«Непарадный Ленинград» за прошедшее десятилетие сделался почти что художественным брендом Петербурга, охватывающим целый век и легко включающим в себя большинство авторов городских пейзажей, — условно говоря, дистанция «от Мстислава Добужинского до Андрея Ветрогонского» со значимыми остановками в 1930-х годах на «русских маркистах» и в 1960-х на «арефьевском круге». Этот интерес можно было бы приветствовать, и даже гордиться ростом аукционных цен на работы художников, не избалованных вниманием, однако такая концептуальная рамка значительно упрощает историю петербургской живописи, которая была в ХХ веке трагической: большинство авторов при жизни подвергались запретам на творчество и репрессиям.

На рубеже 1930-х заметная группа мастеров пейзажа, где ленинградцев было больше, чем москвичей, получила имя «русских маркистов». Владимир Гринберг из их числа. Альбер Марке приезжал в СССР в 1934 году, но визит прошел в прямом и переносном смысле мимо его советских последователей: судя по всему, он не особенно интересовался местной художественной жизнью (или же с ней было решено не знакомить француза, появившегося как раз в пору утверждения единственно правильного метода в искусстве), но важнее, что «маркисты» уже достигли той степени зрелости, при которой не нуждались в символическом благословении мэтра.

Гринберг в то время — молодой по сегодняшним меркам человек, даже учитывая скорое взросление его поколения: ему немногим за 30. Еврейство никак не проявлялось в его живописи, но не могло не сыграть роль в биографии художника: из-за процентной нормы он не был принят в 1914 году в петербургскую Академию художеств, поэтому вынуж- денно поступил в Политехнический институт и одновременно учился в частной школе княгини М.Д. Гагариной «Новая художественная мастерская». После революции 1917 года художник возвращается домой в Ростов-на-Дону, где преподает живопись и, как многие в те годы, занят в агитационно-массовых художественных работах. В 1922-м возвращается в Петроград и больше его не покидает. С 1924 года он состоит сперва в объединении «Шестнадцать», а потом в «Обществе живописцев» с такими опытными графиками, как Конашевич, Замирайло, Митрохин, Остроумова-Лебедева, и делит свой талант между живописью и книжной иллюстрацией. Работы Гринберга во второй половине 1920-х попадают на несколько зарубежных выставок, в 1933-м он становится членом Союза художников, продолжает преподавать и даже короткое время руководит мастерской в Академии художеств, откуда изгнан «за формализм», но не оставляет попыток встроиться в новую реальность. В самом начале войны художника привлекают к строительству оборонительных сооружений и светомаскировке города. Он умер в январе 1942 года в блокадном Ленинграде. «Законченный мастер с громадным диапазоном», — сказал о Гринберге на обсуждении его посмертной выставки в 1946 году Николай Пунин, три года спустя арестованный и сгинувший в лагере.

Дом на Дворцовой набережной, 28, в те годы набережной Жертв Девятого Января, в котором жил, работал и умер Гринберг, не имеет мемориальной таблички. Текущая под окнами Нева сама создает картину и выстраивает композицию: друг за другом читаются горизонтали: набережная, парапет, вода, дальний берег, небо и вертикали: от велосипедистов, фигур у гранитных берегов и прочего стаффажа до шпиля Петропавловки, Ростральных колонн, Князь-Владимирской и Екатерининской колоколен, пары минаретов. Здесь художник наблюдал все сезоны и смену времен дня. Дыхание, обзор и масштаб были естественно дарованы любому дежурному невскому виду природой. (Стоит заметить, как полвека спустя та же пространственная сетка облекает «тряпочные» пейзажи Тимура Новикова). Он пишет жесткой кистью, длинными движениями, разводя масляные краски до акварельной прозрачности. Главный во всех работах цвет — холодный и прозрачный зеленый.

Сегодня Гринберга знают и любят — много его работ в собрании Романа Бабичева, а «Галеев-галерея» издала монографию. Усилиями собирателей он стал одним из художников «коллекционерского» типа, предметом локального культа.

Экспозиция в трех небольших залах Дома Михаила Матюшина на Петроградской стороне — даже не выставка в строгом смысле слова, а всего лишь демонстрация небольшой части наследия художника, хранящейся в фондах музея истории города, к которому относится и Музей петербургского авангарда. Для показа подобраны полтора десятка работ, которые объединены светлой гаммой и «весенней» интонацией. Здесь совсем не представлен Гринберг ноктюрнов, передающих тягостную атмосферу Ленинграда, «где к зловещему дегтю примешан желток» Мандельштама.

На двух хорошо известных портретах Гринберга — Хармса и Лапшина, в зале повешенных стык в стык, та же холодная зелень окиси хрома на две трети образует задник. Максимально условное пространство, пригодное в равной степени для натюрморта или постановки, неожиданно сообщает нам свое главное свойство, — такова окраска присутственных мест «полтора метра от пола», значительно позже воспетая Ильей Кабаковым и поныне отзывающаяся внутри всей свинцовой советской тяжестью. О самоощущении художника в то время многое способен сказать карандашный автопортрет Гринберга. Рисунок в размер среднего альбомного листа не имеет датировки до месяца, известен только год — 1941-й, на что в наши дни особенно обращаешь внимание. Здесь его графическая манера проявляет неожиданную близость Эдварду Мунку и экспрессионистам — нервные настойчивые линии образуют на всем лице густую тень, глазные впадины покрывает диагональная штриховка, еще больше скрывающая взгляд художника.

Петербургская живопись предвоенного третьего десятилетия ХХ века, отличающаяся сдержанным достоинством цвета и мысли, уже давно воспринимается как искусство на острие трагедии, повествующее о возможной художественной свободе и неслучившемся человеческом счастье. Эти неизменные от века пейзажи окрашены элегической горечью.

ДИ 2-2022