Дисциплинарная среда нынче как никогда сильна горизонтальными связями: периферийные философские системы и мейнстримовские школы тесно увязаны; их пересечение напоминает сетку GPS-навигации: как устроено — непонятно, но пользоваться удобно. Идейная диффузия на интеллектуальных рынках обеспечивает высокую маржинальность приема. Ловкий манипулятор-эссеист, ядовитый макросоциолог или азартный арт-критик с одинаковым успехом пользуются арт-объектом. Обмен достаточно эквивалентен: философия, литература и современное искусство ломают предсказуемость контекстов, ибо институциональный контроль на чужой территории ослаблен. Инакомыслящий экспериментатор заселяет чужие пространства по своему усмотрению; другие бессильны привлечь его к ответственности. Обезличенные фигурки Алексея Трубецкова не сводимы к политическому манифесту или художественному сопротивлению господствующей бюрократии. Они вполне уместны в различных антропологических ландшафтах, в том числе заполненных статусными группами и предполагающими избыточные идентичности. В проекте запущен политико-культурный механизм «принудительной кооперации» по Герберту Спенсеру. Стаффаж появился как служебный элемент для придания реалистичных черт художественной реальности. Не будучи героем, он у Трубецкова вышел на авансцену благодаря своей диктатуре множественности, клонируемости. И пейзаж отступил на задний план, окончательно вытесненный неосязаемой властью «людей в черном». Примеров того, как теряются ощущения достоверности и масштаба, можно привести немало, и веберовская монополия на насилие тоже принимается легко; вопрос, кем и насколько она считается легитимной. Насилие стаффажа, отрефлектированное Трубецковым, фиксирует сермяжную правду жизни. Взгляните на улицу. Если в битовском «Человеке в пейзаже» человек пока существует, писатель акцентирует оставшуюся от «шестидесятничества» различимость его черт и важность деталей самого пейзажа, то у Трубецкова в стаффаже главное — функция, разом и напрочь превращающая пейзаж в инфраструктуру.

Трубецковский проект отстоит ровно на одно поколение от последней попытки вписать человека в пейзаж в поисках биографии. Рассматривать его через призму нормативных антибюрократических суждений можно, но это вряд ли добавит содержательности. Формирование бюрократической государственности не вчера случилось и не в одной России. Кафкианствующее столоночалие повсеместно, и пусть нами оно определяется только боковым зрением, оно — опора материальной структуры современного мира. На нем, на всех его жанровых традициях и ритуалах базируются изощренные социальные системы. Каждодневный чиновный апокалипсис творится благодаря самоощущению групповой принадлежности, административные предписания корпоративной культуры сделались символическими ценностями. Их пытаются оттеснить турбулентные культурные потоки, производимые снизу уличными акционистами, но чтобы сорвать маски, их нужно вначале надеть. «Антиавторитарной» шестидолларовой маске Гая Фокса, которую мы увидели впервые в «V — значит вендетта», противостоит пустота. Обезличенность лишь усиливает предмет анализа, выявляя новую природу деспотии и «верхних этажей», и освободительного насилия снизу. Работы Трубецкова между тем существуют вполне самостоятельно, они могут иллюстрировать обложки постпостмодернистских концептов, а также представления о приводных ремнях общественного — тотальной власти «дипломатов» или портфелей крокодиловой кожи с деньгами, символах капитала у символических фигур, неограниченного доступа к ресурсам. Отличная иллюстрация к систематизации инструментов социального господства француза Пьера Бурдье.

В трубецковских работах отлично видны красные следы-послесвечение или красная нить групповых траекторий. Это знаки деловых транзакций, которые сводятся к регулярному использованию мобильных телефонов и портфелей. Их маркирование красной нитью — визуальное проявление конфликта с не участвующим в их жизни пейзажем. Пространственное измерение современности в эволюции рынков, все более коррупционирующихся, как и усмотрел это Питер Тейлор. И «беловоротничковая» масса все больше напоминает мафиозный клан, типологически выстроенный и чрезвычайно ортодоксальный. Потому социальная структура видится без входа в нее, и это не изъян, а ее особенность, что поощряет девиантное поведение. Атомизированная человеческая масса не может противостоять Сети. Отсюда соответствующие социальные практики. Отсюда заселение стаффажем пустоты, это образ безверия в человека. «Дыры» неизбежно заполняются символами. Вот и при эшелонировании в редакции ДИ стаффажи безнаказано разместились на папках с рукописями, произрастают в горшках, хоть и не нуждаются в поливе, энергично маршируют по полкам. Тут шумпетеровская модель делового цикла проявляет себя со всей очевидностью — хищные стаффажи захватывают пространство. Они по-гоббсовски стремятся к одновременному сохранению собственной свободы и обретению власти над другими.

ДИ №2/2013