Способно ли современное искусство вызывать полноценный, действенный, «сосущий под ложечкой» страх? Ситуация с «Pussy Riot» показывает: может.

В течение более полутора десятилетий современное русское искусство делало все что угодно, чтобы заставить власть хоть как-то отреагировать на его существование. Потому что само существование современного искусства, по определению немыслимого без протестной составляющей, без соответствующей реакции власти, как бы не вполне легитимно. Власть вызывали на кулачный бой, организовывали партию животных и собирали подписные листы с отпечатками лап и крылышек, рубили топором копии иконок, выкладывали собственными телами ключевое русское слово аккурат у Лобного места. Наконец, власть как-то отреагировала и поощрила неких хоругвеносцев и ряженых судиться с организаторами выставок: сначала «Осторожно: религия», потом «Запретное искусство-2006». Процесс был вялотекущим, несмотря на то что политизированная общественность на разных концах политического спектра получила импульс к самоорганизации. Но в целом в широких массах этот процесс политизации выставочных репрезентаций особого интереса не вызывал. То есть осужденным на условные сроки кураторам сочувствовали, но понимали, что это «жертвы-light»: не дай бог, власть пойдет на реальные жертвоприношения. И вот совершилось: ситуация с тюремным осуждением «Pussy Riot» — не что иное, как жертвоприношение.

Уверен, самые упертые пуссиненавистники задумались о неадекватности наказания содеянному. Разумные представители власти не могли не сожалеть о колоссальных репу-тационных потерях государства. Тем не менее совершилось. Жертвоприношение есть форма проявления архаичного ужаса перед внешними неконтролируемыми силами. Столь же древний характер носят и практики эксплуатации этого ужаса в прагматических целях. Я вполне допускаю, что акция «Pussy Riot» возбудила фрустрацию у группы носителей неустойчиво-го религиозного сознания (у устойчивого есть запас прочности). И уверен, что это возбуждение не было их целью. Цели были политически прагматичные. Но как ни успешны были «Pussy» в нащупывании нужных болевых точек — столь серьезно восприниматься обществом они могли только на волне большого государственного страха. При этом «Pussy» ни коим образом не были ни объектом, ни субъектом этого страха. Они просто были не очень удачно выбраны на роль жертв, которые приносятся, дабы этот Terror Antiquus насытился и отступил восвояси (при этом в качестве инструмента легитимации жертвоприношения использовался «малый страх», реальный или простимулированный, конкретных прихожан). Отступил в какие-то архаические глубины общественного сознания. Это важный момент: соотнесенность страха, внушаемого искусством (или замаскированного под оный), с архаическим модусом общественного сознания. Недаром и страхи эти чаще всего выступают в формах религиозных. Причем не только в консервативных стратах обществ, но и в гораздо более продвинутых западных. И там также отдельные общественные группы испытывают архаическую религиозную пугливость перед вызовами искусства. Сам видел когда-то у Бруклинского музея кучку представителей католической общественности, протестующих против выставки «Sensation» художников «бригады Саатчи». Особенно им досаждал Крис Офили, использовавший трюк со слоновьим дерьмом в качестве живописного материала, пригодного для всего, вплоть до религиозной живописи. Несколько мрачных ирландцев и итальянцев, купившихся на этот фирменный трюк, били в барабаны, предостерегая: посетишь выставку, замараешь себя святотатством. Разумеется, физически мешать продвижению посетителей им и в голову не приходило — как-никак за законопослушанием следят копы. Но вот на что любопытно обратить внимание, на механику политической утилизации страха «от искусства». То есть политически конъюнктурное использование реакции некоторых общественных групп на искусство, выступающей в форме страхов.

