Действующие лица и исполнители:

Социолог — Максим Мейер

Художник — Елена Филиппова

Этнограф — Татьяна Щепанская

Психолог — Ольга Заярная

Историк — Георгий Дерлугьян

Дилетант — Дмитрий Шушарин

Обыватель — Андрей Быстрицкий

Режиссер-постановщик — Дмитрий Шушарин

Время действия — судьбоносное

Место действия — прежнее

III Беседа

ХУДОЖНИК. В основе Системы общественное бездействие, хотя бы потому, что разрушить мир созерцание неспособно, а действие непременно подразумевает разрушение. Поэтому настоящие Системные люди равнодушны к славе. По этой же самой причине о Системных поэтах и художниках знает зачастую немногочисленная часть общества, а иногда почти не знают в самой Системе. Спросите на улице, кто такая Умка и чем она знаменита. Это психология странника, который не может обременять себя лишней поклажей. Потому есть тусовочные флэты, но мало у кого дома, есть любимые книги, но редко библиотеки. То, что мы называем декоративно-прикладным искусством, выживает лучше, а фенечки, к великому сожалению, становятся популярным дамским украшением. Сложилась особая культура, которую не может признать официальная и которая, существуя в андеграунде, не совсем примыкает и к нему. Это своеобразный культурный бульон, который не дал большого искусства (и не способен его дать), но катализировал развитие творческой личности. Манифестом хиппи стали книги американского писателя Ричарда Баха, особенно «Чайка по имени Джонатан Ливингстон». Все приходившие в Систему чувствовали себя этой чайкой. По мере развития таланта Систему покидали. Это был своеобразный перевалочный пункт, поскольку творчество в стае — вещь немыслимая. Для остающихся коллективным творчеством становилась сама жизнь. Если хотите, это попытка создать некую всенациональную культуру. Так по идее должна была бы выглядеть молодая культура, если перестали бы существовать границы и политические режимы, а была бы только земля и юные люди на ней. Попытка создать культуру на развалинах бескультурья, которое подменило наше искусство. Поколение, напрочь лишенное эстетических и этических ценностей, стало открывать азбучные истины человеческого существования. Истины эти никак не соотносились с миром, потому и хипповая культура оказалась выключенной из него. За счет внутреннего творческого потенциала сообщества она стала культурой практически самодостаточной и активно выплескивающей свои идеи и мифы во внешний мир.

Не хочу употреблять термин «субкультура», поскольку он предполагает наличие в обществе общей культуры, у нас другой случай — попытка выстроить новое из прочно забытого старого, это субкультурой не является. Это проще — попытка забить брешь. Любое общество, если оно долго основной культуры лишено, воссоздает ее и не всегда из подходящих элементов. Как природа пустоты не терпит, так реагирует и общество.

ИСТОРИК. Мне кажется очень существенным это ощущение пустоты, которое так хорошо выразил человек из Системы. Обращаю внимание: господствующий социум воспринимается как пустота, отрицание, как простое «нет», без всякого утверждения.

