Художник Александр Константинов (1953–2019) — мастер пограничных жанров. Практикующий физик и математик, доктор наук, он стал автором объектов и инсталляций на границах графики и скульптуры, архитектуры и ленд-арта. По большей части его искусство — это дома и деревья. Клетчатые и полосатые, как решетки и сетки. Из скотча, досок и пластиковой пленки.

Константинов мечтал быть архитектором, но отучившись в математической школе, стал доктором физико-математических наук. В позднем Союзе математикам разрешали работать «из дома» —так Константинов начал рисовать. Леонид Бажанов, руководивший тогда объединением «Эрмитаж», которому Константинов показал свои листы, был поражен: «Откуда ты взялся, готовый мастер?»

Действительно, Константинов был оригинален. Его миллиметровки и формуляры, плесень и кусты, казалось, взрывали модернистский канон и переворачивали оппозицию «природное и культурное», «схематическое и естественное», «точное и натуральное», «абстрактное и историческое». Константиновские домики и сегодня выглядят оригинальной архитектурой. И вот почему.

В самом начале 1970-х Роберт Вентури с соавторами выпускает книжку «Уроки Лас-Вегаса», в которой выделяет две архитектурные формы: декорированный сарай и «утку», то есть коробку с «украшательствами», и дом говорящей формы. В конце 1970-х Розалинда Краусс публикует в журнале October статью «Решетки», в которой утверждает, что модернистская сетка — автономная и закрытая — противостоит как эстетический манифест мимесису, реальности и природе.

Математик Константинов на московской выставке Джорджо Моранди в 1973-м видит офорты — натюрморты, в которых каждая плоскость штриховалась как будто по линейке, по-детски, длинной линией. А в 1980 – 1990-е рисует собственные пейзажи и «стволы» в похожей манере. Уже в начале нулевых он придумывает покрывать фасады целых зданий решетками из скотча. Так получается «обрешеченный сарай». Первый он делает в 2003-м, когда тот же Бажанов зовет его «прикрыть» фасад строящегося здания ГЦСИ на Зоологической улице. Тогда же Константинов придумывает название целой серии подобных укрытий — «Город N», отсылающее к «уездным городам» русской классики, к Гоголю и Чехову. Зрителю и горожанину могли прийти на память и пресловутые «потемкинские деревни» екатерининской эпохи, за фанерными и картонными фасадами которых не было буквально ничего.

Какими же сетками и решетками оперировал математик Константинов в начале 2000-х? Решетка No 1— прямая, поле пластиковой пленки, поделенное на прямоугольники, внутри которых сетка учащается к правому верхнему углу (иногда такой принцип называется «Логарифмическими координатами»). Эта решетка появляется на здании ГЦСИ (2003) и на ярмарке «Арт-Москва» (2004), в австрийском городе Дорнбирне (2004), швейцарском Штайн-ам-Рейне (2004) и итальянском Милане (2006).

Решетка No 2 — диагональная, отсылающая как раз к офортам и привычной для русской архитектуры дранке. Именно таким способом Константинов оформляет Университет в Нью-йорке (2004), домики в норвежском Тронхейме (2004–2005), виллу Бернаскони в Женеве (2004–2005) и московский ГМИИ (2005–2006).

Следующие вариации константиновских «решеток» уже будут иметь конкретный «семантический ореол» и воспроизводить узнаваемые «культурные коды»: это «Линейки» на фасаде женевского Музея истории науки, рифмующиеся с балюстрадой местного балкона и штакетником (2004); «Покров» (2003–2005) — геометрический рисунок с православных икон, устилающий снег в Ферапонтово под Вологдой, греческом Паросе и подмосковной деревне Мостовское. Работает здесь Константинов и с крупной архитектурной формой: голландским фахверком и готическими окнами, а в Третьяковке на Крымском валу даже сооружает фальшфасады, копирующие формы исторического портала, придуманного Виктором Васнецовым для здания в Лаврушинском переулке.

