Александра Рудык: Дмитрий, с 1975 вы работали как монументальный живописец и вдруг в 2017-м резко переметнулись к технологиям. Почему?

Дмитрий Врубель: От отчаяния. Я рисовал сорок два года, и все, что я сделал за это время, невозможно никому показать. Вот вы спрашиваете: «Дмитрий, чем вы занимались последние десять лет?» «Мне больше всего запомнился Евангельский проект в Москве, — говорю я, — который мы c Викторией Тимофеевой сделали с галереей Гельмана в 2008-м, шесть залов ЦДХ». Дальше я начинаю разводить руками вот так: «40 работ высотой три метра». И меня охватывает отчаяние. Подавляющее число наших работ находятся не пойми где, я мог только показать их на пальцах. Наш сын Артем, ему тогда было 19 лет, сказал, что есть такая технология VR, а еще штука за $20 на Amazon, туда засовываешь телефон, и оно работает. Я купил, засунул, потрясающе! Вертишь головой как бы в другой Вселенной, но она реагирует на тебя, как реальный мир. К концу года мы купили интерактивные очки, с которыми можно строить. Я их надел, а вокруг пустота и одновременно все. Все! Я застыл месяца на два, решая, куда положить первый кирпич. В итоге понял, что у меня есть рост, я могу его увеличивать, уменьшать, но изначально это заданное расстояние от головы до ног, и первым положили пол, а дальше понеслось. В конце 2017 года я надел очки на моего соавтора, Виктория увидела «Евангельский проект», пошла по нему… и заплакала. VR позволяет разом закрыть вопросы возврата прошлого, продления его в настоящем и будущем, чтобы наше искусство и искусство каждого художника осталось навсегда. На уровне идеологическом, эмоциональным и коммуникативном я более сильных вещей не видел.

Рудык: Может, я технологический скептик, но у меня нет вашей уверенности, что это навсегда. Информации о многих выставках, в том числе рецензий, которые за последние пятнадцать лет написала я, в сети нет. Часть ресурсов отформатированы, другие не продлили домен, третьи удалены. Не рискует ли VR со всей скоростью развития программ, прошивок, технологий превратиться через 30 лет во что-то такое же полезное, как сейчас дискета?

Врубель: Спутник, раздающий сигнал интернета, можно сбить, и связь прервется, но и с Землей может произойти катастрофа. Проблема, которую вы описываете, в том, что интернетом в прошлом веке и нынешнем занимаются люди, выросшие из лампового мира. Вы правильно говорите, там все смертно. Но как только получаешь возможность в любой момент увидеть «Джоконду» вблизи, понимаешь, что такое навсегда. Конечно, технология требует обновления, и я постоянно это делаю, потому что мне нравится. Вообще, этот процесс можно и автоматизировать.

Рудык: Первые произведения в виртуальной реальности появились 30 лет назад, за прошедший период технология стала невероятно популярной у геймеров, в медицине и в военной отрасли, но на поле искусства сдвиг минимальный, почему?

Врубель: Как с любой другой технологией, сначала ее тестируют и оттачивают на популярных отраслях. В 80-е и 90-е это было военное ведомство, сейчас — игровая отрасль. Представьте, фильм «Титаник» за годы существования собрал два миллиарда долларов, а игра с бюджетом в $200 млн зарабатывает $400 млн в течение 48 часов, оборот колоссальный, естественно, что все лучшее там.

Рудык: VR-технологии дают возможность архивировать и демонстрировать искусство, а создавать новое? 

Врубель: Я такого не встречал. Вот сидит Пол Маккартни, и к нему приходят какие-то люди и говорят: «Дорогой сэр, сейчас будет Венецианская биеннале, давай что-то такое сделаем за копейки, всего-то $10 млн и зажжем!» Сэр говорит: «Конечно!» И они делают такой ужас, от которого кружится голова, всех тошнит и все постоянно глючит. Но публика все равно идет, это же Пол Маккартни. VR это искусство впечатлений, искусство «вау», как тут можно переиграть игровую индустрию? Но если ребята из нее решат заняться искусством, они будут номер один. Когда-то это обязательно случится. 

Рудык: Я видела несколько гибридных проектов, в одном у меня были только руки, сама я сидела в музее на стуле, в другом я ходила в реальном пространстве от объекта к объекту, а в виртуальном подо мной не было пола, я висела в воздухе и не смогла почувствовать свое кибертело. А у вас какие отношения с кибертелом, как вы его ощущаете и позиционируете?

