Кураторский проект Моримуры для Йокогамы, как и все значительные выставки последних десятилетий, будь это Венецианская биеннале или «Документа», — не столько смотр недавних достижений в области современного искусства, сколько пересмотр его истории, тем более парадоксальный, что рассматривается она через забвение. Йокогамская триеннале, довольно компактно разместившаяся на двух выставочных площадках — в Музее искусств и выставочном зале возле порта, строится как нелинейное повествование с несколькими сюжетными линиями, разбитое на несколько эпизодов и снабженное двумя «вступлениями». Первое — два произведения, которые Моримура называет антимонументами, выпадающими из истории аномалиями.

Это разместившийся перед музеем гигантский ажурный готический грузовик бельгийца Вима Дельвуа и скульптура-обманка корейца Гим Хон Сок (Gim-hong-sok), напоминающая самодельную игрушку — медведя, словно сшитого из чего-то типа мешков для мусора, но на самом деле отлитого из бронзы. Второй «пролог» — проект англичанина поколения YBA Майкла Лэнди «Art Bin», свалка для искусства. Расположившийся в атриуме огромный прозрачный контейнер предназначен для разонравив-шегося искусства и являет собой антитезу музея — помойка для произведений, которым нет места в истории.

Впрочем, первая «глава» выставки посвящена забыванию, вычеркиванию, стремлению к белому листу как одной из главных движущих сил модернизма. Иокогамская триеннале начинается с Кейджа и Малевича (представленного супрематическими рисунками из собраний японских музеев), за которыми следуют прочие классики минимализма и концептуализма, искатели чистоты, любители тишины и ценители отсутствия. Разлинованные холсты Агнес Мартин и сшитые из однотонных кусков ткани «Текстильные картины» Блинки Палермо, белые, написанные маслом монохромы Кармело Бермехо (Carmelo Bermejo) и черные, сделанные тушью японца Томохару Мураками. В триеннале значилось участие неуловимого концептуалиста Йена Уилсона, выступающего только с устными речами, которые он запрещает как-либо документировать, так что нет никаких свидетельств того, что он и правда побывал в Йокогаме. Кураторский слоган призывает прислушаться к тишине и шепотам. Несмотря на декларативную отсылку к «4.33» Кейджа, думать про шепоты и помехи, нарушающие обет тишины, молчания и забвения, было все же интереснее.

Еще одна «глава» напрямую отсылала к вынесенному в название триеннале роману Рея Брэдбери «451 градус по Фаренгейту», антиутопии об обществе, в котором запрещены книги, и люди запоминают любимые произведения наизусть, превращаясь в тома подпольной живой библиотеки. Специально для Йокогамы в единственном экземпляре была создана «Книга забвения» — собрание произведений авторов разных стран и эпох, куда вошел и «Реквием» Анны Ахматовой, иллюстрированный рисунками той самой Веры Милютиной, героини эрмитажного проекта Моримуры. В конце триеннале книгу публично уничтожили. «Арт-Фаренгейт» — это еще и истории о цензуре и медийном манипулировании реальностью. Так что в эту главу вошли и брутальные объекты американца Эда Кинхольца — телевизоры, буквально испражняющиеся из экранов, и сделанный в жанре независимых журналистских расследований проект Тарин Саймон «Человек, при жизни объявленный мертвым, и другие истории», представленный именно теми главами, которые были по цензурным соображениям исключены из недавней персональной выставки фотохудожницы в Пекине. Это напоминающие монохромные картины закрашенные черной краской страницы (прочесть истории можно было в отдельном буклете).

Собственно, историческая память (или забытая история) появляются в нескольких «главах» выставки, в том числе в «гостевой» экспозиции, представляющей Триеннале азиатского искусства в Фукуоке. В фильме Дин Ку Ли (Dihn Q Le), американского художника вьетнамского происхождения, ребенком вместе с семьей эмигрировавшего в США после войны во Вьетнаме, эта война становится и постановкой, и игрой, и чем-то вроде навязчивого, недостоверного, на грани яви и сна, воспоминания о детстве. Он снимает модели вертолетов, раз за разом падающие в морские волны. Завораживающе снятое видео Ясмин Кадир, показывающее бангладешских портовых рабочих, растаскивающих на части огромные современные корабли, демонстрирует, как стирается прогресс, растворяясь в архаике примитивного ручного труда.