ХУДОЖНИК. Общественная жизнь, которая идет вне группы, вызывает в группе активно-негативное отношение. Потому в самой хипповой среде возник термин «стеб-культура», что замечательно отражает все ее характерные особенности. С одной стороны, декларативные знаки принадлежности: пацифики, бабочки. Полотна с изображенными на них (без всякой мысли о качестве творчества, поскольку главное — самовыражение) хрупкими, дистрофическими фигурками, с руками, простертыми к солнцу, звери с добрыми мордами. С другой стороны, стеб. Активно-негативный способ восприятия (стеб) оказался более жизнеспособным. Может, потому, что мир логического абсурда — сейчас более отработанный и даже более естественный вариант творчества. Это известная привилегия придурка-шута говорить правду властелину. Когда же художник (Системный) пытается найти положительные ценности — так сказать, выдать идеал, — его творчество покидает сферу искусства. Пока мир показан как нечто инфернальное, мы можем предъявлять оценочную шкалу. Когда же торжествует идеал, декларативные компоненты запрещают рассматривать картину как предмет искусства. Постепенно жаргон стал вытеснять в хипповой среде нормативный язык. Это хорошо заметно в реакции Системного мира на стихи: когда звучат жаргонные «стоп», «хайер», «мустанги», «флэты» — то есть ключевые Системные слова, — контакт существует, если же нормативные рамки речи не нарушены — контакта не возникает. Поэзия же, рожденная внутри хипповой среды, вынуждена жаргоном пользоваться, иначе она не воспринимается. Это объясняет, почему хипповая литература (а таковая существует, и совсем она не малочисленна) почти закрыта для интеллектуалов. Годы приносили в эту среду и разных людей — творческую интеллигенцию, детей тех, кто отправлял на тот восток, и в конце концов тех, кто родился вдалеке от обеих столиц, детей тех самых обывателей, которые пуще смерти боятся хиппи. И по мере того как культурный уровень «пионерчиков» падал, падала и ценностная шкала, девальвировался уровень притязаний — Система перестала искать откровения. Существуя в одной группе, олдовые потеряли контакт с молодняком.

СОЦИОЛОГ. Удар по сложившейся конструкции — это 1979–1980 годы. Новому поколению, воспитанному на излете 1970-х, как всегда, трудно. Стоя спиной к будущему и лицом к прошлому, они видят лишь умирание старого и смутно чувствуют приближение нового («Уже входят в двери те, кто тебя вынесет»). Им становится тесно в мире спившихся гениев, в какой-то мере раздражает их беспомощность, умение ловить кайф от непонятности. В усилившихся столкновениях с урлой появляется новая порода — хиппи-каратисты. Рубеж 1970–1980-х — кризис движения, кризис поколенческий, связанный в первую очередь со старением «старой гвардии». В «большом обществе» наметился переход от идей к реализации, а реализовать идею могут только массы, предварительно доведя ее до своего уровня понимания.

Смутное состояние распада старого, в котором находилась Система в 1980 году, усугублено резким усилением репрессий. Только за один олимпийский год были арестованы сотни человек, в основном по обвинениям, связанным с наркотиками. Практически, эти репрессии сняли верхушку движения, что было еще одним из факторов прерывания цепи традиции. В общем, на этом историю Системы можно было бы закончить, подытожив, что в классическом виде каждое явление существует крайне недолго, в нашем случае шесть лет, а периоды становления и распада-трансформации, взятые вместе, почти всегда превосходят его в 2,5 раза (1965–1972, 1980–1987 — 17 лет). Однако Система тем и характерна, что, как любое общественное движение, не живет в застывшей форме, а постоянно трансформируется, перерождаясь в другие, порой неожиданные структуры, оставляя шлейф мифов, легенд, лозунгов и идей.

Когда старший выбыл, команду принимает тот, кто остался. Так произошло и в 1981 году — начале четвертой cистемы. Ее возглавили в основном 23–26-летние, последнего набора 1978– 1980 годов. Новая Система, в первую очередь восстановила атрибутику и систему воспитания, но, как всегда, такая похожесть нового на старое, не определяла сути. Стало хорошо заметно расслоение. Разделение «стрита — флэта» (хиппи улицы — хиппи домов) приобрело большую значимость. Имидж ухоженных, благообразных, флэ-товых хиппи, как правило, семейных, олдовых, работающих, резко контрастировал с грязными висящими космами и обносками бродячих хиппи. Теперь у кофеен встречались уже представители разных миров. Небольшие перемены в плане социализации еще более углубили этот разрыв. Те, у кого было дело, и кто не успел «сторчаться» или спиться, поднимали головы.

