Человек — двойственное существо. С одной стороны, он любит нежиться в уюте обустроенных пляжей, комфортных квартир и ресторанов с вышколенным персоналом. С другой — частенько и массово стремится убежать от всего этого комфорта куда подальше — в пустыни, в леса, в горы. И прикасаться к природе. И ощущать себя Настоящим на фоне Подлинного.

Д.С. Алалыкин «Аутентика в современном искусстве — грани смысла»1

Несложно заметить, что один из самых ощутимых рисков при инвестировании в искусство состоит в вопросе подлинности приобретаемого произведения. И здесь опять с наилучшей стороны показывает себя рынок современного искусства — он практически свободен от подделок. Конечно, фальшивки появляются, особенно в сфере тиражных работ — достаточно вспомнить, как подделывают Дэмьена Херста, но разоблачить такие подделки достаточно несложно, в отличие от антикварного рынка.

«Современное искусство: от престижа к доходности» (компания Pygmalion)2азалось бы, с подлинностью покончено раз и навсегда, когда дело идет о современном искусстве. В самом деле, тиражируемость (читай: непод-линность) его произведений давно стала общим местом, и даже если кто и подзабыл текстуально Беньямина, то наверняка согласится с его хорошо известным тезисом, о том что «ощущение всеобщего равенства вещей» возрастает до такой степени, что посредством репродуцирования извлекается даже из уникальных объектов. Это выковыривание объектов из их скорлуп, акт в своей основе перцептивный, и становится базовым определением современного искусства. Поскольку отныне только это действие наделено эстетической силой (что соответствует теории реди-мейда Марселя Дюшана), то художественная деятельность в традиционном смысле оказывается насквозь архаичной, включая также и навыки, связанные с использованием новых технических средств. Вместе с архаизацией художественных навыков, как прежних, так и новейших, отпадает вопрос и о подлинности создаваемых с их помощью произведений. Даже если вы махровый консерватор, с этой логикой трудно не согласиться.

Но человек — «двойственное существо». Сколько бы мы ни читали о том, что оригинальность (подлинность) — это оборотная сторона повторения, что притязания исторического авангарда на то, чтобы начать все с чистого листа и быть абсолютно автономным, скрывают под собой вытесняемые основания, а главное — неизбежность повторения самого «безосновного» жеста, словом, сколь бы справедливыми ни были наши умозрения, все равно душа стремится к подлинному. Или хотя бы к мифу о нем. Чем можно объяснить такое расхождение между порывом души и рассудком?

Прежде всего, конечно, интересами рынка. Если вы игрок на рынке современного искусства, то достижения критической мысли вряд ли станут для вас путеводной звездой. Более того, сама действительность опровергнет их с потрясающей силой. Оказывается, гораздо легче отличить подделку Херста от подделки того же Рембрандта, к примеру. В самом деле, если покупатель столкнется с сомнительным черепом, усыпанным бриллиантами, то любой ювелир и антрополог смогут представить исчерпывающее заключение о составе и качестве использованных материалов. С другой стороны, сам Херст как настоящий современный художник на оригинальности работы не настаивает. Взамен он отдает приоритет оригинальности замысла. Даже если акула в формальдегидном растворе начала немного подгнивать — дело житейское, как говорится, — можно заменить ее другой. Главное, что последнее слово остается за художественным рынком: стоимость этого произведения возросла с 8 до 12 млн долларов за период с 2004 года. «Физическая невозможность смерти в сознании живущего» — название упомянутой работы — превращается в добротную единоличную компенсацию за одинаково причиненный всем смертным моральный ущерб.

Можно долго дивиться тому, насколько капиталистическим в худшем смысле этого слова становится арт-рынок. Интереснее подойти к подлинному с другой стороны, а именно со стороны «подлинности замысла». Это можно выразить более компактным словом «авторство». Продаваемые художники хотят сегодня сказать: да, мы этого, возможно, не делали сами, своими руками, но мы это придумали. Или: мы были первыми. Подчеркиваю, это любимая присказка тех, кто занял нишу на рынке современного искусства. Особенно смешно слышать такие заклинания из уст акционистов. Я был первым, кто снял штаны напротив почерневшего парламента. Забрался на памятник Маяковскому при полном попустительстве городских властей. И это подлинные акции! (Наверное, в отличие от нынешних.) Но господам перформансистам неплохо бы усвоить урок, преподнесенный ими же самими: неважно, кто это был, главное, что своим вторжением в публичное пространство художник привлекал внимание не к самому себе, любимому, а к тому, что в это время и в этом месте пошло наперекосяк, что требовало ответа от множества граждан, а не от него одного. Художник своим выступлением стирал всякое возможное авторство во имя соавторства, а вернее, события, в которое по логике отложенного действия вовлекалось сразу много людей. Он был в лучшем случае приводным ремнем этого действия. Преобразующего, резко меняющего массовое умонастроение.

И вот сегодня, по прошествии десятка лет, акционизм 1990-х преподносится как явление не только оригинальное, но и, заметьте, подлинное. Что на это можно сказать? Не стремясь разоблачить некий корыстный интерес, я вижу в этом и желание вписать себя в историю новейшего искусства, и ревность к тем, кто твердо знает: за акцию можно поплатиться. Если не жизнью, то уж точно свободой. Подлинность сегодня — дымовая завеса, скрывающая трусость. Действие не бывает подлинным или неподлинным. Либо его совершают, либо твердят о чем-то постороннем, как правило высоком. Но эти слова уже никого не обманут.

1 http://samlib.ru/a/ alalykin_d_s/autentika.shtml

2 http://madebypygmalion.com/article_investicii_v_iskusstvo.html

ДИ №6/2012