В экспозиции вешалки с аккуратно развешенной одеждой, уродливые металлические остовы театральных декораций, эффектные белые шары и стройные ряды стульев на полу и на стенах — все это по замыслу автора определенная модель театра, увиденного с изнанки, его дерзко обнаженное нутро. Многие годы Ксения балансирует между театром и contemporary art, и в данном проекте она делится личным и профессиональным опытом эквилибристики. В заявленном проекте эмпирика играет для нее основную роль: «Я предлагаю мыслить театр как место, где человек может реализовать и пережить некий опыт, сформировать навык, а потом повторить его за границами театра, в реальной жизни». Разумеется, идея не нова, однако Ксения облекает известный нам стереотип в искомую ею форму: «самый важный опыт, который в настоящий момент искусство может предложить человеку — это опыт свободы».

С этих слов и начинается «Репетиция…». Образы проекта не столько символичны, сколько архетипичны. Врезавшиеся в нашу коллективную память слова, якобы сказанные Станиславским, претворены в лирический образ — вещи оживают на вешалках, однако ассоциируется он скорее с костюмерной, чем с гардеробом. Далее Ксения делится своими волнениями по поводу бессмысленного нагромождения металла в театральных подсобках — отслуживших свое неуклюжих каркасов декораций. Пока же этот неясный фантом расчерчивает выставочный зал, как прилежный ученик доску на уроке геометрии. Конструкции, нелепо сгрудившиеся в чужеродном пространстве, будто смущены своей пустотной наготой и бестолковостью. Их жалко выбросить или хозяйская скрупулезность питает надежду, что они еще пригодятся?

В следующем зале Ксения Перетрухина имитирует крохотную и условную сцену, куда помещает несколько шаров, светящихся матовой белизной — застылый абсолют, предельная точка, за которой действие переходит в свою противоположность. Совершенная форма вместо персонажей, кому положено быть на этом месте — неповторимых в своих несовершенствах, людей, проецирующих в пространство театра эмоции, чувства и мысли.

И вот наконец смысловой центр проекта — ряды зрительских кресел. В структуре зрительного зала Ксения видит прообраз социума, наличие ВИП-мест и галерки она считает примером полюсов социальной мобильности, где мотивацией служит желание занять лучшие места. Но нет иерархии, считает она, нет лучших и худших мест — есть разные.

Какой же путь к освобождению от иерархии предлагает художник? «Берите стулья и садитесь там, где вам удобнее», — предложил бы нам тонкий, воспитанный, прогрессивный и уважающий других обыватель. Но нет, не таков современный художник, человек творческий, с мозгом, «перекрученным, как рог барана», чтобы искать примитивные и предсказуемые пути. Поэтому ряды зрительских кресел прибиты к стене. Так же прилежно, как в ненавистной художницей иерархии — с безнадежной категоричностью, словно повтор известного умозаключения «кто утонет в море, больше купаться не будет». Шансов не остается — не сидеть зрителю в мнимом театре Перетрухиной.

Справедливости ради стоит отметить, что есть на выставке и другие стулья. Но и как вешалки и скелеты декораций или шары, они лишь для отвода глаз, чтобы не испугать ненароком неподготовленного зрителя основным замыслом, который отталкивается от образа, способного фрустировать.

Те, кто знаком с работами Ксении Перетрухиной, видимо, уже догадались, что и в данном проекте художница верна себе. Ее обычная тактика — тасовать элементы действа, как колоду карт, смешивать актеров и зрителей в зале, всячески вовлекать последних в игру, лишать их права быть тихонями-наблюдателями, невидимками. Растворить жизнь в театре, театр в жизни, соединить театр и современное искусство, а в идеале contemporary art должно поглотить театр, так как только оно по мысли и опыту автора может быть точным, реалистичным и жизнеспособным.

Зрителю, вытолкнутому из уютного, привычного пространства, ничего не останется, как самому начать действовать, потому что он оказывается под прицелом софитов. Можно, конечно, стоять, продолжая делать вид, что ничего не происходит. Можно впасть и в другую крайность — предельно погрузиться в трансцендентные чувства. У кого как получится.

Так или иначе, а перформанс начался, и насколько содержательным ему быть, зависит теперь от зрителя, от его готовности к внутреннему диалогу в заданном пространстве проекта. Автор лишь предоставляет возможность проявить способность к эмоциональному резонированию: раскрыться, задуматься или довериться чувствам, пойти по пути своих ассоциаций или ощутить пустоту, сосущую под ложечкой, или же и вовсе остаться равнодушным и безучастным по отношению к увиденному.

Каждому приходящему сообщаются ключевые слова: «зритель», «актер», «опыт», «свобода». Из них вроде бы должна сложиться история. У некоторых эти слова складываются во фразу «Радует хотя бы то, что за 250 рублей можно в течение дня посетить все площадки ММСИ». У других перечисленные слова обретают иной, личный смысл. Но так или иначе код к проекту автором дан, а вместе с тем и шанс что-нибудь полезное извлечь из происходящего.

Создавая декорации, Ксения Перетрухина работает, как она говорит, не с материалом, а со зрительским восприятием. И в зрителе ей хочется видеть не элемент пейзажа, проступающего сквозь тьму иерархично построенного зрительного зала, а человека, способного на живой отклик. Она ищет со зрителем прямой контакт, выходит на разговор тет-а-тет и оставляет его наедине со своими обнажившимися чувствами и мыслями, вынуждая действовать, работать, отказываться от пассивного поглощения. Это и есть театр, это и есть современное искусство и искусство вообще, это и есть в целом механизм культуры — возможность увидеть, что в этом мире что-то уже сказано про тебя.

Где как не в театре взрослому человеку можно обрести абсолютную свободу? Абсолютную и мнимую, когда, забыв обо всех обстоятельствах своей жизни, переживаешь то, чем твоя собственная реальность тебя не одарила. Подобную свободу имитации жизни можно еще отыграть в contemporary art, только куда реалистичнее, взаправдашней, глубже, испытывая настоящую боль, страх, восторг. Истончить грань между подлинной жизнью и подлогом и забыть даже о том, что обретенная таким образом свобода, как собака Бродского, «сбежавшая от слепого, переходит в положенном месте асфальт». Иллюзия порой так плотна и насыщенна, что бывает достоверней, насыщенней и значимей жизненного опыта. И ведь очевидно: чем глубже зритель может погрузиться в обусловленный кем-то мир, тем ценнее для него становится пережитый опыт. Выходя из залов галереи, один с улыбкой, другой сожалением, иной с облегчением думает: был на репетиции свободы… А кто-то только думает, что был.

ДИ №6/2013