Обилие творческих ходов не стало в данном случае следствием утраты самобытной пластической аналитики. Было заметно, например, что у Кулагиной складывается своя типология взаимодействий укрупненных форм и цветовых модуляций. В определенном русле выстраиваются отношения гладких поверхностей и природных фактур материала. Не всегда оптимально, но интересно, осмысленно чередуются в доминантных блоках форм ритмические подчеркивания и ослабления. Взаимосвязанное восприятие частей и целого фиксируется в попытке художницы совместить традиционные техники скульптуры и живописи с приемами коллажа.

На вернисаже многие оценили персональную выставку Марии Кулагиной как компенсацию неудовлетворенной в нашем изобразительном искусстве потребности в активной изобразительной пластике. Скептики указывали, что монументализация фигур не всегда связывается у нее с построенным на визуальных ассоциациях образах среды, а экспрессивный ритм масс порой слишком открыт. Но и эти дискуссионные приемы, и уверенно согласованные объемы и нюансировки цвета выдают приверженность художника к энергичной пластической форме.

Закономерно в этом смысле созвучие ее работ творческим экспериментам в русском искусстве 1910–1920 годов.

Более всего это касается конструктивности целого, многообразия переходов от объема к плоскости, сопоставления традиционных и современных фактур и материалов. Но проглядывает иногда и сходство изобразительных мотивов. Размышляя об этой творческой ориентации Кулагиной, уместно вспомнить, что продолжающийся более десятилетия бум в нашем искусствоведении по поводу авангардных течений начала ХХ века не имеет соответствующей параллели в художественном движении наших дней. Постмодернизм в немалой мере сделал восприятие их открытий чем-то проходящим, те же, кто декларирует возвращение к ним, часто подменяют универсальные концепции театрализованным аттракционом. Мария Кулагина из тех, кто хочет изменить эту ситуацию.

Одной из граней ее экспериментальных разработок стал активный диалог целого и пластических акцентов как принцип структурного построения. Многое в нем подсказывалось визуальной памятью автора. В композиции «Драка» острые взаимоотношения целого и брутальной экспрессии основных динамических штрихов формируют непростой психологический баланс: поглощенность схваткой и утрата себя, минутная активность и глухота к окружающей жизни.

В отличие от некоторых других своих коллег она не сообщает среде человеческой жизни какую-то роковую власть и отнюдь не всегда трактует ее как категорию поэтическую. Вместе с тем часто появляющиеся в ее композициях очертания лестниц, окон, сводов метропоездов нельзя отождествлять с декоративным антуражем. Начиная с замысла, они более или менее активно участвуют в метафорическом поиске художника. Не раз возникающая у нее тесная группировка фигур вокруг закрытого окна символизирует конфликт стремления к духовной свободе и жестоких преград на этом пути. Опосредованное восприятие Кулагиной основных элементов интерьера исключает излишнюю аффектацию. Пожалуй, лишь раз, если судить по выставке, возникает у нее образ, отмеченный надрывной эмоциональностью («Коридор. Мастерская»). Интригующий зрителя сводчатый коридор с таинственно приоткрытыми дверями и силуэтом женской фигуры вдали превращен мистическим состязанием света и тени в ожидание каких-то зловещих превращений.

Это исключение можно рассматривать в свете далеко не завершенных у Кулагиной отношений живописности и конструктивности в функционально различной пространственной среде. Они, как свидетельствует выставка, достаточно многообразны.

Своеобразие контрастов предметно-пространственной фактуры вещей, ощутимое на некоторых предшествовавших выставках, выразительно обозначено в картине «Натюрморт под табуреткой». Сдвинутый к ее переднему плану и превращенный в доминанту композиции образец старой мебели получает у автора противоречащие друг другу характеристики. Невозможно оставаться равнодушным к изяществу этого венского стула. Полна музыкальных ритмов красота его округлых форм. Однако в контрасте со страдальческой деформацией скрытых под сиденьем вещей в его образе обнаруживается и другой мотив — самодовольный монументализм. Красота и завершенность форм превращаются в спутников агрессии, а обостренная фрагментарность — в открытый вызов однозначности жизни. Поверхностный взгляд способен обнаружить в такой режиссуре близость к мотивам и концепциям «актуального искусства». Однако столкновение аллюзий классики и экспрессионистских обострений выводит на первый план другой ход авторской мысли — соревнование романтизма и холодной отчужденности.

