Массовой культуре противостоит народная. Первая — товар для унифицированного потребления, производство которого транслируют медиумы массовой коммуникации. Вторая — это ситуация непосредственной связи производства культуры с производителем и контекстом его жизни: «народной культурой» в таком смысле можно назвать и квартирную выставку студентов школы Родченко, и провинциальный клуб выжигания по дереву. Это «народность» в кавычках.

Массовая культура — плод индустриального общества, результат унификации жизни, пронизанной новыми каналами коммуникации, и иерархического устройства социума, в котором труд отчужден от работника, как отчуждена от него и культура, например, эстрадная песня или развлекательная телепередача. Массовая культура в своей претензии объединить людей на новой фазе развития общества есть суррогат неотчужденной народной культуры прошлого, связанной с аграрным образом жизни и уходящей корнями в древность. Массовая культура часто ностальгически спекулирует на своем сходстве с народной культурой прошлого и современным фольклором и предлагает человеку себя в качестве замены «народной» культуры: например, в российской поп-музыке часто используются мотивы русских народных песен или блатной песни (в шансоне).

Модуляторы массовой культуры действуют как полит-технологи, социальный адресат их интересует лишь как объект, и пытаются внести ясность в его устройство, например ясность классовую. Такая ясность политического возможна, только если массы рассекаются на целевые группы с определенными идентичностями и лидерами. Но массовая культура предполагает не столько различные целевые группы, сколько общую слитность всего народа, тотальный консенсус: то ли миф о бесклассовом обществе в СССР, то ли миф о равных возможностях для всех в США, если пользоваться образом биполярного мира. Такая общность при сохранении отчуждения — только суррогат идеи всеобщего: масса — такое всеобщее, в котором люди отчуждены от себя.

Владимир Пропп в книге «Исторические корни волшебной сказки» вскользь, но на убедительных примерах показывает, что культура феодалов родилась из отчуждения культуры дофеодальной, родоплеменной. Например, легенды возникли как отчужденная версия сказок. Позже уже культура правящих классов стала оказывать влияние на культуру народную, которая склонна к позитивному присваиванию всякого окружающего ее влияния. По логике коммунистической утопии предполагалось, что в будущем вся культура станет народной. Массовая культура с этой точки зрения — суррогат мечты о коммунистической культуре будущего или, по крайней мере, о социалистической всеобщей доступности культуры. Масскульт обманчиво настаивает на возможности свершения утопии здесь и сейчас.

Разумеется, многие творцы массовой культуры начинали в культуре «народной» и позже оказались апроприированы поп-индустрией. Более того, в институциях, через которые транслируется гегемония массовой культуры (телевидение, радио, концертные залы), может проникнуть даже критически настроенная низовая культура и стать очень популярной. Примером тому — панк-музыка на Западе или Высоцкий в СССР. Однако формат функционирования массовой культуры поддерживается как территория консенсуса: пока существует индустрия звезд, существует отчуждение, потому что звезда есть образ консенсуса, точка всеобщей любви, объект для идентификации каждым представителем массы. Все лишнее, в том числе способность потребителей массовой культуры к созданию культуры «народной», остается за сценой. Именно потенция вернуть этот «излишек» на сцену изначально содержалась в идее Советов: предполагалось, что они будут не пространством консенсуса, а гарантом диалога, несогласия.

Институциональная противоречивость советской системы заключена в раздвоенности власти на советскую и партийную, где партийная иерархия, основанная на принципе «сверху вниз», возобладала над советской логикой, над принципом «снизу вверх». Партия отчуждала Советы от власти, вписывала их в партийную логику. Так, в одном из важнейших опусов сталинской массовой культуры, в фильме «Волга-Волга» (1938), актеры самодеятельности не столько налаживают горизонтальные связи, сколько втянуты в центростремительное движение с периферии в центр, к Сталину. Сталинская концепция народности стала, по сути, национал-социалистической концепцией формирования «подлинно национальных» культур. Пример такой суррогатной, спущенной государством сверху «народности», но ищущей опоры в народе и действительно находящей живое встречное движение снизу, — советская попытка возрождения утраченных промыслов (например, каргопольской, филимоновской игрушки) в 1960–1970-е годы, часто на новом основании фабричного производства.

