ДИ. В рамках биеннале прошел твой перформанс «Хроники-13». Третий этаж Московского музея современного искусства в Ермолаевском ты превратил на две недели в свою мастерскую, работал в присутствии посетителей, общался с ними, давал возможность желающим что-то нарисовать. То есть создал абсолютно нерабочую ситуацию. Или ты действительно так работаешь?

Владимир Дубосарский. Нет. Для меня это катастрофа, когда за спиной стоят люди. Вдруг я плохо что-то сделал, ошибся. Никто не должен это видеть.

ДИ. Тогда зачем?

Владимир Дубосарский. Меня к этому подталкивали какие-то внешние обстоятельства. С Сашей Виноградовым мы уже делали в Лондоне подобный перформанс: на аукционе в рамках «Русской недели» в клубе при людях за полчаса нарисовали картину. Она была продана, и деньги по шли на благотворительность. Недавно Лена Селина предложила повторить такое у нее в галерее, как она сказала, показать мастерство. Но я не вижу смысла показывать мастерство. Летом я был с детьми в Испании, и мы увидели уличного художника, который на глазах у публики рисовал очень технологичные рисунки. Глядя на него, я подумал: это же моя слабость, ведь, по сути, все равно, есть люди или нет. Они есть, потому что я о них думаю. Приехал в Москву, и здесь мне встретился такой же художник. Потом Костя Звездочетов интересовался, действительно ли мы будем делать такой перформанс у Селиной. И я задумался: с одной стороны, это совсем не мое, с другой — в этом скрыты ресурсы, которые мне интересны. Ну, например, мы делаем проект. Идею придумал год, а может, пять лет назад, а потом это воплощаешь, по сути, как художник-исполнитель, но чувствуешь уже иначе, чем год назад. Тебя волнуют другие проблемы, другие мысли. Однако ты не их реализовываешь, а что-то давнее, у других нет таких проблем. Конечно, проект что-то генерирует, идеи, позволяет маневрировать. В сущности, все современное искусство давно стало мировым мегапроектом, это большая рабочая машина по созданию продукции определенного качества. Вроде банкомата: кладешь одну купюру, другую, третью, а он их обратно выплевывает. Снова суешь, а он опять выкидывает. Это не проектные рубли. Так вот, я подумал, что не проектное мышление, архаичное с точки зрения сегодняшнего дня, содержит определенный ресурс, вскрывающий совсем другие механизмы искусства. В перформансе, который я делал, снимается сущность проекта. Перформанс остается проектом, а картина может возникнуть любая: пришла идея, и ты ее тут же реализовал. Дистанция между художником и произведением сокращена: картина возникла здесь и сейчас.

ДИ. То есть ты не думал по вечерам: что я буду делать завтра?

Владимир Дубосарский. Я даже никаких эскизов не делал. Это был мой личный эксперимент, над собой. Для меня это попытка использовать другой метод. Без претензий на новаторство… Одно время я очень хвалил современное искусство, потом разочаровался и стал ругать, но ведь все ругают. Тогда я понял, ругать бесполезно, это ничего не меняет. А вот себя можешь изменить.

ДИ. Хочешь сказать, что ты после этого проекта начнешь работать иначе?

Владимир Дубосарский. Кто знает, что будет завтра.

ДИ. Но иногда человек чувствует, что в нем произошел какой-то перелом, он что-то преодолел.

Владимир Дубосарский. Я хотел поставить себя в неудобную ситуацию. Это ближе к восточным практикам — медитация в тяжелой ситуации. Медитировать в Тибете легко: тихо, гуру рядом. Но надо учиться медитировать там, где живешь.

ДИ. Когда я к тебе зашла в первый день, ты сказал, что чувствуешь себя «как в презервативе».

Владимир Дубосарский. Там было все как-то стерильно: белые стены, чистый пол, целлофан. Но потом пришло много народу, кто-то начал рисовать по этому целлофану, зарисовали все. В итоге получилась тотальная инсталляция. Постоянно вели съемку, из этого материала потом, возможно, получится фильм. Вообще, всю медийную часть вел Александр Шейн со своей командой, можно сказать, что он устроил паразитирующий перформанс в рамках моего перформанса. Происходили какие-то обсуждения, дискуссии, конфликты, празднование дней рождений. Все это тут же выкладывалось на дисплеи, и пространство музея заполнялось, жило.

Некоторые люди приходили не раз, смотрели, как все меняется. Мы же в принципе лишены общения. Наше общение — вернисаж, где привет-привет или, в крайнем случае, деловые разговоры, а вот так зайти на полтора-два часа просто поболтать... Занятость, возраст, лень. А тут пришли разные люди, с кем-то говорили об искусстве, с кем-то о сегодняшней ситуации, в общем, полноценное общение. Я в принципе не контролировал этот перформанс. Если я контролирую проект, то это определенное качество, определенное количество картин к определенному сроку. Мы заранее знаем, что, где и как повесим. Тут же кто-то что-то говорит, что-то печатается, снимают кино, кто-то рисует… Это был мягко контролируемый хаос.

ДИ. В чем заключался контроль? Владимир Дубосарский. У меня в плане было три холста в день. В принципе, я его выполнил. Заготовил сорок подрамников размером полтора на два метра. Шесть из них зарисовали Ануфриев, Потапов, Николаев, Отдельнов, Смышленков… Тридцать четыре подрамника закрасил я. И когда со мной заговаривали, я это рассматривал не как потерю времени, а, наоборот, как благо. Я с каждым говорил, там была создана атмосфера, которая мне самому дала энергетический заряд.