Последний набор Системы, 1966 –1968 годов рождения, состоялся в 1983–1984 годах. Это были последние, кто еще видел на тусовках олдовых и был после долгих просьб представлен людям третьей Системы — ходячим реликтам 1975 года. С 1986 года Система, по сути, перестала существовать. Огромный приток людей во время фестиваля (1985)* и после него породил в низах — «пионерской» организации Системы — смешанные тусовки: хиппи — КСП, хиппи — рокеры, хиппи — панки, хиппи — еще неизвестно кто. Открывались новые точки: «Скрипки» (Арбат), «Ударник».

К 1988 году произошла четкая дифференциация: «олд» ушел в дела и социализовался, «пионеры», переставшие быть «пионерами», превратились в то, что можно назвать словом «тусовщик», ибо они перестали самоидентифицироваться как хиппи, но единой замены этому образу также не нашли. Сейчас в этих смешанных «тусовках», видимо, происходит процесс рождения чего-то нового. Кое-что уже можно предсказать, но к Системе это имеет такое же отношение, как министерская карьера внука к особенностям бессознательного его деда.

IV Беседа. Город

ДИЛЕТАНТ. Итак, социолог бодро расправился с Системой. Но вернемся к началу. До сих пор мы трактовали причины внутренние. Но я уже предлагал поговорить о том, почему, что и как было заимствовано с Запада, как это заимствование характеризует не столько самих волосатых и панков, сколько важнейшие особенности господствующей культуры.

ПСИХОЛОГ. С панками вообще что-то не то, это не совсем заимствование. Порой даже кажется, что истинное лицо это явление приобретает у нас — голову даю на отсечение, что западные панки простодушнее и декоративнее отечественных дикобразов, не говоря уже о том, что социально-бытовой фон в наших условиях более гармоничен с эстетикой панков.

ХУДОЖНИК. Простой советский человек до сих пор считает, что хиппи — это одна из бед, полученных нами напрямую с Запада. Это не так. Время имеет одну странную особенность: лежит себе какая-то истина и ждет часа, когда ее вновь откроют, поймут и полюбят. Странников знает вся человеческая история: избранных отверженных, ищущих истину, дервишей, паломников, монахов нищенствующих орденов, российских побирушек. Цивилизация надолго загасила идею благости, взамен выдав вексель на благополучие. Когда же всплыл призрак Страшного суда, порожденный цивилизацией, открылось и другое: хиппи — это вестники духовного возрождения мира, может, наивные, но, уж во всяком случае, честные. Самое ценное, что вело хиппи — чувство свободы. Ты уже не был винтиком огромной мясорубки — ты был человеком. Обыватель воспринимал это как великий порок: мир, построенный на иерархических критериях, не мог воспринять мир, в котором человек становился единственной ценностью, поскольку он живой. Отсюда особые, нежные отношения внутри своей среды. Позже эта внутренняя установка сыграла роль в приобщении хиппи к экологической борьбе — некоторые их группировки вошли в ряды «зеленых». Это были прекрасные идеалы — мир, братство, любовь, свобода, добро. Во враждебном социуме ничего лучше этого быть не может. Голодных кормили, замерзающих согревали, обиженных утешали. Родилось новое духовное братство. Глаза этого братства обращались к христианству.

ДИЛЕТАНТ. Но ведь христианство — это уже принадлежность к западной цивилизации.

ХУДОЖНИК. С христианством у нас вышло по-особенному, как ни в одной стране мира. Религия искоренялась, корни ее были успешно уничтожены. Русское юношество начинало не с Евангелия, а с романа Булгакова «Мастер и Маргарита». И потом уже какие-то западные книги о христианстве (большей частью научные). Потом обратились к Индии и Тибету. Так происходило приобщение. Надолго идеалом хиппи стали раннехристианские общины. Да и культура тоже в какой-то мере, гонимая культура катакомбного периода советского времени. Ориентируясь на такие общины, пытались создавать коммуны — и городские сообщества, и сельские, едва ли не земледельческие, когда обосновывались в сельском доме, подрабатывали тем, что пасли скот, вели натуральное хозяйство (собирали лекарственные травы, грибы, ягоды), вместе жили и вместе воспитывали детей. Но все они, как правило, достаточно быстро разваливались.

