В картинах Хачатряна много желтого цвета: пшеничное поле с бегущими по нему детьми («Перед дождем», 2007), безлюдная равнина с выжженной до желтизны травой («Предчувствие», 2009). Колорит этих работ отдаленно напоминает цветовой строй «эталонных» армянских пейзажей, скажем, того же Сарьяна. Только здесь нет сарьяновской сочности и звучности цвета — картина мира воспринимается словно сквозь дымчатое стекло. Ощущение дымки возникает почти во всех пейзажах художника, она создает романтический флер, в котором рождаются видения, обозначающие пространство исторической памяти. В этой дымке размываются силуэты предметов, смягчается линия горизонта — стихии воздуха и земли сливаются воедино. Пластическое единство полотна подчеркивается манерой наложения краски: художник пишет, словно акварелью, очень жидким маслом. И в этом едином «эфире» тонкого красочного слоя могут возникать, наряду с реалистически воплощенными изображениями, фантомные силуэты: фрагмент декора средневековой архитектуры с характерной для Армении стилистикой («Дороги к храму», 2008), узнаваемая евангельская сцена («Благовещение», 2010). Адресность мотива — природного и архитектурного — словно нить Ариадны, связывает художника с родиной и ее культурой. Но есть в искусстве Карлоса Хачатряна и иные связующие нити — некий общеевропейский стиль, выраженный в дизайнерском подходе к структурированию полотна, особенно когда объектом изображения становятся цветы. Крупные, максимально приближенные к зрителю, они буквально заполоняют плоскость холста, превращая его в декоративное панно («Алые цветы», 1990). Есть и гиперреалистические, граничащие с фотографичностью вещи («Одиночество». 2007), явно указующие на связи с искусством Прибалтики, в частности с эстонской школой 1970-х — середины 1980-х годов, культивировавшей фотореализм, а именно с живописью Андо Кесккюлы, или, скажем, работами Малле Лейс, особенно в связи с монументализированной интерпретацией «цветочной» темы. Но я ставлю акцент именно на искусстве Кесккюлы в знак памяти о безвременно ушедшем большом художнике, о котором мы после распада страны, увы, почти ничего не знали.

Тут следует остановиться и вспомнить времена, когда разные школы — латышская, литовская, грузинская, армянская и другие — были составляющими единого художественного процесса огромной страны. В 1960–1970-е годы, после господства парадно-представительского официоза, нивелировавшего национальные особенности искусства, появляется тяготение к утверждению самобытности каждой школы. Совместное пребывание художников в домах творчества и работа в творческих группах лишь обостряла желание каждого автора показать индивидуальность своего мира, воссозданного в особой пластической системе, которая, в свою очередь, обусловлена комплексом историко-художественных традиций и мировоззренческих установок. Тогда художников объединял страстный интерес друг к другу (с каким теплом вспоминаются теперь «интернациональные» ночные посиделки в номерах домов творчества, когда участники группы рассказывали о себе и обычаях своего народа). Взаимная эстетическая отзывчивость (как внимательно всматривались художники в работы друг друга и отвечали на интересные находки коллег «эхом», но в иной тональности, скорректированной своей национальной школой и индивидуальными пристрастиями). Совместное стремление к овладению высокой живописной культурой (дух соревновательности заставлял держать высокую планку профессионального ремесла). И это лишь малая доля преимуществ, характеризующих ставшую уже далекой историей нашу художественную жизнь. Она кипела, и память об этом кипении в едином «котле», выплавлявшем яркие таланты, несет в себе искусство Карлоса Хачатряна, период становления которого совпал со временем освобождения искусства от оков единой идеологической доктрины.

Тогда-то художник и воспитал себя как свободную личность, способную к плаванию в одиночку. Поэтому так плодотворен его «вязьминский» период: выпадение из родового художественного гнезда заставило автора сосредоточиться на воспоминаниях о родине и обусловило появление ностальгической ноты, которая пронизывает и нашу зрительскую душу. Смотрю на хачатряновский «Цветущий сад» (2007) — и накатывают воспоминания. И как свежи, и как светлы эти воспоминания…

​ДИ №6/2013