Врубель: Наша индустрия  молодая, есть две категории разработчиков: одни ничего не умеют, но хотят что-то показать, а другие — просто жулики. Не знаю, на кого вы напоролись, но вам не повезло. Что касается кибертела, как только нужно будет, чтобы вы как-то выглядели, это все уже есть сейчас. Можете иметь, например, идентичный с самой собой аватар, системы отслеживания мелкой мимики уже существуют, скоро кибертело сможет быть неотличимо от физического образца. Если бы мы с вами сейчас общались в виртуальном пространстве, я мог бы быть динозавриком, или я мог бы быть вами, а вы мной. Но мне совершенно не нужно, чтобы мои студенты знали, как я выгляжу, и мне без разницы, как выглядят они, мы с ними находимся в пространстве музея, поэтому нужно, чтобы они увидели не меня и друг друга, а то, что вокруг. В VR вместо моей головы страусиное яйцо, на нем очки, есть ещё руки, вот и все. 

Рудык: Давайте как-нибудь попробуем. Я люблю ходить ногами в музеи. Мне интересно, как стоит свет, что говорят люди вокруг, люблю нравоучения смотрительниц. В VR главный орган чувств — зрение. Не обедняет ли это впечатление?

Врубель: Буквально вчера мы сделали зал Диего Риверы с работами из Детройтского художественного музея, вы там были? 

Рудык: Нет. Почему Ривера заинтересовал вас сейчас?

Врубель: Мы делаем два приложения про Брейгеля и Босха. В голове зрителя это похожие художники, но между ними колоссальная разница. Босх умер за год до появления протестантизма, когда Лютер Мартин прибил свои 95 тезисов к дверям церкви. Потому его работ так много в Прадо, ведь испанцы католики. Брейгель умер за год до начала войны за независимость Нидерландов. То есть один был католиком, другой протестантом. У Босха галлюцинации связаны исключительно с фантазией, даже в «Саду земных наслаждений» нет ничего земного, а у Брейгеля наоборот. У него все евангельские притчи наполняют простые люди, ведь Бог здесь. В нашем зале Брейгеля хедлайнер «Охотники на снегу», чуть выше левого угла картины сцена литья металла, впервые в искусстве показан человек труда, и вот отсюда мы переходим к Ривере с его заводскими фресками. Для меня они стали открытием, я увидел, что такое настоящий соцреализм, кстати, выполненный за деньги сына Форда. Так вы не были в Детройтском музее?

Рудык: Увы.

Врубель: Как жаль. Я и сам люблю дома сидеть, лишь с собачкой выйти и в магазин. Когда я говорю, что VR дает возможность всем жителям Земли приобщиться к искусству, я говорю и о нас тоже. Девяносто девять процентов людей лишены возможности ходить в музей. И если они пойдут в VR, вы же не станете им говорить: «А зачем вам туда? Там бабушек нет. Нефертити без смотрительниц – тьфу! Что за Мунк без музейного запаха? Накопите денег на поездку в Нью-Йорк или сдохните без „Крика“, сдохла же так большая часть населения планеты». Это жестоко, но я считаю, что виной всему происходящему не только политика, но и отсутствие культурного образования. Когда я вижу, как фанатики уничтожают в Ираке или Сирии памятники, на которые мы «молимся» в Лувре или Пушкинском музее, а террорист-вандал заявляет что-то типа «мне бог сказал уничтожить все, что не является им» — это дикий, бескультурный человек. Он ничего не знает и по моей вине тоже. Мы можем дать ему знания или образовать людей вокруг, чтобы они понимали и отстаивали ценность того, что он с таким удовольствием разрушает. У нас в приложении «Лувр», есть эти ламассу — крылатые люди-животные. Мы воссоздали зал с большим ассирийским дворцом и вмонтировали в дверь экран с выступлением одного из таких товарищей и уничтожением памятника. 

Рудык: Как вы пришли к VR-образованию?