Растущая зрелость Кулагиной как современного художника обнаруживается и в том, что, преимущественно сосредотачиваясь на экспрессивном соединении живописи, скульптуры, графики, она пробует и другие варианты монументальных решений. Одно из ее последних увлечений — едва ли не из самых плодотворных — большое живописное панно. Обогащенная новой энергетикой на протяжении ХХ века, эта форма искусства символизма сегодня снова обретает притягательность. Живописцы видят в ней интересные возможности соединить поэтическую изобразительность и обостренную условность.

Рожденные скрещением визуальной реальности и тайны панно Кулагиной обращены к красоте визуального мира. Сюжет одного из них — «Турция» — подсказан ее путешествием, но в нем нет туристической глянцевости. Широкий ресторанный помост, на котором совершают пируэты одетые в белое официанты и в восторженном ожидании движутся группы людей, был бы лишь аттракционом, если бы не ощущение прозрачности воздуха, голубых бликов воды, рисующихся гор. Графический изгиб помоста, призванный нарушить горизонтальную панораму чрезмерно устойчивого пейзажа, кажется идущей в небо поэтической конструкцией, а все происходящее в картине — то ли воспоминанием, то ли мечтой о вдохновенном путешествии.

Совсем иная, но по-своему не менее романтическая атмосфера возникает в другом монументальном панно Кулагиной «Ночь. Кафе». Просветленность сменяется в нем таинственностью, навеянное игрой голубоватых тонов легкое настроение — мистическим звучанием черного и серого в пейзаже и очертаниях фигур. Снова тема праздника, колорит юга, близость моря. Но глухая чернота задника, неожиданная ритуальность стоящих фигур, странность исторической костюмировки посетителей кафе превращают жанровую ситуацию в фантасмагорию.

Вдохновение, с которым написаны монументальные панно Кулагиной, кажется, побуждает продолжать движение по удачно намеченному руслу. Но какой-то один творческий план, может быть, по-своему оригинальный и интересный, не вмещает множества ее художественных проектов и замыслов.

Вновь влечет к себе идея синтеза, такие отношения объема и цвета, конструкции и изобразительности, в которых совместились бы энергия устремления и энергия сопротивления, а динамизм осложнялся бы человеческим углублением в себя. Последнее — новый для Кулагиной поворот. «Царь горы» — композиция, давшая название выставке и представленная фрагментарно из-за физических параметров, — строится на сопряжении двух разных пластов. Один из них выразительно активизирован повторяющимся ритмом коллажных вставок и центробежностью миниатюрных фигур на фоне вертикальной доминанты (еще одна вариация известного христианского сюжета падающих в пропасть грешников). Другой — приглушенный колорит голубых тонов и лицо владыки гор, в котором хитрость и жестокость уживаются с отнюдь не благостным раздумьем. Начинающаяся с ранних лет как игра и превращенная для многих в смысл существования борьба за личное первенство оставляет на лице дисгармоничные следы в пору жизненной кульминации.

По-разному проявляет себя эспериментализм Марии Кулагиной. То полный энергии, то лирически праздничный, то освещенный внутренним размышлением, он чужд инерции и примиренчества.

Именно это впечатление доминирует на персональной выставке в ММОМА. С размахом сделанная экспозиция включает в широкое пространство залов и повторы ритмов панно, посвященных темам музыки, неожиданное соединение живописно-пластических рельефов и прислоненных к ним лестниц, выразительность предметной атрибутики камерных фигур. Прислоненные к стене, они воспринимаются как своеобразная пауза в ряду человеческого множества. Эта вдохновенная режиссура корреспондирует с активной реакцией художника на современность.

ДИ №6/2012