ДИЛЕТАНТ. Очень интересно получается. Сначала говорится о хиппи как об антицивилизационном движении, а потом как о пионерах гуманизации. И я не вижу в этом противоречия. В разных мирах — разные функции.

ХУДОЖНИК. В отличие от Запада наши системные люди в выборе религии оказались более консервативны — испробовав и буддизм, и кришнаизм, они все же не отвратились от христианства. Сказалось и то, что на Западе христианство было религией официальной, а у нас гонимой. В такой ситуации быть христианином опасно и почетно. Но благодаря внутрисистемной веротерпимости появились и приверженцы восточных религий, как правило, они откалывались потом и создавали свои маленькие общины (уже не только из хиппи). Соотношение, однако, всегда оставалось в пользу христианства. Но так как системные люди не поддаются статистическому учету, цифры у нас никогда не заговорят. Если говорить о влиянии Запада на хипповую среду, это влияние скорее музыкально-литературное. Хотя с 1968 года живые слова «оттуда» доходили. У нас издавались бульварные книжонки о жизни «там», тех, «ихних» хиппи, которые писали наши маститые дураки, большие любители «ихней» «клубнички». Были еще «голоса», которые сильно хрипели, да хоть что-то было слышно. К тому же наш читатель на протяжении долгих лет выучился читать между строк. К тому же большие и малые издательства в 1960-е дали неплохое представление об американской литературе. Так как в нашей стране всегда особо ценилось то, что шло вразрез с западным образом жизни, мы быстро и качественно перевели с английского «битников» — Гинсберга, Ферлингетти. (Русское юношество благодаря плодам просвещения читать такие серьезные книги в подлиннике не может). Стали печатать Сэллинджера, Воннегута. Напечатали и Ричарда Баха. Для русских молодых людей начала 1970-х эти имена несли знак духовного братства. И вполне естественно, что советские хиппи видели в этом западно-литературном изложении свои выстраданные мысли. Правда, на американскую литературу сильно повлиял их американский урбанизм. У нас такой урбанистической цивилизации не было. В1970-е Система отрекалась от урбанизма, бежала из городов в поля. Так как почти все были дети города, жить без города, конечно, не могли. Но хипповая среда и творческая интеллигенция видели, как готовятся ступени для вхождения на Страшный суд, общество ни о чем таком не думало. Для разговоров об этом (совсем даже не дел) оно созрело только сейчас.

ПСИХОЛОГ. Я уже говорила о практическом отсутствии контактов советских панков с западными собратьями. Да и что это за контакты могли бы быть? И потому я не могу согласиться с тем, что урбанизма в России нет, что он «превращается отрицанием в данность». Ведь есть урбанистическая панк-культура — следствие и закономерное продолжение «люмпенианы» в культуре ХХ века. Уже с самого начала урбанистически-производственного стиля жизни мы имеем противопоставление уютных трущоб блестящей, комфортной и казенной бесчеловечности производственного города. Конвейер в конце концов дает процветание и благополучие, но ценой становится тиражирование самой личности, отказ от самобытности, капризности, индивидуальности. В наши дни можно сказать, что на протяжении развитого полиса конвейер победил и личности соревнуются в соответствии со стандартом. А как же быть самобытной личности, если все же она заведется? Выхода, условно говоря, три: построение самобытного духовного пространства, выход «на чердак» — в богемно-авангардно-анархистский мир карнавального переосмысления абсурдного мира и выход в «подвал», к люмпенам. В панках мы имеем попытку пресечь мир подвалов и мир чердаков, и на свет Божий появляются карнавальная люмпениана, самопародирование, абсурд бытовой, а не умозрительный, гротескный реализм, кривое зеркало, человечность черного юмора в противовес звериной блистательной серьезности процветающего обывателя, агрессия в противовес тиражируемой доброжелательности, стихийный карнавальный психоанализ, воспевающий тему телесного низа вместо карнегианской благопристойности и конформизма. Уличный театр панкизма как идея исторически адекватен, его символы и знаки читаемы, создаваемая среда осмыслена как альтернативная фасаду общественной жизни и претендует на извлечение ее скрываемой сущности.