Врубель: В начале 2019 года мне предложили сделать что-то, связанное с искусством других, например «Явление Христа народу». Я попробовал. Шок. Если разрешение плохое, картинка будет, словно в печатном журнале у Иоанна Крестителя вместо носа пиксель. Первое, что я понял — фотографии отвратительного качества. Потом узнал, что есть гигапиксельное изображение, сделанное Google, и умельцы у Google его забрали. Когда я разместил такое «Явление Христа народу» в VR, на холсте можно было рассмотреть мазки даже на лице Христа, а он, как мы помним, написан на высоте трех метров, и никто, кроме работников музея, его толком не видел. Следующим шагом был Брейгель… Помню, мне 15, лежит чешский альбом, ведь в Советском Союзе не могло быть Брейгеля. В нем растр в полстраницы, искажение цвета и так далее. А в VR у меня Брейгель из Венского музея и каждый кракелюрчик виден, o-о-о-о! А ещё можно все это давать увеличенными фрагментами, смотреть, прижав нос к холсту. Чудо. По поводу «Явления Христа народу»: в нашем приложении первый зал это сама работа. Второй — детали, спущенные на уровень глаз. Третий — текст и изображения того, как работу привезли в Москву. Там же Дега с живописью того же года, чтобы показать разницу между контекстами российского и европейского искусства. Дальше зал № 10 Третьяковки, где работа Иванова сейчас висит. Потом вновь зал № 10, но с работами Андрея Монастырского «Ветка» и Эрика Булатова »Картина и зрители», каждая из которых провела там не больше одного дня. А еще можно пойти в зал Монастырского, где его «Ветка» висит напротив «Ветки» Иванова. У Монастырского есть длинное рассуждение по поводу звука, который издает отрывающийся скотч под тяжестью ветки, и у нас вы его слышите, нажав на специальную кнопку. А другой зал Булатова с рисунками к работе «Картина и зрители», и там круто проиллюстрировано замечание из статьи Булатова о том, что в «Явлении Христа народу» две линии горизонта. Их действительно две: уровень толпы и уровень Христа, мы повесили две работы Иванова на разных уровнях. Где это возможно сделать? Ни у кого нет двух одинаковых работ Иванова. Только в VR, который находится на территории современного искусства и за ней. 

Рудык: Ваш курс в онлайн-школе «Среда обучения» называется «От шедевра к шедевру: контексты, рифмы и диалоги» — смелый авторский взгляд на историю искусств. Ваши студенты учат вашу версию истории или проектировать VR пространства?

Врубель: Я сам все время думаю, а чем я занимаюсь? Я даю несколько уроков VR-проектирования, но основная задача помочь придумать проект, научить студентов создавать эти контексты, рифмы и диалоги. Безусловно это история искусства, но она не линейна. Вот взять, например, историю искусства, написанную в 1819 году, там будет Древний Рим, Древняя Греция, Египет, а знаете, чего не будет? Венеры Милосской, которую нашли в 1820 году, и Нефертити, которую немецкий археолог Борхардт обнаружил в 1912-м. Но ведь именно они и еще Ника Самофракийская оказали на искусство наибольшее влияние. Я беру самые «замыленные», известные вещи, и мы выстраиваем вокруг них новые связи. Вот вы заходите в наш зал с Венерой Милосской, переходите в зал «контекст», там Лаокоон, Ника Самофракийская и осколок греческой скульптуры, голова Сатира из Миннеаполиса. В этот момент я понимаю, что г. Миннеаполис для меня ассоциируется не с Античностью и не с прекрасным местным музеем, а с прошлогодним убийством Джорджа Флойда. Вы на нее нажимаете и оказываетесь перед этой головой у фасада Института современного искусства. Под ногами карта  города, от головы идет черная лента c надписью «3378 метров». Карта, естественно, уменьшенная, лента ведет к бюсту Флойда, который мы поместили на месте трагедии, его сделали 3D-художники отец и сын Эдвардсы, они сопроводили скульптуру текстом, где говорится, что люди, которые боятся публично выразить солидарность с Black Lives Matter, могут распечатать скульптуру на 3d принтере и использовать ее в онлайн пикетах. Рядом запись с полицейского регистратора с арестом Флойда. Слева фотография с офицером полиции Дереком Шовином, который душит Флойда коленом. А дальше во всю стену гигантский портрет Шовина, выполненный  ультратрампистским современным художником, где убийца изображен бравым офицером, несущим флаг США. Картина называется «Береги синюю линию», это цвет формы американского полицейского. Напротив обломок Берлинской стены, на которой анонимный автор изобразил Джорджа Флойда с надписью: «Я не могу дышать». Отсюда с помощью мгновенного телепорта можно «прыгнуть» обратно — к остаткам Венеры Милосской и Сатира, которые после зала Флойда воспринимаются как символы уничтоженного «прошлого мира». 

