Стрит-арт из маргинальной практики стал полноправным жанром современного искусства, его изучают, собирают, музеефицируют. В ММОМА на Гоголевском показали ретроспективу Паши 183, художника, работавшего непосредственно с тканью города.

Некоторое время назад художник Кирилл Кто провел аукцион в Фейсбуке, единственным лотом которого был пиджак уличного художника Жени Оззика. Пиджак от местного производителя (фабрика «Большевичка», шерсть с лавсаном. Размер 46) выглядел весьма колоритно: найденный художником на помойке, он обрел вторую жизнь, что называется, в искусстве. Эффектно перепачканный акриловой краской всех цветов, он тут же пробудил жажду обладания у принявших участие в торгах любителей и ценителей творчества райтеров. Один из претендентов (известный арт-критик) уже видел себя в раритетной обновке на светских мероприятиях, другой (фронтмен одной из молодых музыкальных групп) планировал выступать в нем на фестивале в Австрии, кто-то разумно хотел пополнить артефактом свою коллекцию современного искусства. Стартовая цена — 100 рублей быстро росла, поднявшись через несколько часов до 1100. Но вдруг за 20 часов до окончания торгов Кирилл Кто объявил имя счастливого обладателя — Флокси, художница из Санкт-Петербурга, предложившая 1250 рублей. Правила торгов были возмутительнейшим образом нарушены, но в результате этого произошло главное — пиджак остался в строю: он остался на улице. И это было правильно. В то время в Московском музее современного искусства шла работа над персональной выставкой уличного художника, известного под псевдонимом P183 (или Павел 183) «Наше дело — подвиг!», погибшего год назад 1 апреля в возрасте 29 лет (кураторы: Кирилл Лебедев (Кто) и Полина Борисова).

Павел Пухов (настоящее имя художника) начал рисовать лет с четырнадцати. Проходил как-то по Старому Арбату мимо стены Цоя, в плеере зазвучала «Группа крови», и его охватило желание создать эту атмосферу самому. То есть он захотел не просто рисовать, а именно «общаться с людьми через город». Он не считал себя ни художником, ни дизайнером, ни фотографом, но человеком, «который стремится что-то сказать людям, среди которых и “злость на тот мир, в котором мы живем, ведь выжить в России — подвиг”, может на что-то им открыть глаза, передать свои эмоции».

2005 год оказался в известной степени рубежным: финансовые трудности (он мог себе позволить купить лишь два баллончика краски — черной и белой) и вместе с тем потребность сделать что-то сложное, взломать привычный формат городской среды привели к рождению собственной техники — графической фотостилизации, близкой к поп-арту и коллажу. И еще одна характерная особенность — персонажность, идущая от стены Цоя. «Я воспитан на нашем роке и почти все, что я делаю в городе — это своеобразные иллюстрации к песням», — признавался Павел журналистам. Да, однажды они появились в его жизни. И даже много. В конце 2000-х. Хотя к этому времени стрит-райтер Р183 сделал на родине немалое количество граффити, уличных инсталляций, отечественная пресса его вроде как не замечала (и наш журнал — не исключение). Еще бы. У Паши были три правила, которые он не нарушал: не рисовать на памятниках архитектуры, никогда не трогать культовые сооружения, какой конфессии они бы ни принадлежали, и не затрагивать конкретных людей. Мировую известность он получил в январе 2012-го, когда несколько британских СМИ опубликовали о нем заметки, а «Гардиан» назвала его «русским Бэнкси». Этого оказалось достаточно, чтобы и в России, до недавнего времени не особо интересовавшейся уличным искусством1, на художника обратили внимание. Однако сравнение Павла не порадовало, его же друзья в ответ стали называть Бэнкси «английским Пашей».

В том же 2012 году его пригласили поработать над декорациями зонг-оперы «TODD», премьера которой прошла в ноябре. В январе — феврале 2013 года в мэрии французского города Ле-Кремлен-Бисетр в рамкаx RussenKo состоялась совместная выставка живописных работ P183 и Nebay. А уже 2 апреля весь мир облетело известие — Паши 183 не стало. Это было похоже на чью-то злую шутку. В это невозможно было поверить — вот так, на взлете, в одночасье? Впереди выставки, выгодные предложения, коллекционеры, словом — логическое продолжение перехода к работе с галереями и музеями, в своем роде следующая ступень развития от уличного художника к «художнику современному»… Впрочем, свое отношение к современной арт-сцене Паша выразил в проекте «Стыд и срам», созданном специально для выставки «Russian street-art is dead», проходившей в галерее «М’АРС» в 2010 году. Но на своем сайте, рассказывая о проекте, он счел нужным пояснить: «Прошу заметить, что к понятию “арт” не отношу граффити. Для меня граффити — это оружие (как автомат или бомба), но никак не искусство. И как с любым оружием, каждый с ним делает то, что захочет. Неограниченный выбор и полнейшая свобода, которой судья — только личная совесть и мораль». Его совесть подсказывала ему, что это прежде всего оружие сопротивления. Его мотиваторы — изменение не только внешнего мира, но и внутреннего.

Он очень много работал, спал по 3–4 часа в сутки, словно боялся потерять время. Время — его ключевая тема. Пойманное стрелками часов, оно стало элементом его стиля. И это особенно чувствовалось на выставке в ММOMA. Но одновременно не покидало ощущение, что самого Паши в этих залах никогда не было. Он остался там, на улице. Среди еще не признанных уличных художников. Ведь кто-то всегда должен оставаться на улице.

Однако что же делать нам с уличным искусством, не с работами стрит-артистов, созданными специально для галерей, а именно с граффити и уличными инсталляциями? Понятно, что его надо изучать, писать историю. А вот что касается сохранения… Можно, конечно, его пытаться реконструировать на белых стенах галерей и музеев или на холстах, можно создавать уменьшенные макеты инсталляций или фотоархив. Но так или иначе на выходе получается что-то типа ознакомительного пособия. Сохранять их на улицах, постоянно реставрируя? Но ведь и такой ход уязвим. Стрит-арт — это работа с контекстом, социальным, городским, политическим. А контекст имеет обыкновение меняться. И таким образом, все эти законсервированные работы грозят превратиться в памятник тому или иному времени и самим себе. Возможно, это тоже неплохо, вот только противоречит духу уличного искусства, которое есть прежде всего жест, оружие, высказывание здесь и сейчас. Сделаю предположение, которое, очевидно, у многих вызовет возражение, но уличное искусство, чтобы оставаться искусством, должно исчезать — смываться дождями, выгорать на солнце, закрашиваться работниками муниципальных служб. Оно должно освобождать место для следующих высказываний. А его оставленное время будет фиксировать лишь объектив камеры. Уличное искусство живет во власти улицы и всегда готово на следующий день исчезнуть…

1 Конечно, в последнее время ситуация несколько изменилась — в России уличными художниками заинтересовались. Правда, преимущественно муниципальные власти и бизнес-структуры – каждая со своей целью. Это происходит именно с граффити, коммерциализацию которого мы имеем возможность наблюдать.

ДИ №2/2014