В сегодняшней России изрядная часть населения России получила доступ к постиндустриальным медиумам коммуникации, в первую очередь к Интернету. Там, казалось бы, раздолье «народной» культуры и каждый может непосредственно репрезентировать себя. Возник новый пласт фольклора, например, демотиваторы, ролики на Youtube, рисунки на «стене» на сайте «вконтакте.ру», где все обусловлено горизонтальными связями. Однако этот коммунизм коммуникации не покрывает реальности производства, которое сохраняет свой отчужденный характер. Сегодня идентичность изрядной части «трудящихся масс» — это распыленное дискретное сообщество одиночных субъектов, представляющих себя на рынке труда. Философы-постопераисты назвали таким образом организованное сообщество множеством. «Множество» встроено в корпоративные структуры через фриланс и другие механизмы, его связь строится на базе средств коммуникации, например социальных сетей в Интернете. Это состояние суррогатного коммунизма постопераисты называют коммунизмом капитала. Подобно тому как теле- и радиовещание, которое должно было «прийти в каждый дом» и всех осчастливить, стало частью суррогатного «социализма» массовой культуры, так и в Интернете содержится обещание и предвосхищение еще более захватывающей коммунистической утопии.

Традиционные медиа массовой культуры с распадом Советского Союза стали формировать массовую культуру, скопированную с западных образцов и призванную услаждать потребителя, в отличие от большого пласта массовой культуры СССР, нацеленной в первую очередь на просвещение и пропаганду, с точки зрения современного потребителя, непривлекательной. Мир, рисуемый массмедиа, более не выглядит миром идеологизированного труда, теперь он утопия новых чудес: выигрышей в лотерею, счастливых браков с миллиардерами, светской хроники, мистики, НЛО.

Однако большой пласт массовой культуры сегодняшней России наследует советской массовой культуре, его осколки все еще обслуживают разные социальные группы, например постсоветские дома культуры. В каждом ДК теплится своя жизнь, своя «народная» культура, уже не скованная внешними рамками идеологии, но часто все равно в основе воспроизводит ее. Например, в студенческих постановках истфака МГУ, приуроченных к 9 Мая, очевидны осколки советской мифологии о Второй мировой, чему, впрочем, содействуют режиссеры-постановщики — преподаватели истории. Перестройка давала смутные надежды на демократизацию культуры, и сеть ДК могла бы стать ее новой основой, в качестве каковой она и была некогда задумана. Но эта сеть, в СССР подмятая государственной идеологией, ныне существует в виде изолированных ячеек, фрагментов бывшего целого и бредит прошлым. Здесь очевиден, как и во всем российском обществе, дефицит горизонтальных связей.

Попытки восстановить консенсус, найти сплачивающую массы идеологию наподобие советской предпринимались в современной России неоднократно. Но подлинно удачный проект, локальное подобие массовой культуры, попавшее в точку ожиданий постиндустриального общества, устроенного по принципу множества, — Москва 2010-х. Многолетние мечты авторов журнала «Афиша» о вайфае, велодорожках и фестивалях культуры наконец близки к осуществлению, удовлетворены благодаря новой централизации частных и государственных учреждений культуры, обменивающихся персоналом и площадками, способствуют более комфортному отчуждению ее потребителей от самих себя.

Можно ли сегодня спасти «народную» культуру от массовой?

На эту проблему обратил внимание художник Арсений Жиляев. На своей выставке «Музей пролетарской культуры» (2012) он показал граффити с сайта «вконтакте.ру» и изделия с выжиганием по дереву как неотчужденные произведения современного пролетариата. Главной проблемой этой выставки стал непреднамеренный патернализм: художник выступил в ней от имени не своей социальной прослойки, а социально иных, стилизованных и эстетизированных «угнетенных». На эту проблему указывала, в частности, организатор «Квир-феста», фестиваля в защиту прав ЛГБТ, Надя Плунгян, которая считает, что единственное спасение — само-адвокативная позиция. Эту позицию она и пытается в «Квир-фесте» превратить в художественный жест.

Атрибут «народности» в СССР приписывался таким художникам масскульта, как Александр Герасимов. И сегодня массовая культура претендует на роль культуры «народной», что при современной ситуации в культуре вселяет тревогу.

ДИ №6/2013