотреть как «индекс». То есть особую семиотическую единицу, которая, в отличие от символа, предполагающего три составляющих — знак, объект и интерпретация, — не содержит в себе последний, смыслообразующий элемент.

Индекс, как бы иронично это ни звучало в сопоставлении с широко известной иконографией изображений Владимира Ильича, работает как указующий палец, след или знак переноса. И это именно те способы существования, которые, если вдуматься, ведут ленинские монументы вне их первоначальных функций в общественном пространстве сегодня, порождая множество зачастую неочевидных общественных практик.

Одним из способов бытования вышеупомянутого образа в настоящем является категория объектов, которую можно обозначить формулой «тайный Ленин»—небольшой монумент или памятная доска, расположенные на задворках или территориях с ограниченным режимом доступа, сохраняемые, очевидно, по доброй воле и частной инициативе. Эти объекты выполняют функцию римских пенатов или «хранителей уголка». Такой Ленин неприхотлив, но окружен определенной заботой. Иногда рядом с ним можно обнаружить миски для кормления кошек или стулья для перекура. Часто он скрыт лозами дикого винограда или разросшимися елями. Посещение такого монумента сродни «навещанию» и всякий раз предполагает собственный режим перформативности, серийность и особый коммуникативный смысл. Это место — тайник, куда приводят другого, чтобы поделиться заранее спрятанным в нем персональным посланием. Но так, чтобы был важный и всегда молчащий свидетель.

Функционально схож с первым и дворовой памятник — придомовой Ленин. Чаще всего это бюст, выполняющий роль жилищно-коммунального объекта, который облагораживает своим существованием окружающее пространство и подлежит регулярным процедурам благоустройства. Последнее чаще всего заключается в смене красочного покрытия монумента в рамках универсальной палитры «Жилищника», высаживании пестрых растений и даже специальном новогоднем убранстве. Такое свободное, почти фамильярное взаимодействие с образом вождя мирового пролетариата невольно заставляет вспомнить идею бахтинской карнавализации как способа остранения, осовременивания и переприсвоения больших культурно-исторических нарративов. Вместе с тем его сохранение— это и своеобразный жест исторического права, призванный удостоверять притязания обитателей места на микроидентичность, и распоряжение своим пространством вне зависимости от меняющейся идеологической конъюнктуры.

В русскоязычном Instagram существует ряд профилей, создатели которых занимаются сбором и публикацией фотографий монументов Ленина — например, @collection_lenin_monuments и @lenin_v_mire. Примечательно, что их присылают сами фолловеры и каждая снабжена либо детальным описанием обстоятельств и времени установки памятника, либо, если эта информация утеряна, справкой краеведческого толка. Подобную историю в районном масштабе можно наблюдать, например, в московском районе Перово, где локальные краеведы собрали свою, напоминающую ситуационистские, карту местности, узловыми точками которой стали местные изваяния Владимира Ильича. По интересному совпадению, именно в этом районе жил руководитель музея «Кабинет Ленина в Кремле» и автор фолианта «Лениниана в изобразительном искусстве» Александр Шефов.

Отдельный способ жизни ленинских монументов, включая памятники в натуральную величину,—их неофициальная купля-продажа на разного рода барахолках и интернет- площадках вроде «Авито», где благодаря баснословным тиражам его изображений любому желающему предлагается осмыслить и реализовать персональный «Тайный Ленин» — небольшой монумент или памятная доска, расположенные на задворках или территориях с ограниченным режимом доступа способ взаимоотношений с этим предметом. Каждая операция такого рода—также свидетельство индексальной природы этого знака, его гибкости и открытости желанию и способности к смыслопорождению в самых неожиданных комбинациях отношений и обстоятельств.

Остановить перечисление подобных примеров, которое при желании несложно продолжить, стоит на феномене современной очереди к мавзолею, которая, как можно убедиться в немногие дни его публичной работы, фактически сравнялась по протяженности с исторической. Но, при формальном сходстве, социальные смыслы этих явлений различаются. Вторая, давно не являясь частью советского секулярного ритуала, раскрывает (как это можно видеть, например, в недавнем материале газеты«КоммерсантЪ») именно тот спектр индивидуальных смыслов и практик, незначительную часть которых мы пытались осветить выше. В ней встречаются не только те, кто движим азартом коллекционирования достопримечательностей или стремлением закрыть сформированный в детстве постсоветский гештальт, но и эксцентрики, воспринимающие происходящее как вызов текущей рутине культурного потребления, а также искренние адепты ленинизма, ценители авангардной культуры 1920-х и разного рода аттракционов.

Парадоксальным образом в, казалось бы, полностью конвенциональной процедуре «поклонения» (как и в совершенно консервативной форме самого памятника) происходит высвобождение смыслов, а с ними и самой исторической личности. Ленин из пленника собственного культа перевоплощается в металичность («личность в истории», чаще всего живущая благодаря механизмам идеологии). Единицы его растиражированного образа соединяются в разветвленную агентурную сеть, своеобразный мицелий, а постмодернистская шутка Курехина «Ленин — гриб» обретает новый смысл.

Сегодня материальное наследие культа личности Ленина—уже не только и не столько свидетельство советской эпохи, ее достижений и провалов, но скорее уникальное своей повсеместностью обстоятельство и условие производства новых коллективных и личных связей. Это наследие разворачивается перед нами готовой социальной скульптурой, которой недостает лишь осознания себя в этом качестве.