Эта механика абсолютно однотипна у них и у нас. Разумеется, эта реакция должна быть (или слыть) «народ

ной», то есть естественной реакцией «низов», что обеспечивается наличием неприкосновенного запаса недовольства. А оно, как правило, неотрефлексированно и суммарно: довели «чужие»: высоколобые, инородцы, иноверцы, инолюбцы и пр. Довели «нынешние» — те, что адаптировались к современности. Этот ресурс наличного недовольства общим положением дел делает конкретизацию любых страхов ожидаемой. Затем на этот пласт неотрефлексированного недовольства общего порядка ожидаемо ложится месседж конкретной угрозы: порча нравов, вестернизация, оскорбление святынь — что угодно. Главное, «вброшенное» и «исконное» налагаются друг на друга, конкретизируются и канализируются, скажем, в страхи религиозные. ( Впрочем, чаще всего эти религиозные страхи имеют политическую подоплеку.) Теперь эти «доколе», «мочи нет терпеть надругательство» и пр., — свои, нутряные. Попробуй теперь напомнить этим людям про политтехнологический «вброс»! Теперь это свое! Никогда не поверю, что бруклинские пожарные и официанты, московские хоругвеносцы и питерские чепменобойцы следят за музейной афишей. Тем не менее теперь это голос «низов», правда, поставленный. Замечу, голос истовый, искренний. Хоть и не испорченный культурой толерантности и неспособный хоть на минуту дать прозвучать другим голосам. Вот вам типология зарождения и бытования страха как орудия политических манипуляций с использованием искусства. А теперь типология его использования. Дураком был бы политик, не попытавшийся использовать этот страх в собственных целях. Думаю (имею в виду выставку «Sensation»), на уровне местной мобилизации электората все удалось: какие-то нам неизвестные политиканы бруклинского розлива от души использовали «протестное голосование». А вот стоило выйти на более высокий уровень — облом! Мэр Джулиани (не самый плохой мэр!) тоже попытался оседлать скандал и подзаработать авторитет, используя протесты против «Sensation»: молчаливое большинство требует и пр. — сократим финансирование музея! Однако молчаливое большинство и «бруклинские барабанщики»-обскурантисты оказались разными людьми как в количественном, так и в качественном отношении. А уж столкнувшись с прессой, и массовой, и профессиональной, мэр получил такой удар, что с тех пор за километр обходил современное искусство. Думаю, у нас политтехнологи придерживались сходной схемы: «вброс» эмоционально окрашенной информации в специфическую архаизированно-консервативную среду, укоренение месседжа в уже культивированной почве наличных обид и поношений, использование страхов религиозного плана как мобилизационного ресурса. Провокатизм месседжа «Pussy Riot» с его антиконсервативным вектором оказался вполне действенным и свои задачи выполнил. Попутно он вызвал реакцию религиозного толка — страхов поношения, кощунства, нарушения ритуалов. Не берусь судить, искренни были эти страхи или конъюнктурны. Но оппоненты «Pussy Riot» использовали их в полной мере, пытаясь перенаправить вектор месседжа группы. Но главное — задействовать их как детонатор целой системы охранительских реакций.

Обе стороны — левый активизм и архаизированный консерватизм — нуждались в демонстрации как силы, так и страхов, в нормальном режиме нейтрализующих друг друга. Но политическая ситуация сложилась так, что месседж «Pussy Riot», точнее, его перетолкование, сделанное политтехнологами, легло не на страхи-комплексы маргиналов от консерватизма, а на огромную волну страхов совсем другого рода. Страхов политического выживания. У страха глаза велики: месседж «Pussy Riot» был воспринят неадекватно — как вызов тотального масштаба. Со всеми драматическими последствиями.

Хотелось бы думать, что опыт неадекватного использования «страхов от искусства» чему-то учит. Не маргиналов — они необучаемы: появилось сразу несколько группок и «профсоюзов граждан», которые апеллируют к власти в целях ущемления того современного искусства, которое вызывает у них страхи разного порядка — религиозного, нравственного, гендерного и пр. Братья Чепмен, Набоков, Мадонна. Список «страшилок» непредсказуем. Есть определенная тенденция наращивания замаха, этим людям кажется, что пришло их время. Выставляя на публичное обозрение свои малые страхи, они явно рассчитывают поднять большую волну обобщающего охранительского страха. Но хочется верить, что власть приобрела определенный опыт: похоже, маргиналы, культивирующие свои культурные фрустрации, остаются без прикрытия. Это нелегкая доля: шарахаться от испуга при любой встрече один на один с непонятным и безжалостно насмешливым современным искусством.

ДИ №1/2013