Мотивы антиутопии, заявленные отсылкой к роману Брэдбери, читаются в эффектной инсталляции «Turn coat/turn curt. Constellation/Constitution» — зал суда, теннисный корт и тюрьма с обстановкой яркой, словно на детской площадке, и до бесчеловечности аскетичной, как в карикатуре на конструктивистскую эстетику. Впрочем, работа, подписанная анонимной Temporary Foundation — еще и про память/забвение. Речь идет о реконструкции несохранившихся произведений, созданных в 1980-е годы художниками Хаяси Го (Hayashi Goh) и Накацука Хироко (Nakatsuka Hiroko). В течение триеннале в зале суда проводились «процессы» с участием интеллектуалов, диджеев и рэперов. Своего рода антитезой агрессивному комиксному лаконизму «Turn coat/ turn curt» показался «Retinamnesia Filtration Shed» Синто Онтакэ (Shinto Ontake): упоительная «берлога», заваленная всевозможными снимками и пожитками и снабженная загадочными механизмами, делающими ее похожей на ходячий замок Миядзаки. Архив и свалка одновременно, отменяющая любую объективную иерархию того, что достойно быть запомненным, и того, что подлежит забвению.

Забвение, отказ от груза коллективной памяти может дать право на создание автономных миров, самодостаточных и замкнутых художественных систем, индивидуальных мифологий, и это еще один из сквозных сюжетов Йокогамской триеннале. Одна из «глав» выставки названа «Монологи еnfants terribles» и представляет художников как детей, которые так и не смогли повзрослеть и обрести воспоминания. Это и американский последователь сюрреализма Джозеф Корнелл, создававший ассамбляжи-ящички, наполненные ностальгическим скарбом, похожие на детские «секретики» и миниатюрные кукольные театрики. И удивительная польская скульпторша Алина Шапошников, подростком во время войны прошедшая через гетто и концлагеря, учившаяся в Париже и жившая там с начала 1960-х и до своей преждевременной смерти в 1973 году. Ее созданные на рубеже 1960-х–1970-х годов скульптуры из пластика и резины, чувственные, жутковатые и ироничные, представляют фрагменты женского тела, меняющие форму и мутирующие в повседневные предметы — лампы или пирожные, они сродни также и произведениям Луиз Буржуа или Эвы Хессе, показывающим мучительную невозможность удержать постоянную форму. В эту же «главу» попала и японская художница-аутсайдер Секи Сакагами (Chiyki Sakagami) с нарисованными акварелью лабиринтоподобными картинами-орнаментами и скульптурами, словно разрастающимися кораллами, но здесь же оказался и Энди Уорхол с «Come Paintings» конца 1970-х годов — листами с минималистскими пятнами, якобы являющимися следами спермы и сувенирами оргазмов.

К «Монологам enfants terribles» отнесена и едва ли не самая впечатляющая работа триеннале — сделанная специально для йокогамского музея инсталляция немецкого художника Грегора Шнайдера, в конце 1990-х прославившегося проектом, в ходе которого он перестроил в фантазматическое, лабиринтоподобное, клаустрофобичное пространство собственный дом, который затем по частям выставлял по всему миру, в том числе на Венецианской биеннале. Его инсталляция в Йокогаме исполнена такой же неизбывной жути. На полу в бетонном подвале, слабо освещенном тусклой лампочкой и напоминающем заброшенную школьную душевую или туалет (или еще какое-нибудь место столь же принудительно-коллективного отправления интимных потребностей), жирно поблескивает какая-то неописуемо отвратительная, отчетливо физиологическая густая бурая жижа. И понимаешь, что вот это и есть «море забвения». Если вся триеннале строится вокруг амбивалентности забывания как освобождения и беспамятства, как лишения и утраты, то в этом подвале осознаешь, что забвение — это не медленное выцветание воспоминаний, но хищное чудовище, стремящееся отнять у тебя память и с хлюпаньем поглотить ее.

ДИ №1/2015