Рудык: Кто выстраивает все эти связи? Вы советуетесь с историками, политологами, искусствоведами?

Врубель: Основной наш Вергилий — искусствовед по имени гиперссылка. Википедии бывают разные, английская отличается от немецкой, немецкая от русской, и везде внутри ссылки, по ним открываются целые миры. Мы все делаем сами, чистый кайф узнать, что «Крик» Мунка продан в 2012 году за $120 миллионов, а кто купил? Леон Блэк, миллиардер, инвестор. Его папа сооснователь United Brands Company, самой страшной компании в истории США, вырубившей кучу лесов под бананы в Латинской Америке. В 1975 году, когда Леону было 24 года, его отец прыгнул с 44 этажа небоскреба Pan American, этот прыжок даже изображен в фильме братьев Коэнов. Леон председатель совета попечителей МoМА, при этом связан денежными транзакциями с Джеффри Эпштейном, финансистом, осужденным за харассмент, да и сам обвинен в том же. Художники и искусствоведы требуют его из музея выгнать. А МoМA боится, что Блэк заберет с собой коллекцию, а это не только «Крик», но и два рисунка Рафаэля, и другие работы. «Крик» он купил у каких-то норвежцев, которые в свою очередь получили в 1937 году картину у одного из покровителей немецкого импрессионизма, бывшего министра Веймарской республики, он был евреем и естественно распродал собрание за копейки. А теперь представьте, что вы все это можете видеть одновременно: Мунка, Рафаэля, аукцион с продажей «Крика», историю Блэка, который, возможно, насилует людей и владеет корпорацией, которая занимается захватом и поглощением, то есть убивает предпринимательство. Вот тут и правда хочется кричать. И все это история искусств, которая включает и этические проблемы, а не только эстетические.

Рудык: Звучит фантастически. Как быть с авторскими правами?

Врубель: Думаю, они больше не нужны. Если бы я поставил авторские права на «Берлинскую стену», меня никто бы не знал. Интернет это целая планета с залежами полезной информации. Каждый день туда сливаются миллионы терабайт, из которых один процент (я всегда исхожу из того, что искусством в мире интересуется один процент) — искусство. Это очень много в масштабах Земли с населением 8 миллиардов человек. 

Рудык: А с другой стороны, все популярнее становится NFT, где закреплены права, прописан след. 

Врубель: У меня нет законченной точки зрения про NFT. Я сам сначала обрадовался появившейся возможности монетизировать работы  3D-художников. Я сделал «Зал NFT», для которого разыскал покупателей Бипла. Ими оказались индийские братья, владельцы криптовалютной биржи. Они создали свою метавселенную, где есть ужасный, очень плохо сделанный музей. Представляете, они заплатили почти $70 000 000 за работу Бипла и не нашли  $5000, чтобы сделать нормальную выставочную площадку. Тут я понял, что NFT это замечательный ход по раскрутке криптовалютных бирж, наверняка в их финансовом отчете эта покупка — расходы на очень эффективную  рекламу. В приложении темы NFT мы решили сделать Моне, потому что Эрмитаж объявил о продаже цифровой копии его «Уголка сада в Монжероне» и еще четырех работ других художников их коллекции. Две из них мы уже нашли в идеальном разрешении, встает вопрос, какую собственность получит человек, который купил все это у Эрмитажа? Собственность на произведения искусства — тоже родом из прошлого. Вся новая экономика, включая крипту, держится на том, что в ней задействованы миллиарды отдельных игроков. А принцип NFT работает, как в 90-е — давайте найдем того, кто даст миллион, вместо того чтобы найти миллион человек, которые дадут по доллару. 

Рудык: Будущее для художников наступило?

Врубель: В 1988-м, 1989-м, 1990-м мы были самыми популярными людьми Советского Союза, работа Григория Брускина, проданная в 1988-м на Sotheby's за 242 тысяч фунтов стерлингов — это же бюджет Советского Союза. Но за следующее десятилетие мы сильно сдулись. Современные художники сейчас в основном те, кто не интересуется ничем актуальным, они сидят и ждут Венецианскую биеннале, которая бывает раз в два года, а за эти два года, как мы видим, ситуация в мире может кардинально поменяться. Не спи, не спи, художник!

ДИ 4-2021