Передвижной выставочный проект «Многообразие. Единство. Современное искусство Европы. Берлин. Москва. Париж» строится из девяти не имеющих четких границ глав. «Мечты и демократия», «Кризис и сопротивление», «Память и конфликт», «Сила и равенство», «Образы будущего и просвещение», «Границы и контуры» и т.д.—как точки в системе координат, образуют «кардиограмму» современности, какой ее видят 90 художников из 34 стран и международный кураторский комитет (от России в него входят Фаина Балаховская, в Москве к кураторской команде присоединился Сергей Фофанов).

Система координат отсылает к девизу Евросоюза In varietate concordia, и в целом эта выставка о том, что опыт, частный (как гэдээровское детство Георга Базелица или Боснийская война в детстве Шейлы Камерич) или коллективный (здесь в социуме всегда различим человек), не замалчивается, а превращается в рефлексию. Проект посвящен европейскому искусству после падения железного занавеса, но большинство работ созданы недавно, некоторые специально под выставку,—слишком много накопилось новых вопросов. Философ Патрис Манилье в каталожном эссе «Идея за пределами идеала» рассуждает об устаревших концепциях Европы как «колыбели христианства», «цитадели Просвещения» и принципа «открытости другому».

Сквозная структура проекта—сама по себе смысловой элемент, тоже отражающий единство множественности: в разных концах экспозиционного ландшафта звучат сходные проблемы. Перекраивание границ, брекзит, миграционный кризис, национализм, сбор персональных данных, гендерное неравенство, пандемия, проблемы экологии…

Параллели между разделами, разумеется, не буквальны, но на них строится диалог. Если в одной точке работает видео «Решетка. Мория», для которого Ричард Мосс камерой, воспринимающей человека как тепловой след, снимал беженцев в греческом лагере «Мория», где люди погибали от переохлаждения, то в другой появляется «Снова многообразие единства» Кристиана Болтански. Одно из последних произведений умершего в этом году художника—слайд-шоу, в котором портрет будущего поколения составлен из фотографий немецких, российских и французских детей (это страны, где покажут выставку).

Пока Дан Пержовски комментирует новости буквально поверх газетных полос («Пресс-овка»), Андреас Ангелидакис сваливает на пол огромный конструктор «Поструины»: аллюзии на античные каменные блоки и арки теперь выполнены из синтетических материалов, но это еще и способ пересобрать колыбель европейской цивилизации. Крис Мартин решил, что символом современной Европы может стать зеркало в виде лодки, озаглавленное с отсылкой к поэме Себастьяна Бранта «Корабль дураков». Впрочем, для кого-то это окажется Ноевым ковчегом: зеркало—емкая метафора, подразумевающая двойственность.

Искусство осмысляет историю, не отвечая, но задавая вопросы. Ответа на вопрос «Что такое демократия?» Фернандо Санчес Кастильо ждет от зрителя, в обмен предлагая взять миниатюрный монумент личному сопротивлению. На известном снимке 1936 года рабочий верфи Август Ландмессер стоит, сложив на груди руки, пока толпа нацистским жестом приветствует спуск на воду судна «Хорст Вессель». Ландмессер был исключен из партии из-за женитьбы на еврейской девушке Ирме Эклер, ее убьют в лагере, сам он лагерь переживет, но погибнет на войне. Его силуэт Кастильо превратил в миниатюрную скульптуру, размножил и создал армию сопротивления.

Свои вопросы прошлому, опрокинутому в современность, задает Ансельм Кифер. Отталкиваясь от «Зимнего пути» романтика Шуберта, художник останавливает зрителя на пороге сценической площадки Истории. Просвещение, романтизм дали Европе мадам де Сталь, Байрона, Йозефа фон Эйхендорфа, однако на другом полюсе оказалась пришедшая к терроризму журналистка Ульрика Майнхоф. О двойственности прогресса, цивилизационного подхода и критике Просвещения, о которых пишет Манилье, говорит и Моника Бонвичини: «Защита от слепоты»—связка неоновых ламп, льющих свет, знак технического прогресса, но этот свет, ослепив, рискует превратиться в противоположность.

Двойственность может как завести в тупик, так и подтолкнуть к поиску выхода. Патрис Манилье утверждает, что «если идее Европы суждено быть, она должна стать идеей такого пространства, где инаковости могут сосуществовать». Должна стать альтерглобальной, «проектом гармонизации классовых конфликтов», т.е. социальной и экологической.

Художники рецептов не дают, напротив, одним из лейтмотивов нынешних размышлений о мире стала визуализация хрупкого равновесия: это и висящие от пола до потолка на тросах грузные блоки в инсталляции Моны Хатум «Время покажет», и «Созвездие» Алисии Кваде с вечно расстеленной кроватью, которую  вечно же норовят раздавить валуны, и «Срез» Энтони Гормли с эдакими современными атлантами, сложенными из чугунных элементов и при этом не касающимися земли, и неоновые буквы Liberty, но у Шейлы Камерич с антиприсадочными шипами.

На рубеже 1980–1990-х в этом пространстве показывали выставки европейских звезд вроде Роберта Раушенберга или Фрэнсиса Бэкона. В 2009-м на этой площадке Екатерина Дёготь открыла в целом ироническую выставку «Европейская мастерская: творчество в общем культурном пространстве». Это был дипломатический проект, итог объявленного представительством Еврокомиссии в России конкурса, и только с 20 российскими художниками.

«Многообразие. Единство», которое три года готовили Фонд культуры и искусства в Бонне и Третьяковка, сделан преимущественно на частные средства, но в каталоге московской версии обозначено, что выставка идет под патронажем Путина.

Нынешнюю выставку, тоже дипломатическую, несравнимо более масштабную, можно читать и как многоплановое размышление о европейской современности, и, если следовать пресловутой традиции блокбастеров, как панораму новейшего европейского искусства. В выставке участвует несколько российских художников, есть даже протестная серия Екатерины Муромцевой «Пикет» и фотоцикл Ольги Чернышевой «На обочине», напоминающий о том, как с работниками расплачивались тем, что они же и производили—хрустальными люстрами, например. 

Художники европейского уровня у нас есть. И кураторы. По выставке это видно. Вопрос—впрочем, не по теме проекта—в другом. По политическим причинам из российского музейно-выставочного процесса политические вопросы практически совсем вымыты, так что этот проект, который уже показали в Берлине и еще покажут в Париже, воспринимается как принципиально возможный, но неосуществимый, если бы речь шла о какой-нибудь выставке только с российским современным искусством. В итоге в ЕС—единство, невозможное без многообразия, в РФ—единство, невозможное в многообразии.

|ДИ| 6-2021