ДИ. Какова судьба этих работ? Владимир Дубосарский. Одну работу я подарил музею, две купили, остальные забрал. Но главное, я испытал буквально детскую радость от того, что мог делать что хочу. Ведь у меня никогда не было такой возможности. Разве что в юности. Потому что все время находишься в рамках. Любишь то, что делаешь, тебе это нравится, но… Это как солдат в армии: он уже два года отслужил, все знает, все понимает, он уже хорошо ест, много спит, ничего не делает и вообще не «парится». Но он все равно в сапогах и за забором. Там есть масса ограничений, но внутри этой системы он абсолютно свободен. Так и я. А в данном случае…Думаю, одна из перспектив живописи — как раз перформативная. Можно ездить по музеям, галереям, разным площадкам и устраивать такой перформанс: человек рисует то, что у него в голове, что он сегодня увидел, происходит сильная концентрация. И в этом есть воздух перемен, жизнь. А качество картин становится вроде как неважно. Это освобождает. И картины получаются естественным путем, в этом их сила. Их сложно оценить, потому что они могут рождаться из подсознания. Это случайность, неожиданность, и непонятно, что у тебя вдруг всплыло и откуда. Один художник, который пришел рисовать на перформансе, признался: «Я специально пришел сюда, чтобы нарисовать эту картину, потому что у себя я не могу ее нарисовать, я же другой художник». Вот и я тоже вроде не могу, потому что все знают, какой я должен быть. Но почему я должен быть привязан к чему-то? Эта абсолютно абсурдная история как возникает? Художников много, их как-то надо классифицировать, чтобы можно было выставлять, объяснять. Критик начинает искать аналогии. Думаю, что восприятие искусства сводится к вычислению, на кого это похоже. Художник же, изготавливая произведение искусства, закладывает туда энергию, мысли. И происходит нечто аналогичное тому, как один человек передает: SOS! SOS! SOS! А кто-то сидит и думает: где-то я уже это слышал, ах да, это было в таком-то году, когда затонула подводная лодка.

ДИ. У критиков своя «детская радость узнавания» и свои задачи.

Владимир Дубосарский. Я их не критикую, я сам так же думаю. Но работая таким образом, ставишь и зрителя и критика в тупик, потому что они не понимают, кто ты. Всегда считалось, что надо быть узнаваемым. Может, это и неплохо. Возникают привязанности к какому-то языку, дискурсу, парадигме, стратегии и тактике. А в результате там подсушил, здесь высушил, тут сдержался... В перформансе мне больше всего понравилось то, что я сделал эти картины, которые никогда бы не появились. Они как внебрачные дети, непонятные, разные, свободные, как нарушенное табу. У меня никогда такого не было — много холстов, и ты свободен. Хотя у меня в мастерской есть и холсты, и краски, и цель есть, а ощущения этого нет. А тут вдруг вскрываются какие-то ресурсы, всплывают образы, старые идеи, и возникает своя драматургия, логика. И каждый день ты должен что-то генерировать, общаться с людьми, и каждый день — ценность, каждый день — новый.

ДИ. Тебя ведь неотступно преследует камера, и ты хочешь сказать, что в этой ситуации ты медитировал?

Владимир Дубосарский. Да. Но это не значит сесть в позу лотоса и никого не слышать. Медитировать для меня в этой ситуации — это воспринимать и быть максимально открытым ко всему происходящему. Мне было интересно добиться некой цельности, где и картины, и люди, и съемка фильма, и даже неприятные люди, которые там тоже были, и все невзгоды, которые происходили. И самое главное, делать это все без усилий, и тогда рисование вдруг становится легче, а люди милее. Эти две недели, как целая жизнь, были моменты взлетов и падений, дни провалов и дни озарений.

ДИ. То есть ты стер границу между жизнью и искусством. А вообще остались какие-то границы сегодня? Например, между элитарной культурой и массовой?

Владимир Дубосарский. У меня только что родилась мысль. Раньше искусство менялось, раздвигало границы и т.п. А сейчас оно статично, меняются границы, и таким образом высвечиваются какие-то новые механизмы.

ДИ. А кто или что их меняет? Владимир Дубосарский. Возможно, денежные потоки. Но суть не в этом, а в том, что тело искусства достаточно статично, и давно. Раньше говорили: выйти на пограничную территорию, работает на границе с чем-то. А сейчас границы фиктивные, пограничных территорий нет. Все говорят о кризисе в искусстве. Но искусство — одна из сфер человеческой деятельности. И было бы странно, если бы в искусстве случались какие-то озарения и прорывы, а в экономике, политике они не происходили. Это единый механизм, большие процессы. И предполагалось, что мы, художники, сейчас прорвемся. Глупость! Все само прорвется, когда люди даже думать об этом не будут. Вот, например, авангард. Это не только направление в искусстве, возникшее в начале прошлого века, но и определенное мышление. И оно едино: в философии, литературе происходил пересмотр базовых ценностей. Это был момент прорыва. Я его связываю с определенным космическим состоянием планеты, а не с нашими желаниями. Поэтому говорить «давайте преодолеем постмодернизм» странно. Мировая экономика находится в кризисе уже много лет. И пока он не преодолен… Надо просто заниматься своим делом.

ДИ №6/2013