Таким образом, панки, как, впрочем, и хиппи — актуализация определенной культурной традиции (или нескольких традиций сразу). Но в разных обществах.

V Беседа. Монолог Историка

ИСТОРИК Позвольте начать с вещей абстрактных. Мы живем в эпоху цивилизационного кризиса, не имеющего прецедента в истории человечества. Беспрецедентен он по той простой причине, что всеобщая история человечества пока очень кратка — всего около столетия — и прецедентов в ней накопилось не так уж много.

Формирование общепланетной системы начинается с Великих географических открытий и достигает предела во второй половине XIХ века, когда в мировую систему включаются последние обитаемые районы мира, находившиеся вне ее. С этого момента исчезает понятие локального исторического времени, преодолеваются барьеры между локальными цивилизационными мирами. После включения в миросистему социум теряет автономную историческую определенность, но в то же время оказывается не в состоянии целостно воспринять новую определенность. Частичное же восприятие рождает множество социокультурных монстров и уродов, составляющих ныне основную экзотику так называемого третьего мира. Противостоявшие ему докапиталистические общества имели аграрный характер, поэтому противостояние местной традиционности и миросистемности реализуется и в противостоянии города деревне. Современный мир — это прежде всего море деклассированности и раскультуривания, пожирающее последние традиционности, в котором возникают и далеко не всегда сохраняются островки дискретной цивили-зационности нового типа.

В таком обществе не может быть самостоятельных сфер политики, идеологии, религии, культуры, экономики — грани стерты, все слито воедино, как в наиболее примитивных деспотиях, поэтому власть в негативном обществе приобретает тотальный, всеобщий характер, превращается в голое социальное отношение властвования.

Эта власть есть единственное отношение, реально связующее негативный социум (помимо внешнего фактора — противостояния капиталистическому центру). Это что-то вроде вируса, закладывающего генетический код «подчинения — властвования» в любое сообщество индивидов, которые, как определил лидер «Наутилуса Помпилиуса», оказываются скованными одной цепью, от первого до последнего. Это неизбежно патерналистская власть, поскольку ей приходится заменять все социальные функции. Власть зиждется не на собственности на вещи, а на отчуждении воли людей распоряжаться вещами и самими собой. Поэтому негативные социумы охвачены тотальной бесхозяйственностью, вещи здесь поистине ничейные, зато у всякого индивида есть свой начальник-отец.

В негативном обществе в идеале все должно быть негативно, особенно мораль, что блестяще отразили знаменитые оруэлловские лозунги: «Мир есть война», «Правда есть ложь», следовательно, «преступление есть норма», а отсюда — «норма есть преступление». Криминализация в негативном зазеркалье неизбежна, верхи в нем борются за власть совершенно по-мафиозному, низам же остается бороться за выживание так же мафиозно. Против лома — только лом, таков простой принцип системного соответствия.

