В мире, где только смерть оказывается окончательным и бесповоротным выходом в офлайн, к эмоциям, которые художник все чаще доверяет цифре, зритель относится все равнодушнее.

Кинематограф изначально позиционировался как замена реальности. Глицериновые слезы, коллективный гипноз, то есть сон разума. «Life is brutal», — повторяет постаревший Мэтт Дэймон в ламповой драме Stillwater, показанной на Круазет вне конкурса, — именно поэтому человечество предпочло жизни проекцию. Сперва молчаливую, затем, через столетний промежуток, 4D. Кино, будучи самой точной копией жизни, всегда уводило субъекта в параллельный контекст, в монтажную выжимку реальности. У жизни много дефиниций. По Бродскому или Беккету, она состоит из ожидания, наполненного скукой. Согласно Гюго жизнь— постепенное расставание со всем, что любишь. Ну а Фолкнер утверждал, что жизнь — это страдание, противовесом которому, увы, выступает только небытие.

Этих заслуженных пиитов в дворце Люмьер цитировали с экрана каждый вечер. Не случайно.

Кино и есть опыт небытия, особенно в своем «тотальном» изводе — у Уорхола или Маркера — оно позволяет стать свидетелем чужой смерти, одновременно приближая свою или даже ее репетируя. Основной конфликт совриска —бесперспективное сражение на его международных площадках цифрового и аналогового — в кинематографе снят онтологически.

Этот конфликт из области означающего перетек в домен означаемого. В 2021-м на главном кинематографическом смотре, 74 Каннском фестивале, режиссеры продемонстрировали удивительное единодушие. Магистральный нарратив был сформулирован предельно четко. После полутора лет изоляции страдания, важнейшим из которых служит любовь, должны быть материальны, тактильны. Словно Фома неверующий, авторы снова и снова погружали камеру в рваную рану, образовавшуюся на месте прежнего, доковидного существования.

Никакого научпопа или фантастики, долой атомизацию, захлопни свой лэптоп всяк персонаж, в фильм входящий. Даже такие ветераны сцены, как Жак Одиар, неожиданно обратились к темам, обычно интересующим исключительно дебютантов. Юношеское влечение как самый сильный двигатель молекул во вселенной. Молодежь встречается, влюбляется, взрослеет. В новой картине «Олимпиады», основанной на популярном комиксе «Париж, 13 округ», Одиар в соавторстве с Селин Сьямма наглядно демонстрирует беспомощность цифровых технологий, что, вроде бы, по следам новой этики, стелют мягко там, где можно ушибиться жестко. Из пут онлайна герои рвутся в чисто поле — мультикультурного 13 аррондисмана, сшибают лбы, поранившись о разницу в менталитетах или ожиданиях, восстают из сентиментального пепла. Неважно, сколько препон ты выстроишь между собой и страданием—в виде мэтчей на Tinder и прилагающихся анкет о consentement, ресентимента тебе не избежать. Одиар не подглядывает за своими героями в Zoom, он стоит у них над душой, буквально дыша в затылок, когда они без стыда утверждают крупным планом свою телесность. Только телом можно закрыть амбразуру экзистенции.

Буквально о том же «Самый плохой человек» Иоахима Триера. О надуманной вариативности жизни, в которой все пути ведут к смерти. Аннигиляцию остановит эякуляция. И лучше ранняя, чем поздняя. Главной героине, сыгранной Ренате Реинсве — актриса удостоилась приза за лучшую женскую роль, —кажется, что судьба мультизадачна, что людей можно открывать, как окошки браузера, а затем сворачивать за ненадобностью. Что жизнь—это понарошку, репетиция чего-то большего. Что можно удалить историю поиска. Цифровизация бытия только на первый взгляд ведет к постоянному его обновлению. Но человек, хоть и приложение к времени и пространству, увы, конечен и с каждым годом только устаревает. Его тело и его мысли не подлежат апдейту. У бытия нет версии 2.0, «тот свет» исходит не от фонарика айфона.

И, разумеется, фильм-победитель Канн—«Титан» Жюли Дюкорно— тоже оперирует донельзя прозрачными метафорами. Человек больше не венец творения, а мутант, совокупившийся с машиной, неотделимый от техники, а значит, зависимый от технологий. Люди-гаджеты, люди-киборги, люди, что за пеленой прогресса не видят причины для своего существования и друг за другом выходят из строя, сами становятся пеленой, помехой связи— всех со всеми. Ведь главная ценность сегодняшнего дня — оставаться на проводе, в сети, connected. Провод — поводок, на котором тебя держат взаперти твоей головы, все больше напоминающей неисправный компьютер.

Металл противопоставлен плоти, металл пронзает плоть, а льется не кровь, а горючее, человек, если не опомнится, окончательно превратится в раба машины. «Титан» как приквел «Терминатора», как попытка вернуться в прошлое и линию телепередач изменить. Не все зло виртуально, но все виртуальное— зло.

Кому, как не Каннам, последнему оплоту кинематографа, объявлять цифровой мир ловушкой. Чтобы морок спал, в кинозале достаточно включить свет. Стриминги превратили планету в один сплошной видеодром, в этом сервисе есть все функции, кроме кнопки «стоп». Но ведь жизнь имеет смысл, только если ограничена смертью.

|ДИ| 4-2021