Но самое интересное у Константинова — это домик в (йодную) сеточку или полоску в ландшафте. Так вскрывается и жанр ленд-арта, и канон ведуты: художника-математика всегда интересовал эффект параллакса, когда при движении наблюдателя меняется восприятие наблюдаемого объекта. Маленький домик — вилла Бернаскони в женевском парке Ланси и «Удаленный офис» на фестивале в Никола-Ленивце — напоминал детский рисунок и становился эрмитажем: «убежищем отшельника» и «приютом эскаписта». В разговоре с архитектором Евгением Ассом Константинов жаловался: «Известно, что на протяжении пары веков пространство было обесценено как предмет аналитический и реакционный, в противовес времени, на котором было сфокусировано внимание мыслителей. То, что я делаю, можно отнести к ряду попыток реабилитировать пространство, которые предпринимаются последние десятилетия. Это чрезвычайно сложная и многоуровневая проблема. Отмечу лишь две вещи. Первое то, что современные представления о структуре пространства не сводятся к школьной арифметической задачке о трех координатах. Второе то, что стационарное состояние становится большой редкостью, в частности, современный зритель всегда находится в движении, всегда куда-нибудь торопится или, по крайней мере, ждет звонка на свой мобильный телефон. Как следствие, невероятно возрастает роль бокового зрения и параллакса во всех его смыслах и проявлениях»(1).

Действительно, домик в сеточку из яркого скотча в зеленом пейзаже с разных точек обзора выглядит по-разному. Иллюзию теней от забора производит и иконописный мотив на снегу. Деревья из ржавого металла размером с натуральные, стоящие в саду или парке, с одной стороны, мимикрируют под среду, с другой — смело взрывают мирный буколический пейзаж. В этом смысле Константинов (помимо близости оп-арту и ленд-арту, конкретизму и арте повера) остается художником «русского бедного»: дешевого и дерзкого. Кажется, именно этой ноты — живой и эпатажной — не будет хватать в двух выставках 2024 года, приуроченных к 70-летию художника.

С февраля в Москве Константинова показывают в цоколе Новой Третьяковки и в Доме культуры ГЭС-2. В «хрустальном дворце», модернизированном Ренцо Пьяно, соорудили ажурный полупрозрачный красный «Дом под липой» и «Голубые деревья», а в Третьяковке собрали работы на бумаге и полупрозрачной пленке, «скульптуры» из дерева и металла, линейки и лестницы, есть даже объемный красный квадрат — рамка, перетянутая скотчем. Такая «супрема», действительно, ставит Константинова в линейку русского авангарда: дореволюционного (первого) и советского послереволюционного (второго), советского послевоенного (третьего) и постсоветского (четвертого).

«Дом» в ГЭС-2 делали по австрийскому прототипу 2008 года — там красный цвет обозначал «террито- рию искусства», а формой напоминал стоящую рядом церковь. А «Голубые деревья» переехали из американского частного сада 2011 года — их поставили на клумбу с белыми камешками так, что «липы» оказываются меньше «дома». Все это выглядит немного сюрреалистично, словно искусственные сакуры и избушки с мороженым в ГУМе: дом должен быть менять пейзаж, а стоит в интерьере как павильон для селфи, деревья не сливаются с небом, а подыгрывают архитектурным конструкциям.

Так, постсоветский красный дом Константинова резко отличается от «Красного вагона» (1991) того же Ильи Кабакова. Если последний визуализировал и лестницы (порыв авангарда), и репрессии (пересылка осужденных), и соцреализм (картины маслом по холсту внутри и снаружи), то Константинов красной линией продолжает другую историю русского искусства  минималистскую, структурную. Так клаустрофобический вагон-тюрьма Кабакова превращается в сказочный домик, светящийся изнутри.

Сегодня при общем кризисе монументального искусства, стрит-арта и паблик-арта, при всей необходимости музеефикации искусства 1990-х и нулевых, зимние выставки Константинова — аккуратные и архивные — добавляют ностальгии. Ностальгии по ржавым деревьям и выклеенным вручную скотчем домам в зеленом пейзаже. |ДИ|

(1) В приграничной полосе. Беседа Евгения Асса с Александром Константиновым. Март 2007 // Александр Константинов. Tatlin, 2007. С. 13–14.

АЛЕКСАНДР КОНСТАНТИНОВ. ОТ ЛИНИИ ДО АРХИТЕКТУРЫ

- Западное крыло Новой Третьяковки. До 26 мая. 

Крымский Вал, 10

АЛЕКСАНДР КОНСТАНТИНОВ. ДОМ ИЗ ВОЗДУХА И ЛИНИЙ. 

- ГЭС-2. До 26 мая. 

Болотная наб., 15

ДИ 1-2024