Но существование таких групп, особенно панков, а также распад Системы в ее прежнем виде, появление такого парадоксального объединения, как хиппи-каратисты, весьма знаменательно. И вот почему. Переход к общепланетарной цивилизации, предполагающий снятие всех ранее существовавших автономных локальных цивилизационных традиций, ведет к упрощению, деструктурированию социумов — носителей этих традиций. Это, если хотите, в той или иной степени (зависящей от конкретной прочности традиции) оборачивается потерей культурно-исторического и социологического облика. Здания былых цивилизаций превращаются в руины, из аморфных обломков которых идет отбор материала на строительство общечеловеческого планетарного дома. Цель грандиозна и величественна, но пока, увы, жизнь среди обломков! Новые варвары пасут свои стада на бывшем Форуме. Варваризация в ХХ веке наступает не за счет нашествия внешних, социально примитивных, но обладающих колоссальным потенциалом развития варварских народов, завоевывающих зашедшую в полнейший тупик и потерявшую иммунитет античную цивилизацию. Ситуация во многом противоположна. Движения вспять по шкале времени все-таки не существует, поэтому возврата к доцивилизационному состоянию быть не может, возможно только расцивилизование. Последнее означает разрушение, полное или частичное, уровней социальности, относящихся к цивилизации. Данный уровень социальности возникает уже у живущих стайно млекопитающих — волков, крыс, обезьян. Социализация подрастающего поколения в посттрадиционных обществах все более и более останавливается на этом первобытном уровне.

Эпилог

ДИТЛЕТАНТ. Мне страшно. Но и страх надо объяснить. Антиподами маргиналов мы привыкли считать так называемых обывателей, то есть людей как все, но только еще хуже. Но чем же хуже? И почему быть как все так уж плохо? «Еще хуже» — это нетерпимее, злее, наглее обычного. Так сказать, хамство выше среднего. Ведь хамство, неуважение к личности, прежде всего своей, — это норма нашей жизни, если не сказать, ее основы.

Но что же там, где эти волосатые и фигурно стриженные появились? Может быть, западный средний класс в восторге от грязных панков и немытых хиппи? Нет конечно. Но у него кроме общественной ненависти есть другие общественные функции, обусловленные тем, что у него есть собственность. И он прежде всего стремится сохранить и приумножить ее.

А наш обыватель собственности от рождения лишен. И он прежде всего стремится отнять и разделить, проследить за тем, чтобы не завелось чего лишнего у соседа. Для этого ему нужна власть, а для укрепления власти — постоянная нивелировка, в том числе причесок и образа жизни. Такой обыватель может быть назван люмпен-обывателем, люмпен-мещанином. Противостояние маргиналитета люмпен-обывателю в значительной мере отличается от такого же противостояния в свободных странах.

Еще совсем недавно было очень просто стать свободным. Когда свобода отнимается на столь примитивном уровне, как прическа и одежда, то борьба за нее облегчается. Куда сложнее быть свободным в обществе демократическом, где все можно, но зачем? Тоталитаризм загоняет альтернативную повседневность в подполье, то есть сам создает ей структуры организации и среду обитания. Демократия разрушает андеграунд и выпускает на свободу тех, кто сформировался в нем и связал с ним и жизнь, и личностное развитие. С ними происходит то же самое, что с многолетними заключенными, нежданно-негаданно помилованными, которые не знают, как жить на воле, и просятся обратно в родную тюрьму, где они только и могут быть свободными.

Но вернемся к нашим мещанам, точнее, люмпен-мещанам. Вряд ли стоит лишний раз объяснять, что защитники «наших ценностей» стоят на страже пустого места. Гораздо интереснее и существеннее определить то, что формируется в маргиналитете, противостоящем «стражам люмпеновской революции». Ведь люмпен-мещанство, в отличие от обычного мещанства, не сформировало таких ценностей, как любовь и привычка к труду, как уважение к личности и собственности. Даже тяги к комфорту не удалось почувствовать отечественному обывателю.

Что принесет с собой маргиналитет, вливающийся в общество? Можно ли предположить, что поколение «дворников и сторожей» оздоровит общественную атмосферу? Не знаю. Однако куда более важно и для обывателей, и для маргиналов другое — понять, что одна шестая часть суши не противостоит всему остальному миру.

Архивный материал «Ракурс-17» («ДИ СССР», 1990), публикуется с сокращениями.

ДИ №4/2013